Страница 12 из 13
Будет исполнено, воевода, - кивнул Борис и повернул коня вправо. Всё гонит и гонит коней дружина, всё громче фырчат жеребцы, растапливая морозный воздух. "Держись, Олег, держись!" - всё повторяет себе отважный Коловрат. Вот и холм последний показался впереди. Ещё пуще прежнего устремилась вперед дружина, готовясь ворваться в ряды врага. Подняв острый меч ввысь, так, что солнце осветило блестящую булатную сталь, Евпатий что есть мочи прокричал:
Ну что, брати, ждёт бой нас славный! Не щадить супостатов и биться до последнего вздоха, покуда Господь души наши не заберёт! За мной!
Огласила дружина морозные степи дружным кличем. Ещё пуще припустили коней своих. Вьются плащи на ветру, сверкает кольчуга на утреннем солнце. И вот, когда ворвался на холм Коловрат, когда готов он был обрушить всю мощь дружины своей на головы врагов окаянных, узрел он зрелище страшное. Не было уж войска Батыева. Вместо ощетинившихся копий и мечами монголов, встретили богатыря спаленные до тла стены родного города, на руинах которых лежали растерзанные монгольскими варварами защитники. Не было слышно ни криков, ни стонов, ни плача. Все сгинули в жестокой кровавой бойне, продолжавшейся несколько дней. И видел воевода, как река Трубеж стала красной от крови, и видел Коловрат дома сожженные, и видел он многих воинов славных, что сгинули в огне беспощадного набега. Опустела душа богатырская. Скорбь великая охватила разум. Еле смог он от нахлынувшей грусти меч удержать и с коня удалого не пасть. Не в силах был думать ни о чём воевода. Лишь видел он друзей своих и близких, что лежали на холодной земле, истерзанные беспощадной монгольской сворой. Дрожь пробежала по телу Евпатия. Голову окутал вакуум. Так стоял он, не шевелясь, несколько мгновений, показавшихся ему нескончаемой вечностью.
Что прикажешь делать, Коловрат? - голос подоспевшего Бориса прозвучал в голове богатыря, словно звонкое эхо.
Не успел... - тихо прошептал воевода, медленно убрав меч в ножны. - Не успел... Не успел...
Ушли супостаты, - добавил Борис, осматриваясь вокруг. - За версту не видать. Можем в погоню за ними пуститься - авось нагоним и дадим бой.
Попридержи коней, отрок, - сказал Коловрат. - Ещё навоюемся. Надо выживших найти. Быть может скажут что.
С этим словами Коловрат припустил коня в сторону ворот. Немногочисленная дружина последовала за ним. Поле перед выжженными стенами напоминало бурелом, недавно переживший свирепый ураган: пространство было усеяно сотнями стрел и камней, которые защитники бросали в наступающего врага; на каждом шагу лежал убитый воин, будь то монгол или рязанец; снег лишь слегка припорошил поступь тысяч копыт и тела сраженных в бою дружинников Романа Ингваревича. Сам город вблизи представлял из себя ещё более жуткое зрелище: чудом уцелевшие укрепления напоминали скорее бесформенные кострища, нежели мощные фортификационные сооружения; стены были проломлены ядрами онагров, в развалинах виднелись окровавленные тела дружинников князя Юрия; крепкие дубовые ворота, обитые железом, были разорваны в клочья, неподалёку от них стоял брошенный монголами таран; вдали виднелась покрытая чёрной копотью белокаменная часовня, чудом уцелевший колокол в которой время от времени обдавал окрестности замогильным набатом. Евпатий решил въехать через главные ворота, в которых ещё виднелся узкий проход.
Дух смерти витал повсюду - её присутствие в Рязани казалось чем-то естественным, привычным. Атмосфера безысходности царила на каждом шагу. Казалось, будто тысячи бесов низвергли свой гнев на столицу рязанского княжества и истребили всех, кто встал у них на пути. Евпатий не мог поверить, что всё это могли сделать люди. Объехав обломки искореженных ворот, он вдруг заметил чей-то силуэт. От неожиданности воевода испугался и обнажил острый булатный клинок, но тут же успокоился и слегка оторопел от неожиданности. Навстречу ему вышла молодая светловолосая девушка, несшая на руках небольшой свёрток. Её лицо было в саже и пепле, на платье виднелась высохшая кровь убитых родных.
На лице Евпатия заиграла неподдельная радостная улыбка; глаза загорелись неописуемым счастьем, словно он только что увидел ангела во плоти. Девушка, увидев воеводу, оторопела. Она стояла, не в силах отвести взгляд от знакомого лица. На её глазах навернулись слёзы счастья. Секунда промедления показалась вечностью. Воевода тут же спрыгнул с коня и устремился навстречу возлюбленной. Они обнялись. Нежные руки прикоснулись к короткой бороде воеводы. Коловрат посмотрел на младенца. Тот радостно улыбнулся, увидев знакомое лицо отца. Богатырь смахнул скупую слезу и ещё крепче обнял свою горячо любимую семью.
Хранитель Добра в это время стоял на вершине изуродованной башни и наблюдал, как грубые губы могучего воеводы сходятся с тонкими губками его супруги в долгожданном нежном поцелуе. Дракон был по-настоящему счастлив. Он не позволил злу поставить жирную точку в своём кровавом пиршестве, не позволил двум невинным душам пасть под клинками человеческой жестокости, не дал хаосу сполна насладиться победой, оставив после своего вмешательства горькое послевкусие. Его морда расплылась в широкой острозубой улыбке. Но недолго пришлось ему радоваться этому тонкому лучику света в тёмном царстве отчаяния и скорби: следы монгольской орды вели прямиком к Коломне - следующему городу на пути чёрного воинства Батыя. "Ещё есть надежда, - подумал дракон, посмотрев на ярко-красное утреннее солнце. - Я должен успеть". С этими мыслями, он спрыгнул с башни, расправил могучие крылья и устремился в сторону Коломны, куда огромная чёрная орда готовилась нанести свой следующий удар.
***
На монгольские степи опустилась ночь. В немногочисленных домах новой столицы монгольской империи, которые успели отстроить осевшие на новом месте воинственные кочевники, горел тусклый свет факелов. В одном из домов Старого Сарая хан Батый отсчитывал последние минуты своей жизни. Сорокасемилетний хан бредил, его тело трясло от лихорадки и нестерпимого жара. Возле него суетились лучшие лекари, пытавшиеся продлить жизнь угасающего на их глазах великого правителя монгольской империи. Но все их попытки были напрасными - смерть уже готовилась принять Батыя в свои цепкие руки. Рядом с ним, сжимая дрожащую, покрытую морщинами руку, сидела, тщетно пытаясь скрыть свои горькие слёзы, его жена Буракчин. Её нежные руки чувствовали, как последние ниточки пульса мужа проносятся по застывающим венам. Она ничего не могла сделать. Лишь наблюдать, как духи предков и великий Тенгри на её глазах забирают душу могучего правителя Золотой Орды.
Буракчин... - слабо пробормотал Батый, еле сопротивляясь нахлынувшей лихорадке. -Силы покидают меня, Буракчин... Ты должна воспитать нашего сына истинным ханом, достойного славы Чингисхана. Его пайцза будет храниться у тебя. До тех пор, пока он не вырастет, ты будешь править Улус-Джучи.
Да, Бату, - кивнула Буракчин, приняв священный символ власти.
Золотой шатёр также будет твоим до совершеннолетия Улагчи, - продолжил хан, отчаянно сопротивляясь смерти. - Правь мудро и будь моей достойной приемницей.
Как пожелаешь, Бату, - Буракчин выдавила слова скорби из своей груди. - Я поклялась тебе в верности и исполню свою клятву до самого конца.
Буракчин, есть вещь, о которой я никогда не осмеливался тебе сказать в присутствии своих приближенных. О тайне, которую мне пришлось хранить до самой смерти. Прошу, выслушай меня.
Я слушаю тебя, Бату.
Девятнадцать лет назад во время Кипчакского похода я штурмовал один непокорный город. Рязань было его имя. Когда я взял город, мои нукеры сказали мне, что видели нечто ужасное, нечто, помешавшее им изнасиловать беззащитную девушку и убить её маленького ребёнка. В тот момент я подумал, что они были пьяны и хотел их наказать. Но потом я увидел его...
Кого, Бату? - испуганно прошептала Буракчин.
Это был дракон. Его чешуя была синей, словно небо, а глаза глубоки, как океан. Он стоял посреди развалин города и сказал: "Сегодня не прольётся ничья кровь! Уходите прочь и не возвращайтесь!" Дракон смотрел прямо на меня, и в тот момент я впервые в жизни ощутил страх. Он не дал мне завершить злодеяние, не дал мне тронуть последние невинные души. И я ушёл. Ушёл побеждённым. Побеждённым духом добра. Он долго снился мне по ночам. И сейчас его образ не отпускает мой угасающий разум.