Страница 33 из 34
Еще один ведущий мотив в изображении горок, который следует отметить в обеих половинах праздничного ряда, – это образованный волнистой линией лепестковообразный элемент, характеризующий, как правило, горные вершины. В левой части чина этот мотив встречается чаще и его форма отличается большей законченностью отделки, даже виртуозностью, вызывая ассоциации с точеными органическими «нерукотворными» формами, например с раковинами. Он, как кажется, был предметом особой артистической «игры» мастера. В правой части похожий элемент также встречается, но явно проигрывает в качестве рисунка, будучи нестабильным, изменчивым по форме и количеству лепестков, откровенно скорописным. Хотя не исключено, что недостатки на уровне рисунка были компенсированы в верхних слоях, которые не сохранились. Подобный элемент, вообще, один из самых распространенных в рисунке горок, и перечень памятников, как византийских, так и созданных на Руси, в которых он встречается, был бы огромен. Наряду с другими в него входят и памятники рублевского круга: уже не раз упомянутые миниатюры с изображением Иоанна и Прохора из знаменитых рукописей – Евангелия Хитрово и Евангелия Успенского собора «Морозовского», а также стенопись жертвенника Успенского собора во Владимире. В этом плане мастера благовещенских Праздников являются приверженцами устойчивой традиции, сложившейся в московском искусстве на рубеже XIV–XV вв. и раннего XV в., которой питалось их творчество; она предоставляла в их распоряжение множество готовых форм. Но во всех перечисленных нами памятниках рублевского круга лепестковообразный рисунок завершения горок близок «небрежному» стилю иконописца правой части (Голгофа в иконе «Распятие»), мотиву горок в миниатюре Евангелия Хитрово и в жертвеннике Успенского собора во Владимире. Более того, именно горки двух икон, «Распятие» и «Положение во гроб», исполненные в мелком масштабе, своей структурой, подчиненной ритму растущих вверх ступеней, напоминают горки первой миниатюры Евангелия Хитрово и горки из жертвенника владимирского собора. Для икон левой части, более разнообразных по форме, характерен и отмеченный ступенчатый ритм, и пологий скат крупных масс, напоминая горки в первой миниатюре Евангелия Успенского собора и горки Голгофы в стенописи на алтарных столбах церкви Успения на Городке. Но для икон обеих частей чина характерен еще один мотив завершения горок, о котором мы уже говорили: волютообразное завершение с цепью лещадок, которое характерно также для рублевской «Троицы».
В качестве дополнения к вышесказанному стоит рассмотреть рисунок горок, исполненных в мелком масштабе в двух иконах правой части чина: «Распятии» и «Положении во гроб». Стройная композиция этих икон, разреженное пространство, масштабные фигуры со специфическими, условными по форме контурами скорее напоминают образы левой, а не правой части чина, перегруженной находящимися в тесном и напряженном пространстве фигурами. В то же время со стилем первых семи икон они не совпадают, что и заставило некоторых исследователей искать в них руку третьего мастера[209].
Относительно хорошая сохранность внутреннего рисунка, особенно в «Распятии», позволяет внести ясность в вопрос атрибуции. Характер линии в этих двух иконах типичен для икон правой части: тонкая, аккуратная линия с затеком на конце мазка, который мастер не стремился убрать, а лишь «растянуть» в короткий штришок, нередко выходящий за пределы формы. Поэтому не удивительно, что в качестве ведущего мотива горок в обеих иконах встречаются присущие иконам правой части «воротцеобразный» и л-образный элементы, характеризующие стык лещадок, скомпонованных в основном попарно. Таким образом, и характер линии, и ведущие мотивы убеждают нас, что перед нами единая группа из семи икон, исполненная по крайней мере одним рисовальщиком.
Вероятно, на протяжении всего цикла совместных работ действовал принцип отбора каждым художником необходимых элементов из всего репертуара форм, которым они располагали. Это можно заметить уже на уровне прорисовки композиции. Следует признать, что оба мастера постоянно черпали друг у друга те или иные элементы: это уже упомянутые л-образные мотивы в иконе «Крещение» или контур согбенной фигуры Иосифа Аримафейского и форма поднятой руки Никодима в иконе «Положение во гроб», которые вызывают ассоциации с типичными для левой части чина деталями – фигурой наклонившегося к младенцу Христу Симеона Богоприимца в «Сретении» и правой рукой Богородицы в «Благовещении» или Иоанна Богослова в «Преображении». Такие наблюдения представляют собой живой материал для понимания процесса совместной работы мастеров, о чем речь пойдет в заключительной части нашей работы.
Икона «Положение во гроб, Оплакивание», деталь: горки
Если высказанная нами гипотеза о первоначальном порядке расстановки икон праздничного чина верна и «Преображение» занимало место в центре чина рядом с «Распятием», то, возможно, перед мастерами стояла задача «гармонизации» центрального ядра из четырех икон, бывших смысловым центром чина («Преображение», «Распятие», «Положение во гроб», «Сошествие во ад»)[210]. И тогда понятна ориентированность их приемов друг на друга, их желание «сгладить» различие манер, унифицировать приемы.
Ведущие мотивы одежд
Помимо ведущих мотивов горок у обоих мастеров имелись общие элементы и для проработки других частей композиции, но трактуемые по-разному. Во-первых, это способ трактовки складок тканей, скрывающих руки персонажей: у первого художника (левая часть чина) в них преобладает граненая кристаллическая структура (ангелы в «Крещении»); у второго – сглаженные округлые линии (Ева в «Сошествии во ад», святители в «Успении»). Во-вторых, мотив развевающихся тканей, падающих под собственной тяжестью. Для его создания в иконах чина существует несколько модификаций: складки сначала набегают и «бугрятся» в виде своеобразной «зонтичной» структуры, а затем резко падают вниз треугольным концом или каскадом небольших треугольных фестонов. Мастер первых семи икон стремился передать пластически-объемную массу ткани как бы застывшей (буквально «повисшей» в воздухе) в ее пластической красоте: плащ архангела Гавриила (под его левой рукой) – икона «Благовещение»; плащ апостола Иоанна (между правой и левой рукой) – икона «Преображение». А мастер правой части чина передавал подобные мотивы через легкое движение, струение ткани (желтый гиматий апостола Петра в «Вознесении»). У иконописца левой части чина висящие складки массивны и обрисовываются энергичными дугообразными линиями, которые сдерживают изменчивость формы, гармонизируют ее – даже в «каскадных» треугольниках линии слегка дугообразны (набедренник Христа в иконе «Крещение»). У мастера правой половины чина свой стиль работы: даже контур дугообразных, «зонтичных» складок изрезанный и волнистый (пелены в «Положении во гроб»), масса ткани «облегчена» и редко выходит за пределы абриса фигуры (складки в одеждах Христа, Адама и Евы на иконе «Сошествие во ад»). Он использовал тонкую белильную линию по краям развевающихся одежд, полную особой элегантности и художественного артистизма (край одежд Адама в «Сошествии во ад», Иосифа Аримафейского в «Положении во гроб», апостола Павла в «Успении» и др.). Такую же изысканность рисунка можно увидеть в краях зеленого гиматия ангела, ведущего младенца Иоанна Предтечу в пустыню из росписи жертвенника Успенского собора во Владимире.
Оба типа развевающихся складок, наблюдаемых в иконах Праздников либо в виде дугообразных (I мастер), либо в виде волнистых, прихотливо бегущих линий (II мастер), широко известны в памятниках живописи, как отдельно, так и в сочетании друг с другом. Они встречаются в не раз поименованных здесь произведениях иконописи, миниатюры, стенописей: первый мотив – в иконах «Архангела Михаила» из Кремля, в рублевской «Троице» (ГТГ), в Васильевском чине (ГТГ); второй (и он на удивление близок манере второго мастера чина) – в росписи жертвенника Успенского собора во Владимире и в Евангелии Апракос первой трети XV в. из Троице-Сергиевой лавры (ГРБ, М. 8655). Одновременно оба мотива встречаются в росписях церкви Успения на Городке, росписях владимирского Успенского собора, в миниатюрах Евангелий Хитрово и Успенского собора.
209
Осташенко Е. Я. Пространственные решения в некоторых памятниках московской живописи как отражение развития стиля в конце XIV – первой трети XV в. // ДРИ: XIV–XV вв. М., 1984. С. 68–76; Смирнова Э. С. Московская икона XIV–XVII веков. Л., 1988. С. 25; Щенникова Л. А. Станковая живопись // Качалова И.Я., Маясова Н.А., Щенникова Л. А. Благовещенский собор Московского Кремля. М., 1990. С. 45–80.
210
Яковлева А. И. Византийский додекаортон и праздничные чины рублевской эпохи // Искусство Христианского мира: Сб. статей. М., 2005. Вып. IX. С. 74–87; Она же. Праздничный ряд иконостаса Благовещенского собора: состав и происхождение // Царский храм: Благовещенский собор Московского Кремля в истории русской культуры: Материалы и исследования. М., 2008. Т. XIX. С. 144–179.