Страница 65 из 94
Он прочел принесенные ею книги, потом попросил сестру взять для него в больничной библиотеке, а когда позволили встать на костыли, сам стал ходить в библиотеку, проводя там целые часы.
В следующий четверг Сребра снова пришла. На сей раз не нервничала так сильно, ни словом не упомянула о подруге в терапевтическом. Это ее посещение было для него важным, потому что он узнал некоторые подробности своего падения в беснующиеся волны Струмы.
Едва перестал дождь, по селу разнесся слух, что он утонул, а Симо, который бросился в воду спасать его, тоже не сумел выплыть. Возчик видел, как река унесла их обоих. Вскоре на излучине стал собираться народ — бежали к реке все от мала до велика. Она стояла, замерев в страхе, и смотрела на него, лежащего неподвижно на доске, снятой с телеги, на Симо, мокрого, но живого, который делал ему искусственное дыхание. А люди все подходили, будто кто скликал их барабаном. И Сивриев среди них. Курил сигарету за сигаретой, смотрел сердито. Вдруг раздался страшный вопль, толпа расступилась, и через узкий коридор протиснулась Мария с маленьким ребеночком на руках. Упала перед ним на колени, завыла, билась головой о землю, ребеночка положила на землю рядом с ним и начала причитать: «Встань, братик ты мой милый, встань, погляди! Кого же назовет она теперь дядей? Ведь ты стал бы ей роднее родного!» Ребенок заревел. Выскочила из толпы тетя Велика. «Его уж не вернешь. Вставай!» Мария, как глухая, ничего не понимает, ребенок посинел от крика. Тетя Велика подняла ребенка с земли, передала Парашкеву, Марию схватила за волосы и бац! пощечину ей. «Ты что брата позоришь? Из-за себя, что ли, он в воду бросился? Замолчи сию минуту! Слышишь? Я и тебе и ему в матери гожусь, делай, что говорю!» Мария вроде бы стала приходить в себя.
Врач наконец приехал, установил, что не умер, что в шоке. Симо сразу заважничал, стал распоряжаться, влез в машину — провожать в больницу. Но тут опять Мария подскочила, силой выволокла его из неотложки. «Не смей! Это ты его убил! Ты хотел его погибели. Кому нужны эти опыты?! А теперь — моя хата с краю, ничего не знаю?! Ты, бабник подлый, за собой его тащил, ты всю жизнь ему испортил!» Тетя Велика снова ее образумливала, но Мария так и не подпустила Симо к нему, сама поехала в больницу.
Какой стыд, думал он, слушая историю своей погибели, вернее, спасения. Почему до сих пор никто и словом об этом не обмолвился? Щадили, не хотели тревожить.
Когда Сребра ушла, дед Йордан, сосед, полюбопытствовал, кто она ему. Он пробурчал что-то невнятное, но, видимо, смущение отразилось на лице, потому что старик, из-за глухоты ничего не услышавший, захихикал, лукаво щуря глаза: «А ты парень не промах. Выбирать умеешь. Все при ней: и умница, и красавица, и решительная какая! Волосы — пшеница перезрелая, глаза — васильки».
После очередного посещения бай Тишо он снова полюбопытствовал: «А это кто? Врачи к нему с полным почтением, начальник, поди, а к тебе приходит». — «Он из нашего села. Все зовут его бай Тишо». — «Тот ли бай Тишо?» — «Тот самый». «Ишь ты… — зацокал языком дед Йордан. — Много слышал о нем, вся округа говорит. Я-то думал, он старше, да и поважнее… Вот ведь где довелось увидеть его… Бай Тишо…»
Разговор с Марией после рассказа Сребры был мучительным. Сказав сестре, что все знает, он попросил ее пойти к Симо и извиниться, а она в ответ раскричалась: «Он тебе дороже сестры, я для тебя пустое место…» «Не дороже, не дороже, — успокаивал он ее. — Я понимаю — ты была не в себе… что сказала, то сказала. Но теперь надо попросить прощения. Сама подумай, если бы не он, мы бы сейчас с тобой не разговаривали… И вообще, для меня Симо как старший брат». — «Брат! Да он жизнь твою исковеркал! И эта развратница Виктория! Не он ли тебя надоумил?» — «Никто меня не надоумил. Я сам виноват… Пойми, если бы не он, не опытное поле, я… я был бы так же одинок, как ты». — «Нет, я теперь не одинока!»
Как убежденно воспротивилась она! Мария всегда была строга, решительна, когда дело касалось работы, но в личной жизни и мысли и слова были иными: робкими, тихими, боязливыми. Откуда же такой порыв сейчас? Это, конечно, влияние материнства. Человеку, наверное, необходимо видеть себя в ком-то, жить с ним и ради него. Иначе он одинок, безропотен. Ведь и у него то же самое. Работа, забота об опытном поле, пусть пока прерванные, вернули ему уверенность в себе, помогли яснее осознать свое место в жизни. Думать о таких материях, как смысл бытия, в повседневной суете он не успевал, а здесь, в больнице, есть время кое-что обдумать. Не то чтобы он за эти недели лучше познал мир — он себя самого познал глубже. Жизнь сильнее каждого из нас в отдельности и сильнее всех нас, вместе взятых, она сама выпрямляет свои загибы, поправляя заодно и наши.
Мария продолжала испытующе смотреть на него. «Да, — сказал он, — теперь ты не одинока, потому что у тебя есть дочка, но именно поэтому ты должна меня понять: опытное поле для меня как ребенок».
Они попрощались холодно, и с того дня он ее больше не видел.
Время шло к четырем. Филипп сунул костыли под мышки и вышел в коридор. Те, что вышли из палат раньше, уже заняли места у окон и выглядывают во внутренний двор, через который проходят посетители. Некоторые стоят с отсутствующим взглядом; спроси такого, чего вышел, ответит, просто так, палата уже обрыдла. Но и здесь ему не весело, потому что все досконально знает о своей болезни, о том, что нужно делать, а чего не надо, что можно есть, а что категорически запрещено, и ничего хорошего от жизни он больше не ждет. Но вот среди спешащих внизу людей мелькнула знакомая фигура, повернутая к окнам голова, и сразу светлеет его лицо, загораются глаза, рука сама собой поднимается, тянется через открытое окно, машет…
Филипп смотрел на бледные, измученные лица людей, обреченных ежечасно, ежеминутно жить с навязчивой мыслью о страдании, смерти, и пытался понять, что же заставляет их возвращаться к жизни.
Однажды попалась ему брошюрка, в которой группа ученых объясняла причины смерти при кораблекрушениях. Базируясь на наблюдениях и изучении многих фактов, они пришли к выводу, что большинство оказавшихся в беде моряков умирают не от голода и жажды, не от акул, а от того, что утрачивают надежду на спасение, веру в то, что драться за жизнь все-таки стоит…
Посетители заполнили отделение и отвлекли его.
К нему тоже явились нежданные гости — Мария и тетя Велика. Мария сразу пошла в палату положить гостинцы, а вернувшись, побыла немного и ушла. Разговор был только об одном: Светланка сказала, Светланка сделала… В автобусе слышала, что в аптеке есть супинаторы, так надо Светланке заранее купить, так она успеет еще до закрытия…
— Когда ты привезешь ее мне показать?
— Ни за что на свете! Еще какую-нибудь заразу тут подхватит. — И помчалась вниз по лестнице.
— Виноватой себя чувствует, вот и бежит…
— Зачем так? Забот много. Первый ребенок.
У тети Велики свои новости: приезжал журналист. Искали председателя, главного агронома, все в разъездах, привели к ней.
— Не ходи на поле, ничего не увидишь, все смыло. Но ты не огорчайся, опиши то, что случилось в излучине… Я его только подтолкнула, дальше сам как знает. — И, видя, что он готов взорваться, успокаивающе похлопала по руке: — Ну, ну. Мы хоть и простые люди, но тоже знаем, кто чего стоит. А ты и вправду заслуживаешь… слова доброго.
Он потупил голову. Нет, сама тетя Велика так бы не сказала. За ее словами видна Сребра. Вполне возможно, что она попросила тетю Велику съездить в больницу и подготовить его заранее. Как понять ее? Приходит почти каждую неделю, чмокнула в щеку, а журналист остается, хотя приехал вроде бы из-за него… Насколько было бы все яснее, если бы журналиста вообще не было.
Они заговорили о делах хозяйства, потом о Таске.
— Расхворалась наша Таска. Ходили с Илией на Влашку-реку, застыла, видно. Знаешь сам, какая она слабенькая. И зачем ей понадобилось купаться?
— Что же ты ее оставила? Зачем ко мне было ехать?