Страница 10 из 147
Позади остался приземистый дом Луусмана с распахнутыми настежь дверями и окнами, будто загнанное и свалившееся с ног животное. Дом не подавал никаких признаков жизни.
Юртааду дотронулся до плеча Ильмара.
— Пойдем к нам, — тихо позвал он. — Есть еще одно дело.
Ильмар без долгих расспросов пошел за соседским парнем.
Нижний луг был еще не скошен, и, когда они его пересекали, за ними протянулся прямой след, который, будто стрела, указывал на хутор Румба. Никто из них внимания на это не обратил, сейчас они не думали о том, что кто-нибудь станет их преследовать. Безнаказанность, с которой они крушили все в доме Луусмана, требовала новых действий. Они были при оружии! Юриааду грузно шагал впереди заплетающейся походкой, будто возвращался после долгого рабочего дня в поле, двуствольное ружье покачивалось у него за плечом в такт шагам. Ильмар поправил лоснящийся от ружейного масла кожаный ремень своей японской винтовки и почувствовал некоторое свое превосходство. Все двадцать два патрона были в сохранности и весомо оттягивали карман, будто сама власть.
Хуторской двор окутало завораживающее, оцепенение. Ни ветерка, ни звука. Окна дома белесо отсвечивали и казались словно бы подернутыми пеленой — в них отражалось бесцветное предрассветной порой июньское небо, где не было ни обычных редких облаков, ни дуновения ветра. Лишь дворняга, лениво потягиваясь, вылезла из конуры и завиляла хвостом. Она еще издали узнала ковыляющую походку хозяина и даже не тявкнула. Легкий звон цепи был единственным звуком, нарушившим это подобие сновидения. Без этого можно было подумать, что все происходит в каком-то безмолвном подводном мире, на дне заколдованного озера.
Юриааду достал ключ от амбара и вынес по кружке пива. Они расположились на приступке.
Ильмар тянул холодное пиво, которое ласкало пересохшее от бессонья горло, и думал, что Юриааду все же стоящий парень. Сваренное к Иванову дню пиво было как нельзя кстати. Какой-то приторный тошнотворный привкус во рту никак не проходил, явно сказывался спертый дух батрацкого жилья этого Луусмана. Но не в одном пиве было дело.
Когда весной отобрали машину, Юриааду был первым, кто посочувствовал. Сразу вызвался помочь, мол, прихватит ружье и они вдвоем пойдут, заберут машину у милиционера. Может, и пошли бы, если бы мать, Маали, не принесла из поселка весть, что машину уже угнали в город. Потом-то стало ясно, что так-то оно и лучше, глядишь, чего доброго, дошло бы до стрельбы — кто знает, где бы они оба сейчас валялись. Во всяком случае, не сидели бы тут, на приступке румбаского амбара, и не потягивали бы пиво. У милиции по весне еще силы хватало. Но готовность Юриааду немедля прийти на помощь вызвала у Ильмара такое редкое чувство, как благодарность.
— Так что за дело у тебя? — спросил наконец Ильмар.
Маленькие глазки Юриааду еще больше сузились.
— Это дело надо довести до конца, — буркнул он.
— Да вот видишь, скрылся, — с сожалением произнес Ильмар.
— Если мы сейчас ничего не доведем до конца, нам, эстонцам, скоро крышка будет, — сказал Юриааду, отставил кружку и как бы испытующе поглядел на Ильмара. Лицо Юриааду казалось опечаленным. — Каждый, кто без всякого на то права протянет руку к чужой земле и чужому добру, должен получить, что заслужил. Не то я скоро стану волостным побирушкой да и ты тоже. И любой другой порядочный хозяин. А на этом хуторе — дед за него мызе все до единой копейки выплатил — мой отец всю жизнь надрывался, чтобы содержать хозяйство в порядке и пашню по надобе прибавлять. Что это за треклятая власть такая, если за здорово живешь начинают дробить хозяйские хутора? Что это за государство такое, какое право? Любой такой-сякой батрак и голодранец, который не удосужился за всю жизнь заработать себе клочка земли, разевает рот и знай требует своей доли — как же, он, видите ли, трудовой народ! Ты ему сегодня отдай в руки целую мызу — завтра там все будет просрано и заложено… Тоже мне това-арищи!
Ильмар кивнул. Слова Юриааду сходились с его собственными мыслями. Разве и его хутор не был выкуплен и возделан трудом всех ранее живших в его роду мужчин и женщин и из поколения в поколение содержал семью, не грозя недородом да голодом? Ну хорошо, пока землю не тронули, но никто не поручится, что так оно и останется. Кончится в один прекрасный день у красных земля — уж сами они не станут осваивать пустоши, все равно у хуторов начнут отрезать, — как это делается, они уже для начала показали. А в том, что такая нехватка и впрямь объявится, сомневаться не приходилось. Охочим до земли батракам и бобылям счет потерян, того и гляди, еще попрут из города сюда босяки без порток, поди у всех текут слюнки по дармовой земле. Чего там еще, введут новый предел хуторского землепользования — оставят уже не тридцать, а, например, пятнадцать гектаров. Им это сделать проще простого, спрашивать ни у кого не станут. И пошлют землемеров нарезать поля. Те поля, что честно оплачены трудом и потом!
У Ильмара мурашки побежали по спине, когда он представил себе людей с саженями и землемерными лентами на самом лучшем поле хутора Ванатоа, вбивающих там, перед ельником Сууресээди, колышки в землю. Чувство обиды накатило половодьем, сдавило грудь и загудело в голове, так что даже собственных мыслей он уже как бы не слышал.
Юриааду, казалось, угадал его состояние.
— Откуда нам знать, какой завтра придет указ из Москвы, — сказал он, медленно растягивая слова. Может, прикажут вовсе отобрать хутора, а нас загнать в колхоз. В России уже всюду колхозы, они и тут так не оставят. Это же пустая брехня, будто у нас в Эстонии сохранилась какая-то республика. Пусть там социалистическая или черт знает какая — но если говорите республика, так и у людей спросите, как верно поступать, а как нет! У нас же все приказы идут только от русских из Москвы. Пусть они там живут по своим законам, никто им не закажет, но пусть и к нам не лезут насильно их навязывать. Да куда там! Я тебе честно скажу, единственная надежда сейчас на немцев. Немцы выбьют отсюда русских, а у Эстонии с Германией всегда были хорошие отношения, уж они-то нас прижимать не станут, в Германии существует крепкая власть и твердый порядок. Нам надо переждать, пока не придут немцы. А пока следует самим справиться с делами, которые нам под силу, чтобы загодя пропал аппетит у тех, кто без труда норовит захапать чужое.
Длинная речь утомила Юриааду. Он махнул рукой и сплюнул. С иссушенного приступка поднялось крошечное облачко пыли.
Ильмар уставился в землю.
— Я знаю, где прячется Юри Луусман, — резко и без всякого перехода сказал Юриааду. — За рекой, в старом Сууресээдиском сарае. Каждое утро бредет по лесу домой. Вечером уходит, утром возвращается. Думает, никто его не видит. Вот дурак так дурак, в деревне у каждого амбара и сарая глаза есть, это ему и невдомек…
Край солнца показался над горизонтом. Самая высокая маковка раскидистой березы вдруг запылала ярко-желтым огнем, будто в разгаре была осень.
— Как же, знаю Сууресээдиский сарай, — отозвался Ильмар, все еще захваченный мыслями о будущем хутора Ванатоа и о нависших над ним опасностях.
— Мы могли бы с ним в лесу случайно повстречаться, — неторопливо закончил Юриааду свою мысль.
Он поднялся и пошел на конюшню. Сперва Ильмар так и остался сидеть, но потом, словно бы ощущая какое-то понуждение или давление, тоже поднялся. Через какое-то время Юриааду вернулся. В руках он держал вожжи. Жмурясь на ярком свету, он принялся вязать из них петлю. Прищуренный взгляд придавал лицу Юриааду такое выражение, будто он криво усмехался.
— С какой стати нам стрельбу поднимать, зря нарушать утренний покой, — протянул он.
Они вышли за ворота. Луч солнца коснулся в этот миг верхнего края окошка, отскочил от стекла и жарким огнем ожег Ильмару глаза.
В конце июня активизировались бывшие эстонские военные и полицейские, которые в течение последних недель скрывались в лесах двух соседних волостей — Саардеской и Виймаствереской — и с началом войны объединились в отряд под предводительством бывшего полковника и командира дружины кайтселийта Урселя Мардуса. Количество людей в отряде колебалось из-за вновь прибывающих и убывающих, а также потому, что в его операциях в разное время принимало участие разное количество хуторян из округи.