Страница 12 из 25
- Ну това-а-арищ сержант...
Мы с Влад Янычем подскакиваем от неожиданности. И переглядываемся. Нам обоим послышалось, что Миша сказал не "товарищ сержант", а "ваше благородие". Вот ясно слышали - товарищ сержант". И даже артикуляция губ для "товарища сержанта" как раз та самая. И однако же точно с тою же ясностью могу поклясться: он сказал сержанту в то же самое время и тем же канючливым голосом это самое "ваше благородие"! Хотя к околоточным надзирателям, если я правильно помню Чехова, обращались как-то иначе. Словно через одну реальность мигнула другая.
Это очень нас с Влад Янычем обескуражило.
И все время, все время сумерки! Все это происходит при очень слабом вечернем свете.
Мы идем, почти мчим по улице, забитой извозчиками, у всех одинаковые пролетки на двух огромных колесах с лаковым откидным верхом. Они терпеливо стоят - где-то впереди пробка.
И еще - за нами следят. Мы никого не видим, кто бы мог за нами следить, но знаем точно. Влад Яныч к слежке относится философски, я - с возмущением. Влад Яныч убеждает меня что если следят, то это, конечно, симптом опасный, но это совсем еще не значит, что прямо тут же арестуют и пустят в расход. Вот когда перестанут вдруг следить, тогда обычно...
"Пустят в расход" - не из его словаря, я это отмечаю в сознании.
- Надо немедленно, слышите, немедленно!!! его уничтожить!
Я уточняю:
- Кого уничтожить? Гагарина?
- Георгеса! Георгеса, Георгеса, Георгеса, не Гагарина! - взрывается вдруг Влад Яныч. - Не смейте больше меня переспрашивать! Я ненавижу, когда меня переспрашивают!
Так же неожиданно он успокаивается и начинает объяснять, почему надо уничтожить Георгеса. Все что мы видим вокруг, говорит он, происходит из-за моей книги, что это книга такая волшебная, что она очень хочет вернуться в свой век - природа может еще стерпеть пустоту, но нарушения своих же законов она ни за что не потерпит. Что произошла логическая накладка и реальность не выдерживает ее (накладки), и как только Георгес вылез из фамильного тамарочкиного шкафа, он тут же начал шалить.
Я возражаю. Я совсем не уверен, что все дело в Георгесе. Я очень логично возражаю Влад Янычу, потому что мне совсем не улыбается с Георгесом расставаться, я хорошо помню бокал и тамарочкину прическу. Влад Яныч от моего сопротивления свирепеет. Ему совсем не хочется в девятнадцатый век.
Я говорю:
- Какой девятнадцатый, Влад Яныч, что вы? Посмотрите вокруг - здесь все века собрались. И чем это, позвольте спросить, вам так нравится двадцатый? По-моему гаже двадцатого еще ничего не было.
- Вы ничего не понимаете, - шипит Влад Яныч. - В других веках телевизора нет.
- Вы же говорили, что не любите телевизор.
- И не люблю. Но без него еще хуже.
Мимо проходит космонавт без шлема. Или водолаз, я не понял. Чуть дальше, у кинотеатра, висит распятый человек. На нем приличная тройка и галстук в горошек. К пузу приколота реклама прокладок Carefree. Пониже объявление: "Купирую запоры". Несколько зевак с тросточками стоят около распятого и громко переговариваются. Распятого охраняет милиционер в посольской будке.
Увлеченные спором, мы проходим не останавливаясь, хотя Влад Яныч и говорит:
- Смотрите-ка! Человека распяли.
- Рекламный трюк, - нетерпеливо бросаю я.
Человек натужно стонет.
Потом, уже избавившись, не помню каким образом от Влад Яныча, я звоню Вере. Никто не подходит. Тогда я набираю тамарочкин номер - с тем же успехом.
Дело к вечеру, и усталый, я тупо уезжаю домой на седьмом автобусе, чтобы в одиночестве выпить бутылочку заначенного марочного вино. На скамейке у подъезда меня поджидает испуганная Тамарочка.
- А Веры нету? - спрашивает она вместо "здрасьте".
- Вера вообще-то здесь не живет, - докладываю я. - Зайдем, по рюмочке марочного вино вмажем?
Она кивает и с тем же испуганным видом идет за мной.
- Что это такое творится, Володя? Вы не знаете, что это такое вокруг творится? - спрашивает она, опустошив первую рюмку.
Она уже не поет от восторга, она, такое впечатление, от ужаса воет, моя Тамарочка.
Я бормочу в ответ что-то невнятное, потому что в эту самую секунду обнаруживаю новый подарок Георгеса - антикварные массивные стулья вместо своих колченожек.
- Я пока шла сюда, думала, что с ума сойду. Или уже сошла. Какие-то слепые рыла. Цилиндры, тросточки, фраки. Володь, неужели это настоящие фраки?
Дурацкий вопрос, я не знаю, как на него отвечать. Я наливаю по второй и, не слишком напрягаясь, начинаю ей втолковывать с умным видом про множества параллельных реальностей, из которых некоторые могут нам показаться вовсе и не реальными, или не очень реальными, но независимо от степени реальности, они все реализованы, то есть существуют на самом деле.
- Кто ж их выдумал? - спрашивает Тамарочка, возбуждаясь от сложности объяснений.
- Господь бог, кто же еще, - отвечаю я и начинаю расстегивать на ней платье. Так, постепенно обнажая друг друга, мы продолжаем высокоинтеллектуальный разговор до тех пор, пока не оказываемся в постели.
Тамарочка постанывает от желания. Она явно намерена показать высший класс любви. Она мастеровита, разнообразна и невероятно старательна. С тоской распрощавшись с желание просто обняться с Тамарочкой и, уткнувшись носом в ее плечо, посмотреть какой-нибудь сон, я включаюсь в половой акт, больше похожий на сложнейший акробатический номер. Тамарочка наверняка занималась гимнастикой или чем-то в этом роде - у нее, что называется, растянутое тело, она творит такое, что я с трудом удерживаюсь от аплодисментов. Она раскраснелась, она громко дышит, она мною, кажется, недовольна, она требует от меня совершенно немыслимых подач - может быть, тройного обратного сальто ей хочется, я не знаю. Она раздраженно понукает меня:
- Корпусом работай! Корпусом!
И в этот момент в квартиру входит Манолис.
Он словно вышел из той пельменной - одет во фрачную пару. В руке у него - дымящийся пистолет Макарова. Глаза, сообразно ситуации, вытаращены до невозможности. И что-то с выражением лица не в порядке.
- Ой, - говорит Тамарочка и прикрывает ладошками красные сосочки, которые, как я уже успел выяснить, никакого отношения к Георгесу не имеют ("Они у меня такие всегда").