Страница 95 из 98
…В августе 41-го он, командир роты, попал под город Спас-Деменск. Около месяца держали оборону, затем перешли в наступление. Вначале оно развивалось успешно. Было разгромлено 5 вражеских дивизий. Но потом немцы, подтянув силы, застопорили его и двумя одновременными ударами под горловину прорыва, окружили наши части… Трижды выходили из окружения и, наконец, кажется, вышли. Но в начале октября попали в четвертый раз. Кто знал тогда, что 30 сентября немецко-фашистские войска начнут первое генеральное наступление на Москву?.. На Смоленском направлении особенно сильные удары противник нанес 2 октября 4-й танковой группой из района восточнее Рославля на Спас-Деменск, Юхнов и 3-й танковой группой из района Духовщины и Вердино на Гжатск, Вязьму. Фашистам удалось прорвать фронт наших войск и устроить к исходу 6 октября огромный Вяземский котел, в который попали 19 и 20 армии Западного и 24 и 32 — Резервного фронтов.
Окруженные войска не сложили оружия, а мужественно дрались, сковывая крупные силы фашистов, не позволяя им развивать наступление. Они несколько раз пытались прорвать кольцо фашистских войск, но, к сожалению, все попытки оказывались безуспешными…
Раненых вывозили на самолетах. Тогда земляку своему красноармейцу Овсянникову сунул последнее письмо домой в Среднегорье.
Его предчувствия, о которых писал еще в первых письмах домой, полностью оправдались. Летом и осенью 41-го гитлеровцы, упоенные победами, были наиболее сильны за всю Отечественную войну.
Самыми крупными и ожесточенными на Западном направлении были в то время Смоленское и Вяземское сражения. Для захвата Москвы Гитлер создал к октябрю ударную группировку, состоящую из главных сил немецкой армии — 1 миллиона солдат и офицеров, 1730 танков, 14 300 орудий и минометов и 1000 боевых самолетов.
Поэтому держать оборону в начале октября под Спас-Деменском значило сражаться точно в полосе главного удара, когда 1000 танков 4-й танковой группы ринулись на Москву…
Бои были страшными. Со всех сторон на остатки армии двигались фашистские танки и мотопехота. Гудела и вздрагивала земля, как при землетрясении, покрылась бушующими смерчами. Небо почернело от дыма и копоти. С воем и визгом проносились над головами желтобрюхие самолеты, гоняясь за каждым одиночным бойцом. Ночью было светло, как днем. Горели леса, поля нескошенной пшеницы, деревни, люди, горела земля. Все пропиталось кисло-едкой пороховой гарью. Не хватало воздуха. Гремело и гудело вокруг так, что не слышно было порой даже своих команд…
Разрыв вражеского снаряда обрубил бой. Очнулся в плену, в концлагере. С бойцами своей роты, оставшимися в живых, пытались бежать… Неудачно. В 15 километрах от лагеря в стогу сена их обнаружили немецкие овчарки… И снова истязания, побои, ожидание смерти.
В конце года отправили в Германию. Новый концлагерь. Остальное все то же.
Апрель 45-го. Предатель выдал подпольную организацию, готовившую восстание. Руководителей схватили. Его били и пытали до тех пор, пока не потерял сознание…
Больница в американской зоне. Нарушены какие-то мозговые центры. Полная потеря речи, памяти. Он не знал, что была война. Кто он? Откуда?
Улица. Городские и сельские ночлежки. Случайная работа за кусок хлеба. Дворник, грузчик, сезонный рабочий, а точнее — батрак. И так год за годом…
Прояснение наступило неожиданно. От резкого рывка он свалился с прицепа, ударился головой. Когда пришел в себя — почувствовал, что не такой, как прежде. И весь окружающий мир не такой. Пелена, мраком застилавшая мозг, исчезала. Вернулась речь, видимо, стали функционировать нервные центры, прояснилась память. Постепенно начал вспоминать, что с ним было. Мыслить. И думать, думать, думать!.. Наконец понял, что в чужой стране. Что он русский! Что его родина — Россия, за которую воевал.
Вспомнил, что он Ушаков Петр Иванович, и ушел от хозяина искать Россию… Перешел границу, очутился в ГДР. Здесь впервые через столько лет встретил русских, и вот дома…
На повороте показались высокие трубы и корпуса завода. Светлые огромные здания. Сколько же их?.. Не счесть! Раньше был всего один.
Петр Иванович привстал со скамьи. «Может, это не СМЗ?.. Не Синарск?» Но вошедшая в купе пожилая женщина-проводник рассеяла сомнения.
— Дедушка, вы приехали-и, — певуче сказала. — Сейчас Синарск!
Не оборачиваясь, он продолжал глядеть на открывающийся вид громадного города.
Проводница повторила еще раз, покачала головой, положила билет на столик, вышла из купе.
…От СМЗ до Синарска всегда тянулись поля, сосновый и березовый лес. Сейчас вместо них раскинулись какие-то заводские здания. Левее — 5—6-этажные дома.
Трясущимися руками он достал из кармана брюк носовой платок, вытер вспотевший лоб.
С грохотом и гулом за окном замелькали красно-коричневые фермы моста. Речка была все такой же. Узкой, прозрачной, петлявшей меж отвесных с коричнево-серыми пятнами скал, на вершинах которых росли сосны. На берегах кудрявились кусты тальника, осыпанные зеленым пухом мелких листочков…» Каменка?!. Здравствуй, Каменка!..»
Петр Иванович часто-часто заморгал, поднес к глазам платок.
Потянулся бор. Редкий, похожий на парк, с большими просветами.
«Сосняк перед трубным, а ведь густой, дикий, сумрачный был». Поезд, казалось, врезался в груду домов, но они расступились, давая дорогу. Побежали назад — высокие, длинные, глазастые, веселые… Сколько же их? Целый город! Во всем Синарске не было столько!..
До войны тут садили картошку. Была всего одна улица — серые низенькие домишки. По ней он с сыновьями хаживал в заводскую баню. Единственную на тогдашний город. Весь трубный был слева от дороги. Завод — один цех, и поселок из нескольких жилых домов. Теперь завода не видно. Загорожен шеренгами зданий. Они перешагнули через железную дорогу, смяли старую улицу — Карла Маркса, ушли к реке…
Поезд пересек нарядную улицу со стеклянными витринами первых этажей. Вот она, новая — Карла Маркса! А в конце ее, там, за плотиной, — дом, жена, дети. Не больше километра отсюда.
Петр Иванович встал со скамьи. Немигающими глазами смотрел в окна. Поезд замедлил ход. Петр Иванович надел соломенную шляпу, перекинул через руку зеленый плащ-накидку и, взяв с полки темный чемоданчик, направился к выходу.
Держась за поручни, тяжело спустился на перрон. Сделал несколько шагов, остановился. Перед ним — массивное сероватое здание с колоннами. В центре арки над вторым этажом — приветливый глаз часов показывал 7 утра…
Где же старый вокзал?.. Грязный, приземистый, бревенчатый барак. И садик из акаций — небольшой, чахлый, пыльный. Ни одного знакомого уголка! Все новое! Словно попал в чужой, а не родной город.
Проезжая по стране, он видел десятки городов и станций с множеством новостроек. Понимал, что за эти годы страна изменилась, что перемены коснулись и его города. Но чтобы в таких размерах — не мог представить.
Растерянный, удивленный, немного подавленный, он стоял и стоял, не замечая, что мимо идут люди. И что сверху, из распластавшейся тучи, сеет теплый дождь. И взглядов некоторых прохожих, с любопытством глядевших на него. Наконец, прочитал на арке здания: «Синарск». И пошел, сам не зная куда.
Неожиданно с боку вокзала увидел открытые ворота из металлических прутьев… «Выход в город». За ними — крутая каменная лестница.
Спустившись, вышел на большую асфальтовую площадь. Снова почувствовал себя в лабиринте.
По площади, мягко шурша шинами колес, мелодично позвякивая штангами по проводам, важно плыли продолговатые светло-зеленые троллейбусы, с урчаньем катились разноцветные автобусы, стремительно сновали юркие такси…
Вокруг снова многоэтажные дома — желтые, белые, розовые — красивые и светлые, как солнечный летний день, с бесчисленными блестками окон…
Степь же была здесь! А дальше — березняк!..
Справа в сторону выплывшего из-за тучи яркого солнца, протянулся проспект, упиравшийся в поперечную улицу. Наугад пошел по нему.
Спросить, какой автобус или троллейбус идет в город, и поехать на нем — в голову не приходило. Всю жизнь до войны, выезжая в командировки, он ходил на вокзал и с вокзала пешком.