Страница 48 из 94
Барабан заухал в тот день прямо с утра. «Бум-бум-бум!» — донеслось с верхнего края села. Звук ударялся в стекла окон и несся вверх с удвоенной силой.
Он не собирался идти на свадьбу, но и дома сидеть мочи не было — ритмичное, однообразное «бум-бум» словно молотком било в виски. Он вышел из дому, пересек небольшой сад и оказался на обрывистом берегу Струмы, там, где когда-то росла старая шелковица. Ягоды у нее были красно-черные, крупные, величиной с большой палец. Стоило им созреть, они с Таской, было им тогда лет по пять-шесть, заявлялись домой в шелковичных пятнах с головы до ног. Над рекой, до половины погрузившись в воду, торчала скала — высокая, гладкая, напоминающая копну сена. В то далекое время под ней был омут, и в этот омут перед закатом приходило купаться солнце. Рассказал ли им кто, сами ли придумали, теперь уже не вспомнить. Нет, вспомнил. Он сам и придумал. Когда солнце начинало склоняться к западу, они с Таской приходили сюда, набирали полные карманы камней и караулили. Плеснет внизу вода — они швыряют в омут град камней, а устав или если надоедало, говорили себе, что попали в солнце, что оно сейчас выпрыгнет и спалит их и все вокруг. В испуге бросались бежать, карабкались по оврагу, пробирались садом. Таска всегда отставала, то и дело падала, а упав, начинала орать что есть мочи, а он, добежав до забора и затаившись за досками, успокаивал ее через щель: «Может, солнце на этот раз не выпрыгнет. Что ему из-за всякого пустяка злиться? Не бойся». В ответ на его не очень-то убедительные доводы она всегда кричала: «А тогда ты зачем спрятался?» — и ревела еще сильнее.
Скала была та же и на том же месте, не было только омута, да и кто знает, был ли он, может, и не было его никогда, и солнце никогда не ныряло в него. Может быть, вообще ничего не было. Но содранные коленки, исцарапанные руки были же! Ведь мчались же они с Таской в страхе, в ужасе. Был же совсем настоящий страх, настоящий ужас! И успокаивающие слова, и обида в ответ. Чего-нибудь другого не было, но это было. И осталось. И сейчас эти чувства живее тех, которые он переживал позднее. В юные годы были дни, когда он не мог ее не увидеть. Ходил вокруг их дома, поджидал на скамейке, где частенько заставала его ее мать, тетя Велика. Он был по сердцу ей: тихий, скромный. Потом пришло прозрение, показалось, что п е р в о е ч у в с т в о его обмануло. Чтобы не обмануть всю их прошедшую и будущую жизнь — Таска не заслужила лжи, — он решил положить конец их отношениям. Все обошлось тихо, спокойно. Он никогда не сожалел о своем решении. Тогда почему же в день ее свадьбы так муторно на душе? Конечно же, из-за Илии. Илию он не любил. И бай Тишо его не любил, а бай Тишо редко в людях ошибается. Они оба пытались отговорить Таску, но ничего не добились.
Пищал кларнет, ухал барабан. Близился вечер, а темп музыки все ускорялся.
Захотелось есть, и он пошел к ресторану — не по главной улице, тянущейся посреди села с верхнего конца до нижнего, а вдоль реки, где прохожие попадаются редко. На площадь он вышел около почты и в нерешительности остановился: во всю ее ширь разметалось хоро, толпились гости и просто зеваки. Пока он осматривался, решая, где лучше пройти к ресторану, не привлекая к себе внимания, из толпы выбрался бай Тишо, за ним, пошатываясь, ковылял дед Драган. Вцепившись в рукав пиджака бай Тишо, он канючил:
— Нет, не-ет, я тебя не отпускаю. Ты у меня самый дорогой гость. В Югне хороших людей пруд пруди, а бай Тишо все же один.
— Я ведь весь день у вас гощу, пора и домой.
— Душа моя, Тишо, исстрадалась по теплу человеческому. Думал, умру, некому будет глаза закрыть. Но милостив господь бог, залетела в дом птичка, ласточка моя. Повеселело на душе, потеплело. Вот потому-то и выпил лишку. Ты иди, Тишо, иди. Свадьба раз в жизни бывает, спасибо тебе, пришел, уважил…
Филипп чувствовал себя крайне неудобно, но и нырнуть в толпу было нельзя, потому что бай Тишо заметил его, пришлось подойти, поздороваться.
— Отведи его домой, — прошептал бай Тишо.
Взяв старика за локоть, Филипп стал подталкивать его, увещевая идти домой, но тот уже и шагу не мог сделать. Пришлось взять деда Драгана в охапку и на руках тащить через толпу. Он дотащил его до ворот и поставил на ноги, рассчитывая, что до двери дома тот дойдет уже сам, но старик намертво вцепился в его руку:
— Ты кто, а? Ты чей будешь?
Филипп трижды повторил свое имя, но дед Драган никак не хотел его отпускать, упрямо повторяя: «Ты чей будешь?»
Из низенькой пристройки выглянула тетя Велика и заспешила к ним. После сватовства Илии это была их первая встреча, такая, чтобы глаза в глаза. От людей он слышал, что она тоже не одобряет решение дочери. Встретив холодный, враждебный взгляд тети Велики, он подумал тогда, что они не смогут работать вместе. Она прошептала что-то свату на ухо, и дед Драган, не упорствуя, словно мгновенно протрезвев, покорно поплелся за ней. И тут из пристройки вышла Таска. Ее русые волосы слегка выбились из-под прозрачной фаты, и вся она в длинном белом платье казалась легкой и воздушной. Он и представить себе не мог, что она будет так хороша в свадебном наряде. Их разделял двор — расстояние не очень большое, — и он увидел удивление в ее огромных карих глазах. В них не было ни радости от их нечаянной встречи, ни страдания, только неожиданность и бескрайнее удивление.
Вот такой ты ее и запомни, сказал он тогда сам себе: вся в белом, воздушная, удивленная. Ты никогда не видел ее такой раньше и вряд ли еще увидишь. Запомни этот миг! В нем сила молнии: пронзит югненское небо и тут же исчезнет в сумеречной тени Желтого Мела. По этому мигу ты будешь когда-нибудь проверять другие чувства. Признайся, ты боялся этой встречи, да? Да. В тебе жил страх. Теперь ты понимаешь, как много ты потерял бы, если бы не увидел ее сегодня? Благодари деда Драгана: не напейся он, не оказался бы ты здесь.
Он пошел в ресторан и напился так, как никогда в жизни. Не помнил, то ли сам все заказывал, то ли официант, знакомый парень, проявил инициативу, но, когда поднялся из-за стола, ноги не пошли, и пришлось отдавать им приказ на каждый шаг. Не помнил, где столкнулся с Сивриевым: то ли в ресторане, то ли уже на улице. В одном был уверен: он сам привязался к Сивриеву.
— Ты помнишь, как тетя Велика разошлась на собрании? А? И не выбрали бы тебя, если б не она. Ждать бы тебе места председательского, пока рак свистнет.
Что ответил председатель, он не понял, да и чихать на то, что он сказал или скажет. Слова непроизвольно слетали с языка. Дни и месяцы он не смел дать им волю, а сейчас они вырывались сами собой, и он не хотел их удерживать.
— Думаешь, я пьяный? Ошибаешься!
Сивриев опять что-то сказал, и он опять не понял.
— Не пьяный я, нет… И ты дослушаешь меня до конца. Это я настроил тетю Велику встать и защитить тебя… Да, я, я… А ты меня топчешь. И всегда старался растоптать. Всегда! Но от эксперимента я не откажусь. Запиши и запомни! Дома в горшочках буду этот сорт разводить, но не брошу. Я тебе не Симо Голубов! Я взялся так взялся, я до конца дойду. Понял?
Сивриев хлопнул дверью у него перед носом.
— Попомни мои слова…
Центральная улица Югне показалась ему не такой уж широкой, но длинной, бесконечно длинной. Шел по ней долго-долго, и из каждой машины на него орали шоферы. Все кругом было ново, незнакомо… Очень хорошо запомнил, что навстречу дул южняк, гладил лицо, как нежная женская рука… и еще ощущение весны с ее запахом вспаханного поля, рокотом Струмы, беспокойным ревом быков на ферме.
Потом он оказался на излучине реки, его опытном поле, и тут же появилась тетя Велика. Откуда взялась? Неужели за ним всю ночь ходила?
Они остановились на краю поля. Да разве ж это поле?! Крохотный клочок земли, который Струма каждый год так подмывает, что почти и не осталось ничего. Однажды, уже давно, в большое половодье она рванулась прямо через него, смывая самый плодородный слой. Тогда югнечане построили шесть дамб, которые стоят до сих пор и охраняют землю от прихотей реки.