Расплата

Он проговорил все это быстро, но спокойно, смутно чувствуя в то же время, что должен себя контролировать, чтобы нечаянно не сделать другому больно.

— Если будет нужно, я завтра снова сделаю это, — не колеблясь ни секунды, ответил Такес. — И, может быть, завтра это действительно понадобится. Я истребил целый взвод этой сволочи, и очень рад. Но та акция около вашего дома на набережной… там было кое-что еще. Там кое-что случилось. — Он оперся руками о край скамьи и уселся поудобнее. — Можно сказать, что теперь, задним числом, мне хотелось бы, чтобы это сорвалось.

— Потому что из-за этого погибли мои родители?

— Нет, — сказал Такес жестко. — Извини, но я должен это сказать. Такого исхода нельзя было ни предвидеть, ни ожидать. Это произошло, вероятно, потому, что твой брат был схвачен с пистолетом, или из-за чего-то другого, или вообще без причины, я не знаю.

— Говорят, это произошло, — сказал Антон, не глядя на него, — из-за того, что моя мать набросилась на немецкого начальника.

Такес сидел молча, уставившись в пространство. Потом он повернулся к Антону и сказал:

— Только не думай, что я сижу здесь для того, чтобы мучить тебя в угоду своей ностальгии по войне. Я знаю людей такого рода, но я не принадлежу к ним. Те каждый отпуск ездят в Берлин и, тоскуя по врагу, готовы повесить портрет Гитлера над своей кроватью. Нет, все дело в том, что там, в Харлеме, случилось кое-что еще. — Что-то блеснуло в уголках его глаз; Антон увидел, как дернулся несколько раз вверх и вниз кадык. — Твои родители, твой брат и те заложники были не единственными, кому это стоило жизни. Потому что я был не один, когда стрелял в Плуга. Нас было двое. Я был вместе с человеком, который… так сказать… моя подруга. Ладно, оставим это.

Антон изумленно воззрился на него — и вдруг все понял. Закрыв ладонями лицо, он отвернулся и заплакал. Она умерла. В эту минуту — двадцать один год назад — она умерла, и одновременно воскресло то, что она значила для него все эти годы, оставаясь в тени и не появляясь в его осознанных мыслях, иначе он давно спросил бы себя, жива ли она еще. Он искал ее там, в церкви, и позднее — в кафе, но понял это только теперь. Так вот зачем он приехал на эти похороны, к которым не имел никакого отношения.

Антон почувствовал руку Такеса на своем плече.

— Что случилось?

Он отнял руки от лица. Глаза его были сухи.

— Как она погибла? — спросил он.

— За три недели до освобождения ее расстреляли в дюнах. Она похоронена там, на Кладбище Чести. Господи, ты-то почему этим интересуешься?

— Потому, что я знал ее, — сказал Антон тихо. — Потому, что я с ней говорил. Я сидел ту ночь с ней в одной камере.

Такес посмотрел на него недоверчиво.

— Откуда ты знаешь, что это была она? Как ее звали? Она, конечно, не сказала, кто она такая.

— Нет, но я точно знаю, что это была она.

— Может быть, она говорила, что была причастна к расправе над Плугом?

Антон покачал головой.

— Нет, не говорила, но я точно знаю.

— Откуда же, черт побери? — крикнул Такес сердито. — Как она выглядела?

— Этого я не знаю, было темно — хоть глаз выколи.

Такес подумал немножко.

— Ты узнал бы ее, если бы увидел фото?

— Я ее не видел, Такес. Но… я бы очень хотел увидеть ее фото.

— Что она говорила? Ты должен хоть что-то помнить!

Антон развел руками.

— Я и рад бы помнить. Но это было так давно… Она была ранена.

— Куда?

— Не знаю.

Глаза Такеса стали влажными.

— Конечно, это была она, — сказал он. — Раз не сказала, кто она такая… Плуг выстрелил в нее в последний момент, когда мы уже заворачивали за угол.

Антон увидел слезы на глазах Такеса и тоже заплакал.

— Как ее звали? — спросил он.

— Труус. Труус Костер.

Люди у могилы косились на них неодобрительно. Наверное, удивлялись тому, что двое взрослых мужчин позволяют себе так распускаться, горюя об умершем друге. И думали, что на самом деле это просто показуха…

— Вот они, эти малахольные!

Голос его тещи. С Саскией и Сандрой в кильватере она вошла в ворота: две черные фигуры на ослепительном гравии и ребенок в белом. Сандра крикнула: «Папа!», уронила куклу и побежала к Антону. Он поднялся, нагнувшись, поймал ее и взял на руки. Саския смотрела на него испуганно, и он кивнул, чтобы она успокоилась. Но ее мать, опиравшаяся на блестящую черную палку с серебряным набалдашником, не дала себя провести.

— Ну что, сели тут поплакать? — спросила она сердито, и Сандра быстро повернула голову и посмотрела в лицо Антону. Г-жа Де Грааф издала звук, будто ее вот-вот вырвет. — Смотреть противно. Никак не можете развязаться с этой дерьмовой войной? Решил свести моего зятя с ума, Гайс? Да, да, конечно, ты. — Она засмеялась странным, издевательским смехом, и ее толстые щеки затряслись. — Поглядели бы на себя — точь-в-точь парочка некрофилов, застуканных на месте преступления. Да еще на кладбище! Довольно. Пошли отсюда.

И она повернула назад, по дороге указав своею палкой на валявшуюся на земле куклу и ни секунды не сомневаясь в том, что ее послушаются. Впрочем, так оно и случилось.

— Ну и баба! — сказал Такес, рассмеявшись точно таким же странным смехом, и стало понятно, что когда-то он уже имел дело с г-жой Де Грааф. Антон взглянул на него, и Такес добавил: — Королева Вильгельмина.

Пока Сандра рассказывала, что вместе с мамой ходила в дом мертвого дяди и выпила там два стакана лимонада, они вернулись на площадь. Кафе понемногу пустело. Перед дверью стояла машина с флажком, шофер ждал у задней дверцы. Все смотрели на Антона с интересом, но никто ничего не сказал. Сандра пошла с бабушкой в кафе, позвать Де Граафа. Саския, держа в руках куклу, сказала, что Сандре необходимо поесть и что она предложила матери перекусить где-нибудь вместе.

— Постой-ка, — сказал Такес.

И Антон почувствовал, что Такес пишет что-то на его спине. Саския снова посмотрела на него с беспокойством, и он прикрыл глаза в знак того, что все в порядке. Такес вырвал листок из записной книжки, сложил его и сунул Антону в нагрудный кармашек. Молча подал ему руку, кивнул Саскии и вошел в кафе.

На краю тротуара Яап пытался завести свой мотороллер. Когда это ему удалось, на улицу вышли министр с Де Граафом; шофер снял фуражку и открыл дверцу. Но министр сперва подошел к Яапу и подал ему руку.

— До свидания, Яап.

— Да, — сказал Яап. — До следующего раза.

Сандра, конечно, попросилась в машину к дедушке с бабушкой, и они поехали друг за другом по проселочным дорогам к ресторану, который выбрал Антон. Он мог теперь без помех поговорить с Саскией о том, что случилось, но не сделал этого. Молча сидел он за рулем — а она еще дома была приучена не приставать с расспросами к людям, прошедшим войну. Она спросила только, было ли это своего рода примирением, на что он ответил: «Да, похоже на то», хотя это и не было правдой. Чувствуя себя так, как будто он слишком долго просидел в горячей ванне, Антон смотрел на дорогу. Он попытался обдумать разговор с Такесом, но понял, что все еще не знает, как взяться за это — словно на самом деле думать было не о чем. Тут он вспомнил о бумажке, которую Такес сунул ему в карман, достал ее и развернул одной рукой. Там были адрес и телефон.

— Пойдешь к нему? — спросила Саския.

Он положил бумажку в карман и поправил волосы.

— Не думаю, — сказал он.

— Но ты ее не выбросил.

Он посмотрел на нее с улыбкой:

— Нет, не выбросил.

Минут через десять они добрались до ресторана, являвшего собою яркий пример провинциального щегольства. Внутри, в перестроенном фермерском доме, было мрачно и пусто; все ели в саду, под фруктовыми деревьями, и официанты, обслуживавшие гостей, были во фраках.

— Я хочу картошечек! — крикнула Сандра, выскакивая из другой машины.

— «Картошечек», — повторила г-жа Де Грааф и снова изобразила звук, как будто ее вот-вот вырвет, — что за деревенские выражения… — И к Саскии: — Ты что, не можешь научить ребенка называть эту дрянь pommes frites[85]?

85

Картошка, жаренная во фритюре (франц.).