Страница 29 из 74
— Мир, — не выдержал Арман. — Они правы! Ты не можешь быть тем, кем хочешь — люди не поймут. И не поверят. Им не объяснишь, что оборотень не теряет разума. Не объяснишь, что шкура зверя — это как одежда... лишь помогает познать мир... Они думают, что кровь оборотня выжжена в нас долгими ритуалами и пусть так и остается, ради богов!
— И ты знал...
— И я знал... — ответил Арман. — И я сожалею, что показал тебе. Показал, насколько этот, другой, мир притягателен. Тогда я думал, что это будет лучшим, чем позволить тебе упиться до беспамятства, но, вижу, я ошибался. Пьянку бы тебе простили. Бытие зверем — нет.
— Так почему не сказал сразу, до того, как я встретил Рэми? — глаза Мира вспыхнули гневом, и Кадм оставил на мгновение медвежонка, оглянувшись на принца. Но вновь отвернулся к зверю по одному только знаку Мираниса.
— Почему позволил бояться!
Арман сжал кулаки. Сейчас не время об этом думать, сейчас Миру надо выжить. А все это потом… боги, потом! Но не ответить, когда Мир требовал, нельзя. И чувствуя, как мороз пробирается через кожу, холодит душу, Арман как можно спокойнее продолжил:
— Потому что я знаю, какое это искушение, Мир. Как это затягивает. Как сложно от этого отказаться. От бега в ночи, когда лунный свет ласкает шкуру. От ласки ветра, от мягкости земли под лапами, от запахов, что щекочут нос… интенсивные, острые! И от леса, что наполняется вдруг звуками. Ты просто отдаешься во власть бега и несешься во тьму, чувствуешь иначе, живешь иначе, дышишь иначе! После этого в шкуре человека ты кажешься себе слепым и глухим… а в столице так небезопасно становиться…
— Зверем? — спросил Мир.
— Зверем, — подтвердил Арман.
Он вдруг вспомнил, как выпрыгивал лунными ночами в окно поместья, и потом долго бежал по спящему бору, а папоротники ласкали плечи, грудь, расчесывали шерсть. Растекался туман, пружинили опавшие листья, и роса бодрила, звала нестись быстрее... чтобы на рассвете вернуться довольным и усталым, впрыгнуть в окно, приласкаться к рукам няни, услышать тихий шепот:
— Знаю, как тебе тяжело, знаю, родной... но на сегодня хватит.
И вновь стать человеком. Почувствовать кожей ткань, носить одежду, улыбаться, быть среди них, но чувствовать глубже, слышать лучше, видеть острее... потому что тело для оборотня — это помощник. А для человека часто — враг.
— Ты должен скрывать нашу кровь, Мир, — продолжал уговаривать Арман с трудом вырвавшись из приятных воспоминаний. — Как должен это делать я — глава северного рода.
— Иногда я жалею, что вытащил тебя из той деревни, — прошептал вдруг Мир. — Может, там ты был бы счастливее.
Арман лишь грустно улыбнулся. Мир временами так наивен.
— Я не жалею, — ответил он. — За все надо платить. Я стал главой рода, старшим твоего дозора и почти забыл кто я, кем был когда-то. И тебе надо забыть. И о той ночи, и, уж прости, о Рэми.
— О Рэми мне не забыть, — заметил Мир, оглянувшись вдруг на Лерина. — Тебе не понять, что такое связь с телохранителем. Это даже больше, чем связь с харибом. От хариба я могу отказаться, от телохранителя — нет. И я все еще не понимаю... почему.
— Почему что?
— Почему он убежал...
Арман вздохнул, повернувшись к городу: опять по кругу. Когда же это закончится-то? Этот разговор сейчас не нужен ни ему, ни Миранису.
— Потому что увидел оборотня, — все же спокойно, как ребенку, ответил Арман. — И почувствовал сильное притяжение, которого не понимал. Его, что любит свободу больше жизни, вдруг потянуло эту самую свободу кому-то отдать. А теперь подумай, что бы ты подумал на его месте?
— Что сошел с ума... — прошептал Миранис, и Арман вдруг с ужасом понял, что принц говорит совсем не о Рэми, о себе. Он и не думал до этого, что узы богов оплетают обоих, что Мир чувствует то же, что и Рэми. Знал бы, никогда не отпустил бы мальчишку!
— Это похоже на любовь, но это не любовь... это ослепление. Страшная жажда. Но у меня есть еще трое — у него нет никого, кроме меня. О боги, почему я дал ему уйти! И как он может быть вдали от меня? Другой бы давно на коленях приполз... почему этот упрямец сопротивляется? Нет, не так. Откуда находит силы сопротивляться?
— Не слишком ли много чести для простого мальчишки, пусть даже для избранника? — холодно ответил Арман. — Чтобы ты, наследный принц Кассии, себя изводил? Таял на глазах? Позволь мне...
— ... убить его...
— ... иногда так лучше...
— ...позволяю.
Мир облизал вдруг пересохшие губы и зябко повел плечами. Холодно-то как. Но раз холодно, значит, он живет. Пока. И пока еще чувствует.
Решение далось крайне тяжело, как и этот разговор. Все, что касалось Рэми, давалось тяжело. И сжигающая душу тоска по кому-то, кто должен быть рядом, а не был, и обида на блажного идиота, что дважды ускользнул, и разочарование... Чувства, которые до встречи с целителем судеб были незнакомы.
Наверное, все же зря он думал, что телохранители с ним по воле богов, а не по собственной. И теперь очевидно, что этой самой воле богов можно воспротивиться. Если очень захотеть. Только почему-то все равно во все это не верилось. Не может этого быть!
И теперь он был благодарен, что Арман промолчал. И за то, что продолжал стоять рядом, хотя… видно же, что ему хотелось уйти. Опять окунуться в город, в поиски, которые все равно не дадут результата. Арман не может понять, что Рэми — целитель судеб. И что избежать нежелательной встречи для него легче легкого.
Но Арман упрям, и однажды, пусть даже когда Мира не станет, Рэми попадется. И умрет. Только легче от этого кому?
«Мне, — читалось в режущих сталью глазах Лерина. — Если я не могу отомстить, пусть отомстит кто-то другой».
Месть? Мир никогда никому не мстил. Не приходилось. Так надо ли начинать теперь? За гранью ему, пожалуй, будет все равно, живет Рэми или нет, там, жрецы говорят, милосердие даже щедро оплачивается. А тут? А будет ли «тут»?
«Этого ли ты хочешь на самом деле, Мир?» — молча спрашивал Тисмен, и душа зеленого телохранителя, как всегда, искрилась, лучилась зеленью успокаивающего тепла. Ну-ну, друг мой сердечный, все с тобой понятно. Полюбил-таки Рэми как любил своих опасных зверюшек. Только целитель судеб это тебе не зверюшка, и пакости его далеко не невинны. Сорвется недоделанный телохранитель, всю Кассию в огненном гневе утопит. И сдержать его будет некому. Потому и придется сделать не то, что хочется, а то, что надо.
«Какая уж разница-то?» — синхронно его мыслям отзывалась душа Кадма. Хоть этот понимает правильно: решение принято, к чему растрачивать последние мгновения на сомнения?
Он уже и забыл, что такое встреча с новым телохранителем. И как жжет душу нетерпеливое ожидание привязки, пока маги и жрецы приспосабливают душу избранника для новой роли. И какое облегчение увидеть того, кто должен быть рядом, его горящие счастьем глаза, и чувствовать в себе отражение этой искрящейся радости. Ведь это огромная честь, при этом для обоих. Чем больше телохранителей, тем больше мил охраняемый богам, и у Мираниса их уже столько же, сколько у отца. А ведь он еще не повелитель. Гордиться надо.
Но Рэми счастлив не был. Горд — тем более.
— Мир? — позвал Арман. — Если позволишь…
— Еще не закончил? — съязвил Мир, внезапно начиная злиться. Все же этот Арман невыносимый зануда. — А я думал… впрочем, продолжай.
— Думаю, — неожиданно холодно сказал Арман, — тебе необходимо отдать еще один долг.
Необходимо? Мир не знал такого слова.
— Ну так отдай за меня, — пожал он плечами.
Ему нравилось так сидеть. Если Арману надо куда-то идти, может взять с собой такого же зануду Лерина.
— Может, боги будут к тебе более справедливы, если ты сам заплатишь по счетам?
А кто сказал, что они теперь несправедливы? Мир усмехнулся.
Но кругляш с ладони Армана взял, улыбаясь повертел его между пальцами. Вспомнил небольшой загородный дом, духоту тесной комнаты, жесткие, застиранные простыни. И аромат сосновых веток, стоявших в небольшой вазе на столе, крытом вышитой скатертью.