Пляски на черепах

В 1922 году сифилис мозга стал подавать первые тревожные сигналы, а Ленин, увлеченный кровопусканием слабеющего тела русского народа, не придавал этому особого значения. Гению все прощалось. Едва закончилась высылка философов, Ленин вспомнил, что в стране остались еще писатели. Их тоже надо было выслать, во что бы то ни стало.

Цифра высланных, замученных, расстрелянных деятелей культуры приблизилась к семнадцати тысячам. Это только подзадорило Ленина.

Получив письмо от Ганецкого, он его перечитывал много раз.

«Дорогой Владимир Ильич! Я слыхал, что Вы постановили «выслать» Горького за границу лечиться… Я видел в Москве Горького, но он и не думает о выезде… Его близкие знакомые объяснили мне, что у него нет денег… Нельзя ли что-нибудь сделать? Но следует подойти весьма осторожно. От других я узнал, что он распродает постепенно свою библиотеку…»

На письме Ганецкого Ленин сделал пометки: «т. Зиновьеву. Напомнить мне».

А вот «заботливое» письмо Ленина Горькому от 9 августа 1921 года, опубликованное в 53-м томе:

«Алексей Максимович!

Переслал Ваше письмо Л.Б. Каменеву. Я устал так, что ничегошеньки не могу. А у Вас кровохарканье, и Вы не едете!! Это ей-же-ей и бессовестно и нерационально.

В Европе в хорошем санатории будете и лечиться и втрое больше дела делать. Ей-ей. А у нас ни лечения, ни дела — одна суетня. Зряшная суетня. Уезжайте, вылечитесь. Не упрямьтесь, прошу Вас.

Горькому ничего не стоило разгадать еврейскую изворотливость и мудрость своего бывшего друга, который теперь хочет от него избавиться, во что бы то ни стало.

Незавидная судьба была у тех профессоров, кого не выслали за границу и не отправили в Сибирь. Профессора устраивались в булочные выпекать хлеб, на пункты раздачи хлеба голодающим, уходили в лес семьями собирать ягоды, питались крапивой. Профессоров грабили и даже убивали уличные бандиты.

Лекции в вузах практически никто не читал: профессора умирали на ступеньках учебных заведений от истощения, их иногда подкармливали студенты в складчину.

В это время еврейская коммунистическая камарилья объедалась икрой, устраивала оргии и древние еврейские танцы.

Троцкий был необыкновенно рад развитию событий, ведь это он предложил, что бесхвостых обезьян надо уничтожить, ибо только в этом случае можно заселить огромные территории России евреями и сделать мощное государство, от которого содрогнется мир.

— Сколько миллионов мы отправили на тот свет? — спросил Ленин у своей правой руки Троцкого.

— Я думаю десять миллионов не больше, — ответил Троцкий, проверяя, сбриты ли пейсы.

— Мало, — произнес Ленин. — Архи мало.

— Надо морить голодом, — внес предложение Троцкий.

— Усилить продразверстку, вот что надо сделать, — воскликнул Ленин и захлопал в ладоши от радости. — Лейба, обнажайся, давай. Я попробую. Что-то на Инессу никаких позывов, чтобы это могло значить…?

8

После царского завтрака, сидя в царском кресле в Кремле, Ильич перебирал записки, адресованные ему со всех уголков страны. Среди восторженных панегириков, написанных на клочке бумаги плохо заточенным карандашом, где в каждом слове было по две ошибки, попадались письма на нескольких страницах. В этих письмах — крик души: местные начальники в кожаных тужурках не только грабя дома, но и издеваются над членами семьи: насилуют жен на глазах у мужа, хватают дочерей на глазах у матери и делают с ними такое, о чем писать стыдно. Стоит отцу или брату попытаться защитить честь сестры, дочери, как он тут же получает пулю в лоб. Помогите, спасите, умоляем, нас защитить больше некому.

— Гм, мой метод работает. Это евреи балуются, да возможно китайцы берут с них пример. Больше евреев из стран Западной Европы, это наши люди, это мои люди, с ними мы и начнем мировую революцию. Пусть погибают, на то и революция.

Счастье так просто не дается. Это не апельсин на блюдечке с голубой каемочкой.

И вдруг ему попалось письмо десятилетней девочки Нади:

«Отец родной, спаси и помилуй! уже много дней у меня не было крошки хлеба во рту. Папа и мама говорят: доченька — это голод. Помоги! 20 октября 1920 года, город Свердловск».

Гм, что это? а как же армия, а как же управленческий рабочий класс? Фотиева, где ты?

Фотиева с чашкой чая и куском булки вбежала, запыхавшись:

— Владимир Ильич, что случилось? на вас лица нет. Разве можно так?

— Послушай, у нас голод может быть? он надвигается, ты не слышала? Где Феликс, Где Лейба, где все остальные? срочно зови на заседание Политбюро.

Все тут же стали приходить, кто-то с баночкой икры, кто-то куском колбасы во рту, а кто-то нес целого копченого угря.

— Вы что, завтракаете? Я вот без завтрака обхожусь. Экономить надо, я тут прочитал, что дети голодают. Это дети буржуев, черт с ними, а вот наши красноармейцы, они-то как? А управленческий аппарат на местах. Видите, как, завтракать некогда. И, кроме того, я служу народу, а вы чем занимаетесь?

— Толко началы второй завтрак, батона, — сказал Сталин, ища уголок подальше, чтобы всех видеть, а его, чтоб никто не видел.

— Мне тут интернационалисты пишут, — покривил душой вождь, что трудновато с хлебом. Как так? почему никто не докладывает? Я вас всех разгоню по волостям, по губерниям. Лейба, в губерниях наши люди руководят? ЧК возглавляют наши люди, — это могут быть латыши, либо евреи.

— Так точно, Владимир Ильич, — ответил Троцкий.

— Надо бы и грузын на руководящий пост, батона, — произнес Сталин, но Ленин его не услышал.

— Кто из вас знает, что такое продразверстка? Янкель, что такое продразверстка? Э, ничего ты не знаешь, Янкель. А город на Урале уже носит твое имя, теперь он Свердловск. Старайся, Янкель, старайся! завтракать можно и на ходу. Лейба, просвети ты членов нашего Политбюро.

— Продразверстка, — стал отвечать Лейба- Троцкий, ничуть не смущаясь, — это замена старых кадров на новые, в основном, это должны быть люди еврейской национальности. Мы, товарищи, должны уничтожить этих бесхвостых обезьян, которых почему-то называют людьми и на их место поселить иудеев, создать мощное еврейское государство, перед мощью которого содрогался бы весь мир.

— Пачэму? а грузин куда прикажете дэват? Моя нэ согдасэн, Владымыр Лыич, — возмутился Сталин, сидевший в самом дальнем углу.

— Коба, не переживай, история рассудит тебя с Бронштейном, нашим выдающимся революционером. Но продразверстка — это… лишний хлеб, который крестьянин не знает, куда девать. А городу этот хлеб нужен, армии нужен, рабочему классу Германии, которая помогла нам совершить и удержать революцию, хлеб нужен. У крестьянина он гниет, а у нас, его нет. Это не справедливо. Советская власть не может без хлеба. Это преступно. Еще мой предшественник Николай Второй затеял эту продразверстку. Там, где крестьяне сопротивлялись, он назначал месяц исправительных работ. А мы… не можем… быть слюнтяями. Это ведь саботаж! да еще в отношении народной власти саботаж! За саботаж — расстрел на месте. Отца семейства, всю семью, детей от одного года. А можно и в доме запереть, а дом поджечь, пусть горят саботажники. Мы будем проводить эту работу постепенно. Сначала запустим агитацию на добровольных началах, а потом добровольно-принудительно. Это архи важно, товарищи. Все, идите, заканчивайте завтрак. Завтра доклады в письменном виде должны быть у меня на рабочем столе. В шесть утра Фотиева уже здесь, можете приносить, не стесняйтесь. Кстати, товарищ Бонч-Бруевич! прописка членов Политбюро в Кремле закончена? У меня на девять комнат больше, чем у других, но у меня же братья, сестры, племянники, прислуга, дворники, плотники. Каждому из них нужна комната, а у меня пять комнат, нет, шесть. Сколько же у меня комнат в Кремле Б.Б?

— Восемнадцать, Владимир Ильич. Можно и 19. Как прикажете.