Страница 4 из 26
Тоди пошел другим путем. Он весьма ощутимо клюнул Чарльза в щеку своим тонким, как иголка, клювом, дабы напомнить ему о его обязанностях.
Но Конни положила конец этим безобразиям. Она поймала птиц и устроила их отдельно, на дальнем конце стола, где на блюдце им была предложена специальная еда.
— Вот так и получается, — сказала она. — Стоит только нарушить правило и позволить им принять участие в общей трапезе, как они начинают изводить гостей.
Кончали обед мы уже в сумерках. Летучие мыши, покинув кладовку, лениво и бесшумно пересекали гостиную, вылетали наружу и принимались за вечернюю охоту. В углу раздалось шуршание.
— Слушай, Тайни, — строго заявила Конни, — нам надо что-то делать с этими крысами.
— А то я не делал! — возразил Тайни, слегка задетый. Он повернулся к нам: — Жил у нас тут удав, и никаких крыс тогда не было. Но Конни велела убрать его только потому, что он как-то напугал одного из гостей. А теперь — полюбуйтесь!
Покончив с едой, мы встали из-за стола и устроились в гамаках поболтать. Тайни до глубокой ночи рассказывал нам одну историю за другой. Он вспоминал годы своей молодости, когда вокруг Каранамбо было столько ягуаров, что приходилось стрелять их по одному каждую неделю, чтобы уберечь скот. Он рассказал нам, как шайка бразильских разбойников, переходя границу, устраивала постоянные набеги, крадя лошадей. В конце концов, Тайни сам пробрался в Бразилию, нашел разбойников, явился к ним с пистолетом, разоружил всю шайку и спалил их дома. Мы слушали заворожено. Лягушки и сверчки завели свои песни, летучие мыши порхали по комнате. Большая жаба пробралась в дом и уселась, мигая, как сова, при свете свешивающейся с крыши парафиновой лампы.
— Когда я начал тут устраиваться, — продолжал Тайни, — нанял я для работы одного индейца из племени макуси. Получилось так, что сперва я вручил ему аванс, а потом узнал, что он местный шаман. Знай, я об этом раньше, я бы нанял кого-нибудь другого, потому что, знаете, эти шаманы — те еще работнички. Ну, дал я ему задаток, а через несколько дней он мне сообщает, что работать больше не собирается. Я ему объяснил: уйдешь, мол, не отработав полученных денег, — поколочу. Это его не устраивало, разумеется, потому что — как же он потом шаманить будет, побитый, индейцы перестанут с ним считаться. Он остался, пока не отработал положенное, а потом я сказал, что он может уходить, если хочет. А он мне на это заявил, что, если я не заплачу ему еще, он дунет на меня и глаза у меня от этого вытекут, и я схвачу дизентерию, и все кишки у меня лопнут, и я умру. Валяй, говорю, дуй, и встал перед ним. Он давай дуть, а когда кончил, я ему говорю: не знаю, как дуют макуси, но я долго жил среди акавайо и теперь дуну на тебя по их методу. Набрал я воздуха побольше и давай прыгать вокруг него и дуть. Дую и приговариваю, что вот, мол, теперь рот у него больше не откроется и есть он не сможет, и скорежит его так, что пятки до затылка достанут, и будет ему крышка! Ну, а потом я его уволил и забыл о нем думать. Ушел на несколько дней в горы охотиться. Возвращаюсь, а управляющий мой, индеец, говорит: «Масса Тайни, этот человек умер!» — «Много людей умирает, парень, — отвечаю, — о ком ты говоришь?» — «Тот человек, на кого вы дули, — он умер». — «Когда?» — спрашиваю. «Позавчера. Рот у него не открывался, как вы и говорили, и он стал скрючиваться и умер».
— И он не ошибся, — закончил Тайни, — тот парень действительно умер, как я ему и обещал.
Наступило долгое молчание.
— Слушай, Тайни, — сказал я, — наверное, ты нам не все рассказал. Это не может быть простым совпадением.
— Знаете, — ответил Тайни, глядя в потолок, — я заметил у шамана небольшой нарыв на ноге и слышал, что в его деревне недавно двое умерли от столбняка. Кто его знает, может, и действительно это не было простым совпадением.
За завтраком, на котором присутствовали и попугайчик с тоди, мы обсудили с Тайни планы на текущий день. Джек решил заняться распаковкой клеток и корма для будущих питомцев.
Тайни повернулся к нам.
— Ну а вы, ребята? Птицы вас интересуют?
Мы закивали с воодушевлением.
— Тогда пошли со мной. Здесь недалеко, может, что и увидим, — сказал он загадочно.
Прогулка с Тайни по кустарникам вдоль берега Рупунуни вылилась в получасовую познавательную экскурсию. Он показал нам дупло в трухлявом пне, где поселились пчелы-плотники, следы антилопы, великолепную пурпурную орхидею и остатки лагеря, где когда-то обитали индейцы. Потом мы свернули с главной тропы, и Тайни сделал нам знак помалкивать. Заросли стали гуще, и мы старались идти так же бесшумно, как и наш проводник.
Окружавшие нас кустарники были густо оплетены гирляндами ползучих растений. Повсюду свисали ярко-зеленые петли и целые занавеси. Беспечно и легкомысленно я попытался откинуть ближайшее препятствие тыльной стороной ладони, но тут же отдернул руку: у этих ползучих трав, острых, как бритва, листья и стебли были усажены рядами крошечных колючек. Я сильно порезался и высказался по этому поводу излишне громко. Тайни обернулся и приложил палец к губам. Осторожно продираясь сквозь чащу, мы следовали за ним. Вскоре заросли стали такими густыми, что пришлось лечь и ползти на животе, уклоняясь от травяных лезвий.
Наконец Тайни остановился, и мы подползли к нему. В густой завесе травы перед самым нашим носом он аккуратно проделал маленькое отверстие, и мы заглянули в него. За зеленой стеной лежал широкий заболоченный пруд, весь покрытый водяными гиацинтами. Некоторые из них цвели: изумрудный ковер был усеян нежными лиловыми пятнами.
В десятке метров от нас гиацинтовый ковер вдруг обрывался, а дальше, до противоположного берега, расстилался другой ковер, белый. То была совершенно невероятная стая белых цапель.
— Ну как, парни, — прошептал Тайни, — видите что-нибудь интересное?
Мы с Чарльзом жестами выразили свое восхищение.
— Ладно, больше я вам тут не нужен, — заключил он. — Пойду домой, позавтракаю. Счастливо! — И он бесшумно пополз обратно, а мы снова прильнули к амбразуре в зеленой стене. В стае были цапли двух видов: большая белая и снежная. То тут, то там среди цапель вспыхивали кратковременные перепалки, и в бинокль было видно, как у них на макушке поднимается изящный хохолок. Время от времени какая-нибудь пара вдруг взмывала вертикально вверх. Птицы на взлете неистово помогали себе шеей, а затем внезапно садились обратно.
У дальнего края озера мы различили несколько долговязых ябиру, возвышавшихся над всеми остальными птицами. Их черные лысые головы и ярко-красные морщинистые отвислые шеи резко выделялись среди снежной белизны цапель. Поодаль, на мелководье, расположились сотни уток. Одни, как на параде, держали ровную, затылок в затылок, линию, другие бороздили поверхность озера легкой эскадрой. Недалеко от нас по плавающим листьям гиацинтов осторожно ходила якана. Ее движения напоминали походку человека в снегоступах: чрезвычайно длинные пальцы ложились сразу на несколько растений, благодаря чему она легко держалась на поверхности.
Но очаровательнее всех были четыре краснокрылые американские колпицы. Они деловито вышагивали по мелководью всего в нескольких метрах от нас, щелоча клювом жидкий ил в поисках мелкой живности. Их сказочно прекрасное оперение мягко переливалось нежнейшими оттенками розового цвета. Каждую минуту колпицы поднимали голову и внимательно осматривались. Тогда был виден их клюв, на конце преобразованный в плоскую тарелочку, придававшую этим птицам слегка комичный вид, не соответствующий общей грации и красоте их тела.
Мы установили камеру, чтобы запечатлеть эту великолепную сцену, но, куда бы мы ни направляли объектив, всюду оказывался какой-нибудь кустик, портивший весь вид. Посоветовавшись шепотом, мы решили пойти на риск и переползти на несколько метров вперед, где можно было хорошо расположиться под одним из кустов. Только бы добраться туда, не испугав птиц, а уж оттуда мы увидим их всех: и уток, и цапель, и ябиру, и колпиц.