Страница 31 из 92
— Попытаем беса,— нежно и певуче проговорила она.— Выпьешь поначалу вот эту отраву, а там поглядим...
— А не помру я? — беря выскальзывающий из рук пузырек, спросила Ксения.
— Да что я, душегубка какая? — Лукашиха затряслась в сухом и добром, как кашель, смехе.— За сладкое всегда люди горьким расплачиваются... Помучаешься, зато в другой раз, прежде чем подол задирать, умом пораскинешь.
«Как грубо и гадко! Это она нарочно так со мной, чтобы замарать меня, унизить,— сжимая пузырек в кармане и пятясь к двери, думала Ксения.— Ну и пусть, лишь бы только не это позорище».
Она стояла не шевелясь, потом, как в чаду, медленно побрела из избы, вышла за калитку и огляделась по сторонам. Ей казалось, что из всех окон на нее смотрят люди и, наверное, догадываются, зачем она ходила к Лукашихе. Слепяще горел на солнце снег, весь исходил радужными искрами, и Ксения мелкими шажками пробиралась по санной колее.
«А что, если уйти из этой жизни совсем? — Ксения замерла посредине дороги.— И уже больше ни о чем- не надо будет думать, терзаться...» На какой-то миг всплыло перед ней лицо Мажарова, когда он стоял у затянутого зеленым сукном стола и что-то пытался доказать этим бездушным людям,— нервное, худое, вдохновенное лицо, совсем похожее на то, каким она знала его в ту незабываемую весну... Нет, нет! Он опоздал со своей защитой, да и с чем бы она могла прийти к нему сейчас?
— Ксю-у-ша-а!
От колодца наперерез ей быстро и легко шла Анисья, покачивая ведрами на коромысле, гибко пружиня шаг.
— Ты к нам? — спросила она, передыхая и переводя коромысло с одного плеча на другое.— Ты что какая-то смурая, а?
— Так.— Ксения смотрела на Анисью, будто не узнавала.— Егор Матвеевич дома?
— Никого нету, я одна!.. Как есть одна! Пойдем к нам, поговорим, душу отведем... И Егор явится, тоже не укусит — не на цепи держим!
Ксения смотрела на колышущуюся в обледенелых ведрах темную воду, на отраженные в каждом ведре расплавленные золотые слитки солнца, потом молча, как связанная, пошла следом за Анисьей.
В избе она подчинилась, когда Анисья стала раздевать ее, как свою маленькую дочку. Как только Анисья стянула с нее рукавички, Ксения не выдержала, ткнулась в грудь тетки лицом и, судорожно всхлипнув, заплакала.
— Ты что это? Перестань сейчас же! — Анисья гладила ее плечи, вытирала ладошкой слезы.— Ну чего ты казнишь себя? Может, горе твое — плюнуть да растереть!
Давясь слезами, Ксения рассказала ей все и показала темный пузырек.
— А мать-то знает? — бледнея, спросила Анисья.
— Нет...
— Ох и бессердечная ты, девка! — Анисья осерчала и чуть не оттолкнула племянницу от себя.— Да как же ты ей потом на глаза покажешься?
Ксения вырвалась из объятий тетки, заходила по избе, стиснув руками голову.
— Тетя! Родненькая!.. Я не хочу жить! Не хочу ребенка!
— Да ты совсем рехнулась! — Анисья повысила голос. — Живой душе не дашь на свет появиться?
— Что же мне делать? Что?
— Тут и гадать нечего! Рожай, да и все!
— Я не хочу ребенка от этого человека! Не хочу!
— Тогда для самой себя рожай. Нынче ворота дегтем не мажут. А калечить себя не смей! — увещевала Анисья.— Родишь, а там, может, и простишь своего...
— Ни за что! Никогда! — точно клялась, сказала Ксения.
— Ладно, не зарекайся.— Анисья покачала головой,— Я сама, когда первеньким ходила, то на своего Егора глядеть не могла. Явится с работы, табачищем пропахнет, совсем чужой, хоть в рожу ему плюй... А народился
ребеночек, и мне Егора на час отпустить из дому было жалко!..
Ксения слушала тихий, умиротворенный голос Анисьи и понемногу успокаивалась. После пережитого волнения и слез она будто обмякла, лишилась сил, и ей было уже все равно, что о нею будет. Прибежала из школы Аленка, мать что-то шепнула ей, и девочка, бросив на стол сумку, выскочила из избы. Не прошло и получаса, как в сенях раздался знакомый одышечный голос матери, и Ксения вся сжалась, как будто ее ожидала невесть какая кара,
— Здорово, дочь! — едва переступив порог, зычно крикнула Пелагея.— Ты что же родной дом стала стороной обходить? Ну-ка, погляди мне в глаза! Слышь? — Она встряхнула ее за плечи.— Что надумала? Говори!
Услышав про Лукашиху, мать тут же отобрала пузырек, кинула его в помойное ведро и опять набросила на голову шаль.
— Я сейчас этой старой ведьме глаза повыцарапаю! Анисья насилу удержала ее, отговорила, но Пелагея долго еще шумела, не могла утихомириться, потом увела Ксению домой. Оглушенная и раздавленная этим натиском, сгорая от стыда, Ксения сидела в горенке, и вся семья наперебой совестила и укоряла ее. Даже степенный и вдумчивый Никодим, обычно не имевший привычки лезть в душу, явился к ней под вечер, присел рядом, окунул ее маленькую руку в свои теплые ручищи, тихо посоветовал:
— Не куражься, сеструха! Кончай дичиться — не восемнадцать лет тебе. И муж тебе нужен, и дите!
Только одна Васена будто не понимала, что происходит в доме, не приставала к сестре, смотрела на нее с жалостью, как на тяжелобольного человека...
К ночи загудела под окнами машина, всю избу сразу высветило и озарило. А через минуту вошел в горенку веселый, будто помолодевший Иннокентий Анохин и громко сказал:
— Поздравляю, дорогая!.. Того, что я обещал, я добился!.. Час тому назад бюро райкома отменило прежнее решение, и ты можешь хоть завтра выходить на работу. Дымшакова тоже восстановили в партии! — Он порылся в кармане кожаного пальто и вынул на блестящей цепочке ключ.— Вот бери. Это от нашей квартиры... Сегодня получил ордер — можно справлять новоселье, Ты довольна?
«Что ж, видно, не миновать мне простой бабьей судьбы,— берясь за холодную цепочку ключа, подумала Ксения.— Буду жить как все...».
А через две педели гуляли свадьбу.
Чуть свет в доме поднялась суматоха — ни пройти, ни разобрать, кто что делает; все смешалось, потонуло в гаме, шуме и суете. Пахло самогоном, пирогами, махрой, звякала посуда, летели из рук ножи и вилки, кто-то нечаянно задел и смахнул на пол рюмку, и она разбилась вдребезги. К счастью! Надрывалась от крика Пелагея, не зная, за что ей приниматься; сбились с ног Клавдия и Анисья, приводя в порядок избу: накрывали на стол, растянувшийся от порога до переднего угла, увешивали расшитыми рушниками простенки; что-то шипело и трещало на сковородах, стоявших на раскаленных углях и в глубине печки, и на самой загнетке; плавал под потолком пахучий чад.
В горенке около невесты крутилась Васена — то расчесывала и укладывала ей волосы, то примеряла к ее ушам сережки, вешала на смуглую шею бусы. Ксения покорно доверилась младшей сестре, надела взятое у соседей пышное подвенечное платье, пропахшее нафталином, но, взглянув на себя в зеркало, возмутилась — нечего смешить народ! Она содрала сверкавшие в мочках ушей серьги, стерла со щек пудру, отмыла подведенные брови. Нет, она останется такой, какой ее знают люди. И тут же переоделась в свой темно-синий костюм, белую блузку с галстуком, сунула ноги в черные туфли на высоких каблуках.
— Не невеста, а ровно какая баба из делегации! — оценила позванная по этому случаю Пелагея.— Строгости много! Не на работе будешь сидеть, а на своей свадьбе гулять!..
- Ой, мама! Ей это все идет! — решительно заявила Васена.— Пусть делает как хочет...
Отбежав к окну, она издали полюбовалась сестрой, потом схватила с подоконника махровый бумажный цветок, похожий на гвоздику, и воткнула в петлицу костюма. Вот теперь в самый раз: и строго и нарядно! Она по-своему радовалась этой свадьбе, хотя вряд ли кому-нибудь при-
зналась бы в том, что свадьба примиряла ее с сестрой, делала никчемными все прежние ссоры из-за Мажарова, о котором Васена, не переставая, думала теперь каждый день. Выходя замуж за Анохина, Ксения как бы давала ей полную свободу. Она могла теперь бороться за свое чувство, не заботясь ни о ком!