В сложном полете

Десятки приборов с подрагивающими стрелками! Посредине — колонка с секторами газа, разными рукоятками и табличками. А слева и справа штурвалы и за ними пилоты в креслах…

Вот это работа! Одно слово летчик! А ту-ут…

Взглянул в окно — какая благодать! Все видно! Не то что в общей кабине. Слева до самого горизонта чернеет город с разноцветными дымами заводов. Справа — с севера на юг протянулись мощные зелено-белые хребты Среднегорья. Впереди под самым носом озеро Червенкуль.

— ИПМ! — показываю командиру рукой. — Разворот! Курс 130!

Ставлю отметку места самолета на карте, смотрю на бортовые часы. Штурман без часов, что пилот без штурвала. Рассчитываю время прибытия на поворотный пункт маршрута, сообщаю командиру, иду в общую кабину к визиру оптическому.

Снос минус 5 градусов, значит, уклонимся влево, поправка будет вправо градусов 10, если дать ее на середине этапа…

Снова в пилотской, надо вовремя заметить уклонение. Так и есть, постепенно уходим влево. Провожу на карте линию фактического пути и у крупного озера Белое произвожу расчет поправки.

Штурман следит за моей работой, негромко подбадривает:

— Так, так, молодец…

Когда минут через пятнадцать показался поворотный, я вздохнул облегченно, словно сбросил ношу с плеч. Одновременно почувствовал радость — впервые в жизни провел самолет по маршруту…

Вечером отчетно-выборное комсомольское собрание. И сплошные новости, которые в свое время предрекал. Во-первых, обновили почти весь состав бюро. Секретарем снова избрали Елиферия, а меня… его заместителем! Ну кто бы мог подумать?!..

Понятно, чувствовал себя и приятно и тревожно. Шутка ли, такая ответственность и доверие полутора сотен людей свалились внезапно! Оправдаю ли? Смогу ли работать?.. Ведь никогда не приходилось! Ну, держись, Борька?! Иначе выгонят, как Лавровского, за бездеятельность и красивые слова…

Еще новость — «комода» Павла Магонина сняли с должности за несоответствие и недостаточную требовательность к подчиненным. С первым я согласен, со вторым — ни в коей мере. Требовательный Павел человек, только часто неразумное и неразумно требует. И в этом его беда, а не вина. Не нашел общего языка с людьми, не сплотил их. Об этом ему много раз говорили ребята и, наверняка, командование. На все мои попытки как комсорга образумить — отвечал:

— Ну ты, не хватало, чтобы яйца курицу учили.

Или:

— А поговори еще, поговори, наряд вне очереди схлопочешь.

А «друзья» Павла, Потеев и К°, на которых он опирался, жестоко просчитались. Командиром назначили курсанта Гущина из 22 отделения, белобрысого рослого парня с маленькими бегающими глазками и носом-седелком. Что он за человек, каков как командир? — время покажет. Пока за неделю одно сказать можно: замкнут, ни с кем не сходится, кричит много, как Апрыкин — прежний его командир. Если так будет командовать — разделит участь Павла — люди не любят крикунов…

ВАСИЛИЙ ВИКТОРОВИЧ

Встреча с героями-фронтовиками прошла в большом зале ДКА. На сцене за длинным столом, покрытым алым бархатом, командование, представители политотдела. В середине — ветераны: подполковник в отставке Дмитриев, майоры — Жередин и Кузнецов.

Их кители увешаны орденами и медалями. Трудно определить, у кого наград больше. У Дмитриева, правда, выделяется звезда Героя Югославии на широкой красно-желтой, похоже, муаровой ленте, одетой на шею, висящая посредине груди. Пожалуй, она похожа больше на красивый золотисто-алый орден. Или так кажется издали.

Дмитриев — высокий, солидный, представительный, первым вышел к трибуне под дружные аплодисменты батальона.

— Дорогие друзья! Разрешите прежде чем говорить о себе, рассказать о моем большом старом друге Жередине Василии Викторовиче, с которым я служил и воевал в одном полку…

В этот раз я был умнее, чем при рассказе Евгения Федоровича Кузнецова. Заранее приготовил блокнот и ручку, чтобы после подробно записать быль в дневник, который втихаря веду, не показывая никому. (Интересно же испробовать себя всюду! Знать, на что способен!) Через неделю, закончив обработку, я прочитал рассказ со смаком.

…Заливисто со звоном и хрипотцой ревут двигатели. Мелькает внизу под остеклением носа реденькая щетина березовых и осиновых лесов и кустарников, лохматая и густая — хвойных. Проносятся заснеженные поля и перелески, пологие, невысокие холмы, неглубокие извилистые «трещины» речушек и оврагов. Стремительно мчится земля, и Василию порой кажется, что не самолет летит над землей, а она гигантским волчком крутится под ним.

Вчера до поздней ночи майор Вадов с Жерединым, разложив карты, ползали по ним, отыскивая кратчайшие безопасные подходы к цели.

Одна из боеспособнейших вражеских армий на Северо-Западном фронте была почти полностью окружена. Наши войска пытались замкнуть кольцо, но топкая местность, большое количество рек и речушек позволили немцам создать неприступную оборону. Тогда решили разрушить единственный железнодорожный мост, питавший окруженную армию живой силой, техникой и боеприпасами.

Чтобы уменьшить риск, линию фронта прошли над непроходимыми топкими болотами и вот теперь уже второй час «брили» территорию, занятую противником.

Над самыми верхушками деревьев, едва не срезая их, мчался бомбардировщик. Когда с душераздирающим ревом и грохотом внезапно проносились над лесами, перелесками, полями, взрывая сонную дрему и тишину, звери, выскочив из своих укрытий, перепуганные и ошеломленные, поджав хвосты, в смертельном ужасе бросались наутек. Сколько обезумевших, мечущихся лосей, волков, лисиц, зайцев видел штурман!

Полет на предельно малой высоте особенно труден для пилота и штурмана. В нем легко заблудиться.

Командир — сплошное внимание и напряжение. Одно неверное движение штурвала и самолет с грохотом врежется в землю.

Изредка поглядывая на приборную доску, Вадов сосредоточенно следил за убегающей вперед линией горизонта. Лишь порозовевшие слегка смуглые щеки, да мелкие капельки пота на лбу выдавали его состояние. Полет проходил при полном радиомолчании. Тем не менее, по укоренившейся привычке, радист был «на подслушивании». Кто знает, вдруг с земли, с КП последует команда.

Василий с секундомером в левой руке и полетной картой в правой наблюдал за местностью. Ориентиры «набегали» именно те, которые он ждал, выучил на память и опознавал с одного взгляда. По выработавшейся привычке Василий, непрерывно наблюдая за землей, также внимательно следил и за небом. В который раз он замечал в вышине осиные силуэты чужих истребителей. Вчера при выработке плана полета именно он предложил идти к цели на предельно малой высоте.

Вадов тогда, сощурившись, вскинул на Василия свои карие глаза:

— А что? Дело говоришь. Молодец! Вон и бомбы усовершенствовал.

Впереди мелькнула, искристо блеснув льдом на солнце, широкая дуга реки, протянувшаяся от горизонта поперек курса. «Точно чешем», — довольно подумал Василий, ставя карандашом крестик на карте, и выключил секундомер. Он машинально повернул голову направо, где за тремя сотнями километров на севере находилась злосчастная переправа.

Дав Вадову курс на НБП — начало боевого пути, — Василий уточнил ветер, данные на этап, сообщил их командиру. Все шло прекрасно пока! Если бы и дальше так… Но вокруг моста в радиусе десятков километров зона ПВО: сотни стволов пушек и пулеметов день и ночь глядят вверх. На разных высотах барражируют истребители. Чтобы преодолеть ПВО, еще вчера решили выходить на цель с северо-запада, с тыла противника. Перед самой целью сделать подскок, прицелиться, сбросить бомбы и снова на бреющем уйти домой.

До НБП — большого продолговатого озера — тоже дошли без происшествий. Правда, снизу с земли дважды протягивались к самолету цветные пунктиры, но оба раза с опозданием позади самолета.

— Разворот! — сказал Василий, выждав, когда самолет оказался над южным берегом озера. — Курс 135!

— Есть 135! — отозвался Вадов. — Стрелки! Усилить наблюдение! Приготовиться к отражению истребителей!