Страница 10 из 31
Даже учитывая создавшееся положение лишь поверхностно, мы не могли не задумываться над тем, что будет с нами, если мы проболтаемся в океане месяц. Мяса в холодильнике, овощей и прочей провизии у нас еще дней на десять. Муки — дней на пятнадцать. Было еще в подшкиперской мешков пять сухарей и две небольших бочки солонины, но в нашем положении это капля в море. Этих запасов, при нормальном ходе, для нас могло бы хватить от Сингапура и почти до Константинополя. Теперь эти запасы нужно было делить так, чтобы их хватило на неопределенное время. Как делить?
В кают-компании ввиду создавшегося положения шло какое-то совещание судовой администрации. Минут через двадцать на это совещание позвали нашего артельщика, повара и кока.
Через полчаса через вахтенного матроса передано было собраться всей команде на шканцах. Когда все были в сборе, к команде вышла вся судовая администрация.
Старший помощник с простыми цифрами в руках разъяснил нам, что при наличии тех продуктов, которые есть у нас, включая даже неприкосновенный запас солонины и сухарей, их хватит при нормальном потреблении дней на семнадцать. При половинной норме — дней на тридцать пять. Учитывая критичность положения, по приказу капитана, как заявил старший помощник, со следующего дня для всех людей без исключения будет введена половинная норма питания.
— Претензий никто не имеет? — по обычаю спросил старший помощник.
— Нет, никто, — безобидно загудела команда.
— Это правильно…
— Посидим немного и на пище святого Антония…
Команда начала расходиться. По дороге к кубрику люди гомонили:
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
— Уходили от «Эмдена», а попали черту в лапы.
— А ты скажи, кто виноват в этом?
— Виновата, браток, война. Не знаешь разве: паны дерутся, а у мужиков чубы трещат.
— Да, пожалуй.
— Разве мы лазили бы здесь, если бы не война?
7
Нельзя сказать, что команда к создавшемуся положению на судне отнеслась равнодушно, но нельзя и утверждать, что она была им подавлена. Положение было не из утешительных, но поскольку привел к нему целый ряд закономерно последовавших причин, оно казалось команде хоть и неприятным, но вполне нормальным. Переход на половинную норму питания команда приняла как необходимую страховку от голода на случай непредвиденно длительного пребывания в море.
В то, что в нашем положении придется слоняться среди океана по воле волн, течения и ветра, может, месяц и больше, никто не верил. «Когда-нибудь кто-нибудь наткнется же на нас и здесь», — верила команда. В крайнем случае, если бы на нас наткнулся теперь даже сам «Эмден», мы ничего уже против этого как будто не имели бы.
«Не может быть, чтобы топя или расстреливая судно, „Эмден“ не забрал к себе в плен команду», — утешали себя люди. Только на всех судах мира да ещё на шахтах отчасти и команда и начальство в одинаковой мере подвержены несчастью или гибели. Во всех прочих предприятиях, в том числе и на войне, начальство от всех гибельных неприятностей стоит далеко в стороне. Вся наша судовая администрация вынуждена нести плен на беспомощном судне наравне с командой и поэтому прилагала все силы, чтобы найти способы спасения.
Для облегчения положения людей на судне и спасения самого судна на втором совещании администрации решено было использовать команду на разных работах по возможности минимально и лишь в крайней необходимости.
Из трех котлов под парами оставался только один, в котором поддерживался пар лишь для динамо-машины и рефрижератора. На вахты у котла выделялось по два кочегара, для вахт у динамо и рефрижератора — по одному машинисту, и для вахт в машине у центробежки и прочих механизмов — по одному смазчику или машинисту.
Вместо двух вахт в сутки на одного человека в ходу при новом расписании еле приходилась одна вахта в полтора суток. До минимума сокращены были вахты и на палубе. Такое использование людей на вахтах и прочих судовых работах должно было приберечь силы команды, переходившей на половинный паек питания.
Для наблюдения за горизонтом по инициативе старшего помощника над вахтами фок-мачты устроена была небольшая деревянная площадка. Вся палубная команда дежурила на этой площадке по часу с биноклем в руках день и ночь.
С освещением судна больше не прятались. Вместо выключенных сигнальных ходовых огней на половине высоты обеих мачт поднимались на ночь обыкновенные, видимые со всех сторон, круглые фонари.
Было проверено действие обоих, давно не бывших в употреблении гудков, вытащены из подшкиперской никогда до этого не употреблявшиеся ракеты, проверена на паре штук их пригодность к действию. Ракеты действовали превосходно.
Мы были на расстоянии приблизительно четырех градусов широты от экватора. Солнце в полдень буквально стояло у нас над головой и не давало никакой тени. За всё время нашего хода только дня три-четыре выпало таких, когда дул легкий муссон от экватора в сторону Азии. Большей частью и днем и ночью океан был как мутная стеклянная гладь. Эта гладь так незаметно сливалась с густо насыщенным парами воздухом у горизонта, что казалось иногда, будто мы плывем не по океану, а по воздуху. Еле заметные очертания горизонта вырисовывались в океане только к вечеру и совершенно чистыми были только по утрам, когда охладившийся за ночь воздух очищался немного от густо насыщающих его испарений океана.
Потому что всё в нашем положении было ново для нас, вся команда была пока в хорошем настроении и не скучала. Люди, благодаря тому, что раз в полтора суток приходилось ходить на легкую вахту, несли ее охотно, а те, кому приходилось бездействовать, охотно отдыхали от прежних утомительных вахт и не очень скучали за ними.
В ночь, на вторые сутки нашей вынужденной стоянки, на второй вахте произошло событие, которое на какое-то время подняло на ноги все судно — от кастрюльника до капитана включительно. На второй вахте в носовой кочегарке стоял кочегар третьего класса Аренс и кочегар второго класса Акулов. Почистив очередную топку и подняв до требуемой нормы пар, Акулов, присев под ветерлатором, дремал, а Аренс, вылезши на палубу, занялся на трюме чаем.
В кочегарке, в машине и на палубе была та относительная ночная тишина, которая свойственна судну только на стоянке в порту или на рейде. Был второй час ночи, и все свободные от вахт люди спали.
Подремав минут двадцать, кочегар Акулов инстинктивно поднял полусонные глаза на манометр и увидел, что пар осел всего на десять фунтов. Он решил подремать еще минут пять. Для динамо-машины, которая после 12 часов ночи работала с уменьшенной нагрузкой, достаточно было пара в 140 фунтов. Когда Акулов опять закрыл глаза, он ясно услышал, как в яме угольной посыпался вдруг уголь, как уголь этот подвалил к левой полуоткрытой заслонке из ямы в кочегарку, и как часть угля просыпалась даже на плиты в кочегарку. Ни на шум осыпающегося угля в яме, ни на то, что уголь, забив небольшое отверстие из ямы в кочегарку, посыпался на плиты, Акулов не обратил ни малейшего внимания. Все это давно было привычно для слуха Акулова. Подремав еще минут пятнадцать, Акулов опять поднял глаза на манометр. Увидев на стрелке, что пар осел уже до 130 фунтов, Акулов решил подняться, наконец, чтобы расправить немного прогоревший уголь в топках и подбросить в них свежего. Открыв одну из топок и расправив привычным движением гребка порядочно прогоревший в ней уголь, Акулов отшвырнул гребок и опять взялся за лопату. Но, звонко шваркнув железной лопатой по плитам и подцепив на нее привычным жестом не менее шести килограммов угля, Акулов вдруг выпустил лопату из рук и как вкопанный остановился перед той кучей угля, которая просыпалась из угольной ямы в кочегарку. Оттуда почти по локоть выглядывала со сжатыми в кулак пальцами человеческая рука. Потянувшись к Акулову, рука эта как будто просила о помощи. Страшная догадка мелькнула в голове Акулова при виде этой руки и, забыв закрыть дверцы топки, Акулов как обваренный паром ринулся в проход мимо котлов в кормовую кочегарку.