Страница 35 из 94
— Филиппа там нет? Ищет его бай Тишо…
Филипп, отряхнув землю с ладоней, пошел. Издалека увидел председателя. И Голубов с ним — идут рядком вдоль поросших бурьяном канав, о чем-то беседуют. О чем? Филипп приближается со страхом — вдруг отчитывать будут за неубранные парники? Да старается, старается он, только суток для всего не хватает…
Бай Тишо, пожав ему руку, отвел в сторону.
— Не хотелось возвращаться к этой теме, — говорит он, запинаясь, — да приходится, ты не взыщи…
— О чем вы?
— О личном, — председатель мнется и повторяет: — Не взыщи. Я, конечно, старик и, верно, по-стариковски смотрю на мир…
Покраснев, Филипп выслушивает длинное вступление о том, как на мир смотрели прежде и как смотрят на него нынешние молодые, а потом вдруг начинает догадываться, что бай Тишо говорит о Таске. О том, что уже месяца два она в тревоге, потеряла веру в себя, а в таком состоянии человек не всегда принимает правильное решение. А Илия, учетчик, будто почувствовав отчаянное ее настроение, стал за ней ухлестывать — понятно, закоренелый холостяк, в конце концов, и у него должен быть дом, но не тот он человек, Илия, не для нее…
— Может, я и не прав, — заканчивает бай Тишо, — может, ошибаюсь, но ради Таски согласен этот грех взять на себя. Она душа нежная, она дорога мне. Вот поэтому и решил с тобой посоветоваться.
— Да мы с ней… Мы разговариваем. Нет, не совсем…
— Как бы то ни было, надо уберечь девчонку от неверного шага.
— Лучше это вам сделать.
— Мои слова не помогут, — признается бай Тишо. — Как только начинаю говорить об этих вещах… Короче, попытайся ты.
— Хорошо, попытаюсь, — обещает Филипп.
Однажды вечером он дождался ее после работы. Начал с того, что бай Тишо уже говорил с ней об этом, вот и он счел своим долгом…
Вначале Таска слушала с затаенной надеждой, с тихой радостью, искрящейся в глазах, но, поняв, с чем он пришел, вдруг нахохлилась, точно рассерженный воробей.
— Не нуждаюсь в твоем сочувствии! И бай Тишо скажи, чтобы не присылал ко мне никаких таких… ангелов-хранителей!
Появился Илия. Завидев его, Таска бросилась ему навстречу, раскинув руки.
Они уходят вдвоем, и Филипп слышит в спину ему обращенный снисходительно-насмешливый голос:
— Эй, Филька, привет!..
Никогда это приветствие не задевало его так сильно. Когда был пацаном, слова эти делали его прямо-таки счастливым: еще бы, взрослый обращается к нему, как к равному! Годами Филипп жил в заблуждении, что произносились эти слова от души. Прозрение наступило позже, когда учетчик принуждением пытался получить от Марии то, чего другой мужчина добивается другими, более достойными средствами. Возненавидел его Филипп отчаянно. Любой ценой решил защитить сестру и думал, что это ему удалось. Но то, что испытывал он к нему сейчас, когда учетчик уходил вдвоем с Таской, не сравнить было ни с чем. Такое было чувство, что всю жизнь Илия, словно орел-стервятник, только и смотрит, когда он упадет, чтобы его растерзать… И сейчас, едва дождавшись, пока Филипп отдалился от Таски, распростер свои черные крылья над ее головой… Нашел момент, защитничек.
Надо было спасать подругу детства, но благородная эта мысль омрачалась: не любимую, думал он. Не любимую. Подругу детства…
Вечером он пошел искать Ангела-Белешака.
— Когда-то ты был готов сделать для меня все что угодно?
— Я и сейчас готов. Только объясни сначала, в чем дело.
Рассказывая вкратце историю Таски, Филипп умолчал об их последней встрече, однако сделал упор на разговоре с бай Тишо. И опасения — свои и его — выложил.
— Илия трусоват, — закончил он. — Все село это знает. Возьмешь на испуг — и все дела. Он тут же оставит девчонку.
— Можешь на меня положиться, — говорит Ангел спокойно. — Ну, а когда мы прогоним учетчика, ты снова пойдешь к ней? Вернешься?
— Н-н-нет! Это невозможно.
— А, вот видишь? Твоя история смахивает на историю о собаке, которая и сама не ест кость, и другим не отдает… Не собираюсь я марать руки, чтоб ты знал. Таске не пятнадцать лет, у нее своя голова на плечах.
Филипп уверяет его чуть ли не со слезами на глазах, что ничего плохого Таске не желает — и он, и бай Тишо только хотели предостеречь ее от неверного шага.
— Что касается бай Тишо, — прерывает его Ангел-Белешак, — он как начнет распространяться о добром, начисто забывает о плохом. — Встав, он чуть не задевает потолок комнатки, построенной явно не по его росту, потом выпивает залпом почти полкувшина воды и завершает уже другим тоном: — Если неспособен сделать человеку добро, лучше ничего не делай.
После этого разговора Филипп и сам перестает верить в искренность своих намерений.
Луна восходит над Желтым Мелом и медленно плывет по лиловому небосводу. Тени, неясные, призрачные, принимают очертания деревьев, столбов, заборов. За каменными оградами во дворах постанывает скотина, время от времени сонно кудахчут куры на насесте. Неподалеку от дома Филипп видит какое-то непонятное светлое пятно и осторожно приближается — посмотреть, что это. Здоровенный белый петух отбегает на десяток метров и вновь останавливается, точно лунатик, посреди улицы.
Летучие мыши кружат над его головой. Со стороны станции слышен яростный лай. Начинают лаять все окрестные собаки, затем и вся долина заполняется их неистовым воем.
И люди, думает Филипп, все время всматриваются в темноту, окружающую их, и иногда поднимают вой. А придет утро, посмотрят — и видят, что лаяли зря…
На другой день, явившись рано утром, Ангел-Белешак еще от дверей начинает басить, что вчерашняя их схватка ничего не значит, а жизнь как шла своим чередом, так и идет и сама сглаживает всякие шероховатости…
— Ты для того и пришел? — обрывает его Филипп. — Чтобы рассказывать о шероховатостях?
Напротив, пришел он сообщить нечто хорошее. Недавно сам слышал, как начальники ругались из-за Филиппа — ну не то чтоб ругались… Сивриев (наверняка и Филипп это знает) иногда такой кислый, будто кувшин полынной настойки выпил. Вот и нынешним утром — брови у него под носом, усы — под подбородком… «Почему до сих пор не утвержден Филипп? Он, мол, два месяца кряду исполняет обязанности бригадира!» Главбух кивает на председателя. А бай Тишо: «Ведь ты, Сивриев, сам против парня — из Ушавы его прогнал… Нет ведь людей без недостатков…» Главный огрызнулся: «Меня работа интересует, а не людские недостатки. Парень здесь — на своем месте и сто́ит больше, чем участковый агроном». И приказ посоветовал пометить задним числом, чтобы Филипп в зарплате не потерял.
— Вот я и пришел, — заканчивает Ангел, — обрадовать тебя.
Филипп продолжает стоять перед столом, не прикасаясь к завтраку. Жизнь как шла своим чередом, думает он, так и идет, так и идет…
Не нужны и даже жалки наши попытки сгладить ее шероховатости, скажет он себе через год, когда несчастье, низко пролетевшее над его головой, однажды его отрезвит. Привычка считать себя пупом земли — признак незрелости, к такому выводу придет он, стоя в молочно-белой тишине, пропитанной запахом карболки. То, что вокруг нас, всегда будет неизмеримым по сравнению с тем, что каждый в отдельности носит в себе… Но, чтобы осознать это, необходимо время, и даже не столько время, сколько созревание, обусловленное временем и обстоятельствами…
А пока ему не оставалось ничего иного, как повторить слова приятеля и согласиться с ним.
Вечером он идет к Марии. Сначала ему кажется, что он хочет похвастать прибавкой в зарплате, но потом Филипп понимает, что просто хочет увидеть сестру.
После той давней ссоры на птицеферме она кажется ему еще более растерянной и одинокой. Неужели все-таки испытывала к Илии какие-то чувства? Чем он мог привлечь ее? И почему она тогда прогнала его? Из-за Таски? Нет, к Таске Илия пристал гораздо позже.
Новый мост ведет теперь в Моравский Квартал — совсем молодое село, возникшее по ту сторону Струмы, рядом со старым Югне. Все здесь переселенцы с гор, преимущественно моравчане, отсюда и название.