Страница 24 из 45
– перевод в тюрьму строгого режима;
– дополнительный срок;
– потеря условно-досрочного освобождения (15 % за хорошее поведение);
– отправка в ШИЗО (карцер) на срок до 1 года;
– выплата дополнительных штрафов;
– отключение телефонной связи;
– запрет на получение почты;
– запрет на покупки в магазине;
– запрет на посещение кружков;
– перевод в другую камеру;
– исключение из учебной программы;
– увольнение с работы;
– перевод на более тяжелую работу;
– еженедельные обыски и проверки;
– конфискация несанкционированных предметов;
– ограничения в передвижении по зоне;
– выполнение работ по уборке территории.
В зависимости от серьезности проступка наказание определял либо дежурный надзиратель, либо лейтенант – начальник охраны, либо «Ди Эйч Оу»[86] – региональный офицер по дисциплинарным слушаниям.
Последний служил зэкам судом высшей тюремной инстанции. Он заезжал в тюрьму раз в месяц и обычно выносил неоправданно строгие решения. Русские называли его «чмо», что вполне оправдывало его мерзопакостную сущность.
«Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать», – крыловская фраза служила для местного вершителя судеб и большинства «исправительных офицеров» девизом и руководством к действию.
Говорить, что американская тюрьма хоть кого-то исправляла, явно не приходилось. Наоборот, она становилась местом, где происходил бесконечный обмен опытом между нарушителями закона, своеобразный «факультет повышения квалификации».
Я называл это необыкновенное для меня явление «Fort Fix University».[87]
Попавший в тюрьму человек, как правило, озлоблялся и строил не совсем кошерные планы на будущее, а самые длинные в мире сроки заточения только обостряли это чувство.
«Исправительную» систему устроили так, что у зеков отсутствовал и стимул, и самый малюсенький шанс на выход на свободу раньше срока.
Кроме стандартных 15 процентов «условно-досрочного освобождения».
Будь ты хоть мальчиком-паинькой, семи пядей во лбу, отличником боевой и политической подготовки, тюремным стахановцем или Эйнштейном, олимпийским чемпионом, заслуженным артистом, народным учителем или Героем тюремного капиталистического труда – никогда и ни при каких условиях американский заключенный поблажек не получал.
А отсутствие стимулов привело к падению рабовладельческого строя и развитого социализма!
В результате уравниловки мои товарищи мотали срок с минимальными потерями в массе тела, при активном бездействии гипотоламуса и серого вещества.
Карты, домино, телик, работа «не бей лежачего», продавленная койка и сон разума продолжали рождать чудовищ.
Выпущенные из тюрьмы, ничему не научившиеся и без перспектив на работу экс-зэки через несколько месяцев пребывания на свободе стройными рядами возвращались на нары на более длительные сроки по новым путевкам американских прокуроров.
Вечная кормушка для тюремной системы и околотюремных прихлебателей – ФБР, прокуратуры, судов, полиции, приставов, поставщиков еды, журналистов – крутилась, не переставая…
Пока что на серьезные наказания я лично не нарывался.
Зато уже трижды толкал перед собой тяжеленную доисторическую газонокосилку.
Чахнущие на жаре зеленые газоны – гордость и забота начальника тюрьмы Рональда Смита – требовали постоянного ухода. Поэтому на покос барских лугов староста ежедневно выгонял несколько десятков провинившихся перед помещиком крестьян.
В первый раз меня сцапали за тридцатисекундное опоздание на проверку личного состава – я задержался в душе и не слышал грубого окрика дуболома: «Count!»
Во второй раз я на минуту опоздал в свой корпус после радиообъявления о запрещении внутренних переходов: «Compound is now closed!»[88]
В третий раз я отделался легким испугом – меня поймали курящим в туалете. На самом деле – за достаточно серьезным нарушением режима.
– Как твоя фамилия и из какого ты отряда? – допрашивал меня заставший на месте преступления надзиратель.
Я представился и протянул ему пластиковую карточку – тюремное ID, выданное в первый день:
– Трахтенберг, отряд 3638.
Статью и срок в таких случаях не называли. Более того, администрация тюрьмы не приветствовала, когда охранники интересовались, за что «чалился» тот или иной зэк.
– Придешь в лейтенантский офис после ужина, ровно в шесть вечера, – приказал либеральный надсмотрщик. Чин «лейтенант» был самым высоким в местной пенитенциарной иерархии.
– All right, officer[89], – ответил я, прикидывая, чем мне будет грозить совершенный проступок.
Если бы у вохровца имелись серьезные намерения, то меня бы забрали на разборку полетов в тот же момент. Слава богу, этого не произошло, и я немного расслабился.
Каждый день в назначенное время у одноэтажного домика в центре зоны выстраивалась очередь из нарушителей внутритюремной дисциплины. После пятиминутной лекции дежурный дуболом или сам лейтенант в белой форменной рубашке отводил провинившихся на склад газонокосилок и грабель. Каждому под расписку вручался агрегат и определялись границы покоса.
Зимой зеки получали лопаты, скребки, соль и щетки-метелки.
В тот вечер я получил тяжелый чугунный агрегат.
Моя машина была проста и неприхотлива в обращении и чем-то напоминала портативный советский каток для укладки асфальта. На длинной металлической ручке крепился цилиндр с тупыми лезвиями. Аппарат походил на упрощенный вариант комбайна «Колос»: при движении тубус вращался и подрезал траву.
«Хлеба – налееево, хлеба – напраааво…» – вспоминал я Людмилу Зыкину, толкая газонокосилку впереди себя.
Одновременно с легендарной певицей из забытья возникло стихотворение «Песня пахаря» моего земляка Алексея Кольцова: «Весело на пашне. Ну, тащися, сивка!»
Я намеренно абстрагировался от ситуации, начиная медитировать и «растекаться мыслею по древу»…
Пятьдесят метров вперед, шаг вправо, разворот, пятьдесят метров назад…
Пятьдесят метров вперед, шаг вправо, разворот, пятьдесят метров назад…
Пятьдесят метров вперед, шаг вправо, разворот, пятьдесят метров назад…
Глава 11
Долгие проводы на волю
Не успел отстрелять салютами День независимости, а в наших желудках перевариться праздничная курочка, как на Северную сторону тюрьмы Форт-Фикс обрушились еще два праздника.
Событие номер один: 60-летие нашего парторга Семена Семеныча Каца. Событие номер два: торжественные проводы на волю бывшего наркоторговца Славика Вассермана.
Если про юбилей мудрого арестанта – грозы американских страховых компаний – мы узнали накануне самой даты, то во втором случае только подготовка подпольного банкета заняла по крайней мере пару недель.
Федеральная тюрьма Форт-Фикс регулярно провожала своих непутевых голубей в прощальный полет. За полгода до выпускного бала расчувствовавшиеся зэки, как зомби, шатались по территории зоны. В течение последнего месяца отсидки ажитация обострялась.
Американские доктора пенитенциарных наук, Doctors in Criminal Justice – шесть лет учебы в университете – заявляли в один голос: тяжелее всего зэку приходилось в начале и в конце срока.
В среднем по полгода активной депрессухи и вытекающих из нее проблем.
Что-то подобное происходило и со мной – я медленно и с трудом привыкал к жизни за решеткой и исключением из правил не был.
Практически каждый день я видел новые лица – черные перестали сливаться в единое целое и стали чем-то отличаться один от другого. Вместе с тем постоянно обнаруживалась пропажа кого-либо из соседей.
Иностранцы-безлошадники, не имеющие американского гражданства и закончившие отсидку в казематах цитадели свободы, отправлялись в иммиграционные тюрьмы.
86
DHO – Disciplinary Hearing Officer.
87
Университет Форт-Фикс.
88
Зона закрыта!
89
Хорошо, офицер.