В сложном полете

— Стрелка убило! Идем домой, пока не кокнули!

— Не ори! — рявкнул Васильев.

— Как это не ори!? Я не хочу умирать зря! Из-за вашей прихоти! — вопил Сашка.

— А они зря по нашей прихоти умирают?! — показал я в сторону Степного.

В этот момент в световом поле появилось одновременно два самолета. С разных направлений на разных высотах устремились они к цели, пытаясь обмануть врага. Но фашисты вновь поставили стену многоярусного огня. От прямого попадания один самолет взорвался, другой — горящий — врезался в землю. Наступил критический момент боя.

— Сволочи! Прожекторы губят нас! — зло сказал Васильев. — Надо потушить их!

Вздрогнув, словно от удара плетью, Сашка злобно обрушился на него.

— Чем потушишь?! Стрелок убит!

— Пулеметами! — вмешался я.

— Верно, штурман! — Васильев одной рукой повернул штурвал, повел машину к Степному.

— Командир-р! Опомнись! Там смерть! — бесновался Сашка.

— Молчать! — взревел Васильев. — Струсил?! В первый и последний раз летишь со мной!

Сашка, затравленно озираясь, полуоткрыв рот и ерзая на сиденье, умолк.

— Лезь в переднюю кабину к пулемету! Дам сигнал — откроешь огонь. Все равно от тебя здесь мало толку! А ты, штурман, садись на его место! Помоги пилотировать!..

Ощетинившись дрожащими жальцами пулеметных огоньков, разбрасывая пунктиры очередей, мчался бомбардировщик. Снова вокруг бушевал огонь. Снова беззвучно шныряли трассы огненных шаров. Цветные пунктиры трассирующих пуль прошивали небо. Скрещивались, расходились веером и снова и снова неслись к самолету…

Сашка с Колей, прильнув к пулеметам, очередь за очередью посылали по прожекторным установкам, и те гасли одна за другой.

Васильев, склонившись к прицелу, с силой давил здоровой рукой электроспуск носовых пулеметов.

…Третья! Четвертая! Пятая!..

Огонь многих батарей сосредоточился на машине Васильева. Это и нужно было нашим летчикам. С разных сторон ринулись к цели несколько самолетов — все, кто подошел к Степному. Полетели вниз бомбы. Вздыбилась земля от тяжелых разрывов. Косматыми гривами взметнулось пламя многочисленных пожаров… Седьмая!.. Восьмая!.. И тут от разорвавшегося поблизости снаряда вспыхнул мотор.

Первым пожар заметил Сашка. В диком отчаянии он завопил:

— Пожар! Пожар! Падлы! Сволочи! Из-за вас умирать приходится!..

Я повернулся к Васильеву. Тот сидел как-то странно, точно застыл, уткнувшись лицом в штурвал, безжизненно свесив до пола руки. Не выпуская штурвала, я левой рукой прислонил его к спинке, заглянул в лицо и невольно отшатнулся… «Что же делать?! Попробую тушить!..»

Быстро выключив мотор, перекрыл подачу топлива, привел в действие противопожарное устройство. Но двигатель горел… Тогда решил сбить пламя скольжением и пикированием. Наконец, убедившись в бесполезности своих усилий, когда пламя перекинулось на плоскость и фюзеляж, и в самолёте оставаться стало опасно, приказал:

— Всем прыгать! Всем прыгать!..

ПАВЕЛ ЗАСЫПКИН

— Ну, Паша, готовься! Идем на цель! — выходя из виража, наконец, сказал Хаммихин.

— Я давно готов! Прицельные данные определил и установил!

— Ну то-то. Теперь понял, для чего я задержался ещё перед целью? Чтоб ты, садовая голова, успел определить ветер и снос в районе цели и точно отбомбился! Эх! Молодёжь! Молодёжь! Все учить вас надо! И всё даром! И всё же люблю летать с вами!..

Бомбардировщик Хаммихина приближался к цели.

— Боевой! — командует Хаммихин, хотя обычно эту команду пилоту подает штурман.

— Есть боевой! — ответил я и склонился над прицелом.

Появляются разрывы снарядов около самолёта. Хаммихин, потея, елозит на сиденье.

— Штурман! Скоро ты сбросишь бомбы?

— Сейчас!

— Кидай скорей, пока не сшибли!

Разрывов всё больше и больше. Хаммихин, не дожидаясь, когда я сброшу прицельно бомбы, кидает самолёт вниз и кладет в разворот.

ВЛАДИМИР УШАКОВ

После раскрытия парашюта я огляделся. Где остальные? Но сколько ни вглядывался в темноту — никого не видел. «А может, ребята уже на земле? Наверняка, выпрыгнули раньше…» Перевёл взгляд вниз и… замер от неожиданности. Всюду, насколько хватало глаз, расстилалось море.

Поглощенный борьбой с пожаром, я машинально горящий самолет вел все-таки домой, на северо-восток… На миг охватило отчаяние. «Ну что за злосчастье?! Из каких только переплетов не выкручивался — и утонуть в море!.. Ну, нет. Бывало же хуже. Главное как можно дольше продержаться».

Стал лихорадочно раздеваться. Освободился от ремня с кобурой. Расстегнул одну за другой все пуговицы и застежки комбинезона. Потом, усевшись поглубже в подвесной системе парашюта, стянул с ног и выкинул в море сапоги. Расстегнул грудной и ножные обхваты и, когда до водной поверхности осталось чуть-чуть, скользнул вниз.

Вынырнув, освободился от комбинезона. Затем от гимнастерки. Намокшие, плотно обхватывающие икры ног галифе словно приклеились и никак не стягивались. Пока снял, четыре или пять раз уходил под воду… Наконец свободен! Можно плыть! Но куда?.. «А прожекторы!» — закрутился на одном месте, словно попал в воронку. Но так и не увидел светлой части неба. «Далеко улетели», — ещё повертел головой и поплыл, сам не зная куда, лишь бы плыть…

Стоял сентябрь, море было ещё теплым, и я мог, не боясь замерзнуть, плыть, пока хватит сил. Одно пугало — не вернуться бы назад, к берегам Крыма, занятого немцами. «А если кричать? Бывают же на море какие-нибудь суда или рыбачьи лодки?.. Может, кто услышит и подберёт?» Широко было открыл рот, но тут же закрыл без звука. «А если подберут немцы?..»

Я не знал точно, в каком месте Азовского моря находился. Ближе к берегам Крыма или к материку? Прикинул, выходило, в 20—30 километрах от нашего берега. Если так, то можно добраться. Главное — распределить правильно силы. Вспомнил, как в детстве плавал с мальчишками по родной Каменке вдаль, на выносливость. От плотины в центре города проплывали по 5—6 километров. Когда подросли, перешли на Исеть, плавали по 8—10 километров.

Прошло около часа, когда, устав, решил отдохнуть. Перевернувшись на спину, замер и даже закрыл глаза. Кругом стояла плотная тишина, какая бывает на море в штиль вдали от берегов. Ни звука, ни всплеска. Видно, рыба — и та спала… «Где ребята?.. Вероятно плывут также… И может, близко». Подняв голову, прислушался. По-прежнему ни звука. Я не знал, что ребят в этот час уже не было в живых. Открыв глаза, увидел над собой кусок неба, свободный от пленки облаков. Посредине — опрокинутый ковш Медведицы. Над ним — призывно мерцающая звезда. «Полярная… Север! Север!» — догадался. «Как же раньше не сообразил? Там! Там наш берег! Наши…» Выругался с досады. «Столько сил, времени потерял… Может, был бы уже на берегу… Хотя небо-то было затянуто…»

Ободренный, поглядывая на небо, поплыл дальше. Затем опять отдыхал и снова плыл, отдыхал и плыл, и так без конца. Постепенно силы убывали. Отдыхать приходилось все чаще. Держаться на поверхности становилось труднее и труднее. С каждой минутой тело наливалось усталостью, точно свинцом, и неудержимо тянуло вглубь… Помимо усталости появилась другая опасность. Сперва онемели пальцы правой руки, потом левой. Теперь очередь дошла до пальцев ног. «Только бы руки и ноги слушались, иначе конец!.. Продержаться до рассвета. Легче будет… Берег увижу… доску или бревно…»

Сверху донесся знакомый рокот моторов. «Разведчик, наверное?.. Счастливчики, домой идут… А может, мерещится?.. «Не вернулся с задания», — напишут в журнале боевых действий полка… Снова прислушался — рокот исчез. Собрав остатки сил, огромным усилием воли заставил себя плыть дальше. И тут ко всем прежним бедам прибавилась новая. Звезды почему-то стали двоиться, троиться, прыгать и кружиться. Тогда перестал глядеть на них. И только шевелил губами, повторяя: «Полярная… Полярная…» Каким-то чудом, сам не понимая как, держался на воде. Ни моря, ни неба толком уже не различал. Все слилось в какой-то радужный шар. Надо было что-то делать. И я решился. Сколько было сил — закричал.