В сложном полете

Митька — на коленках в самом носу и головы не видать. Но вот повернулся — красный, обожжешься, хоть папироску прикуривай. Глаза бегают, отвернулся.

— Почему курс не исправляешь? Уходим в сторону!..

— А-а, командир исправит…

— А мы на что?

— Отстань!

Не узнать Митьку. Смотрит на карту, руки дрожат, губы то ли трясутся, то ли что-то шепчут.

— Дай вправо двадцать, пока не поздно!

— Да отстань ты! — отмахивается он, но, помедлив, повторяет по СПУ мою команду. И снова блуждающим взглядом всматривается в местность. Тяжело ему, ясно — потерял ориентировку, но признаться не хочет. Не тот характер. Я заглядываю сбоку в его бортжурнал. Ну понятно, почти чистый. И путевая не та на 40 километров и время прибытия на 5 минут ошибочно. Пока Митька приходит в себя, я успеваю с ОПБ определить снос и путевую.

— Послушай, — толкает в бок Митька, — командир говорит: бросать сходу все сразу серийно. С КП приказали.

— Ну и бросай.

— А ты?

— А что я? Ты же первый…

Митька мнется, смотрит неуверенно.

— Но с такой высоты, да еще серийно мы же никогда не кидали…

— Ну и что? Бросишь, даже интересно.

Вот так Шамков?! Заплюхался, так начал крутить. Нет чтобы сказать честно — помоги, разве отказал бы?

— Да нам не положено в таких условиях, не по программе и методически неверно.

— А особые случаи?.. Ты же к ним готовился, записывал в план?

— Ну да-а, оно так, но-о…

— Что ты хочешь? Скажи прямо.

Митька замолкает, потом произносит:

— Пусть сбросит командир аварийно, без нас…

— Ну ты даешь? А мы для чего? Хоть один да выполнит упражнение. Ты подумал о Леве? Или ничему не научились за десять полетов? Дай наушники! — стаскиваю с его головы. — Я буду бросать!

— Курсанты! В бога вашу мать! Вы что, не слышите? — надрывается Михаил Сергеевич.

— Слышим! Слышим!

— К работе серийно готовы или мне бросать аварийно? Тогда же впустую слетаем!

— Готов! Готов! Курсант Ушаков!

— А-а, другой, командуй!

— Откажись! Откажись, Борька! — теребит Митька. — Пусть он кидает!

— Не мешай! Уйди из кабины! Опозорился, так хочешь, чтобы и я опозорился?!

Вот и НБП — ромбовидное озеро Медиак.

— Разворот! — командую, и когда самолет заканчивает его: — Боевой! Курс двести семьдесят пять!

Включаю ЭСБР — электроприбор сброса бомб, устанавливаю «серийно» и минимальный интервал сброса бомб.

Снова смотрю в прицел — круг мчится навстречу. Пора открывать люки. Щелкаю тумблером на щитке, и враз самолет, точно зацепившись за что-то упругое, затормозил. Послышалось шипение, перешедшее в хрипяще-фыркающий звук: хр-р-р. Почувствовалась дрожь, из-за открывшихся створок люка, создающих большое лобовое сопротивление.

Цель уже совсем близко от перекрестия.

— Вправо два! — последний доворот. Взвожу рычаг сброса.

Вот центр креста заполз в центр сетки. Пора! Срабатывает сброс.

— Бомбы сбросил! — И сам, оторвавшись от прицела, гляжу через плекс под самолет. Вот они вывалились кучей. Сначала летят вместе с самолетом горизонтально, чуть ниже, потом, опуская носы, идут к земле и отстают.

Перевожу взгляд на круг. Какой же он огромный! Не то, что с большой высоты. Сейчас чушки вспашут его. Вот бы попали все вместе!

Но такое не бывает — серия есть серия… И действительно, перед кругом вырывается из земли красно-черный великан-султан. Затем в круге другой, на границе — третий, дальше четвертый, пятый, шестой… Все заволакивается черной завесой, похожей на дымовую. Громовые раскаты прорываются сквозь рокот двигателей.

— Молодец, Борька! — хлопает по спине Митька. — Вот так зрелище! Потрясающе! — И сам радостно улыбается, поднимая кверху большой палец. (Не ушел все же, наблюдал).

— А ты не хотел! — ликую. — Такой шанс упустил!

Ой, люки-то?! — мелькает в голове. Поспешно бью ладонью по тумблерам. — Разворот! Курс на КПМ — конечный пункт маршрута — девяносто!..

— Молодец, Ушаков! — смеется Михаил Сергеевич. — С земли передали — отлично!..

Когда на стоянке вылезли из кабины, Лева, прикрывшись от дождя брезентовым чехлом, подошел к нам.

— Ну как, штурманы, бомбы домой не привезли?

— Нет, все оставили на полигоне.

Подошедший Михаил Сергеевич добавил:

— Они молодцы. Курсанту Ушакову объявляю благодарность…

«Доволен, Галя, что учишься в высшпартшколе и имеешь много интересных книг. Мне долго не придется прочесть их. Но сейчас я читаю тоже превосходную книгу «Полководец» Карпова.

Штурманское дело помимо хладнокровия, сообразительности, быстроты реакции, разумного риска вырабатывает в человеке еще умение мыслить перспективно. На каждый полет составляется штурманский план, в котором продумывает, расписывает и предусматривает штурман свою работу в воздухе от взлета до посадки. А порой от выруливания и до заруливания на стоянку. Так вот, есть в нем интересный заключительный раздел «Особые случаи в полете», в котором указаны действия в особо опасных ситуациях: при потере ориентировки, при сильном обледенении, при закрытии аэродрома посадки.

На мой взгляд, профессия штурмана учит поступать правильно не только в полете в критических ситуациях, но и в жизни!..»

«БОЙ»

ЧП случилось в перерыве между занятиями в классе вооружения. Как и всякое ЧП, его никто не ожидал.

Я шел по коридору, когда услышал дикий рев, грохот, крики. Вбежал в класс и вижу: Вострик, как бык, прижал Гущина в угол и колотит его о стену. А тот изгибается и молотит Вострика кулаками по голове. Лицо искаженное, какое-то бледно-красное, подпухшее.

Вострик по-бычьи ревет и сам периодически правой рукой тянется куда-то вверх, гладит стенд, на котором смонтированы части разобранной ракеты.

— Что такое? — спросил я недоуменно, но никто не ответил.

Сладостное любопытство написано на многих лицах. (С детства я видел такое и знаю парней, страсть любящих смотреть чужие схватки, а самим быть в сторонке).

Геннадий Потеев хмурится с злорадной усмешкой. Павел Магонин выставил вперед волевую челюсть и не мигнет. «Суворовец» смеется, да приговаривает:

— Так его, Вострик! Научи уму-разуму…

Игорь Лавровский засунул руки в карманы и только помаргивает, а Митька Шамков качает головой. И не поймешь: то ли осуждающе, то ли восхищенно. Абрасимов — групкомсорг и друг Вострика, прижался к стене и искоса поглядывает. И никто не шевельнется, не бросится, чтобы разнять, как пишут об этом в книгах, говорят по радио и показывают в кино. Всех захватило зрелище, «бой» гладиаторов.

— Ребята! Разнять надо! Потеев! Магонин! Что вы смотрите?!

Геннадий с Павлом повернулись недовольные:

— Опять мы? Хватит в дерьме рыться!

Ясно, Потеев ненавидит Гущина — нежданного конкурента.

— А я теперь не командир, пусть хоть убьют друг друга, — отворачивается Павел.

Тоже обижен. Да, Гущину никто не поможет. Все же недовольны, а многие ненавидят.

— Две собаки дерутся — третья не мешай! — назидательно учит Середин. — А то они объединятся и тебя же искусают.

Выходит, мне больше всех надо и снова получать синяки?.. А как же иначе, замсекретаря, твое дело… И вообще не люблю драк.

Рука Вострика нащупывает хвост ракеты. Сорвет — убьет.

— А ну прекратить! — ору я и кидаюсь к Вострику. — Прекратить, говорю! Как не стыдно?! Озверели, что ли?!

Хватаю Вострика за руку и отрываю от Гущина. Вострик разъяренный, резко поворачивается и отбрасывает меня на подоконник.

— Тебе что надо? Убью-ю! — ревет, брызгая пеной.

Гущин бледным-бледнехонек, что стена, поправляя тужурку, отходит боком в сторону.

Оглушительно звенит звонок в коридоре. Все выходят из оцепенения, а Вострик, пожалуй, приходит в себя.

— Твое счастье, что занятия, — зло шепчет он и, повернувшись, идет к своему столу.

Рассаживаемся на места. Гущин, потрогав шею, ни на кого не глядя, опускается на табурет, отворачивается к стене. Один «старик Середа» — дежурный по классу — остается у доски. Оправляет тужурку, будто тоже дрался, и ожидающе глядит на дверь. Сейчас войдет преподаватель, которому он отдаст рапорт, и начнется очередное занятие.