Дело огня

— А вы его записали, — усмехнулся Хидзиката. — И помогли мне подвести под меч Ниими[57]. Полно, Саннан. Все мы были в том деле: и ты, и Сано, и Содзи, и Хадзимэ.

— И Кондо.

— Да. И Кондо…

Окита оглянулся — не слышит ли кто. В комнате раненые лежали чуть не вповалку, но на разговор никто не обращал внимания: все слишком заняты своей болью, а репутация у ветеранов Сиэйкана такова, что ближе чем на локоть к ним придвинуться никто не посмел, словно заколдованный круг очертили.

Окита вздохнул с облегчением. Он не любил вспоминать ту ночь, когда, рывком раздернув фусума, ворвался в комнату, где спал со своей шлюхой Сэридзава Камо, командир Мибу-Росигуми. Не любил Окита вспоминать волчий взгляд Сэридзавы, словно тот и не спал — а может, и не спал — блеск короткого меча, визг женщины, утонувший в крови… Он мечтал о славе, о доблести, о подвигах — а начинать пришлось с ночного убийства, позорного, как кантонская язва…

Он понимал, о чем говорит Яманами.

И понимал, о чем говорит Хидзиката.

Сэридзаву пришлось убить потому что даже господин Мацудайра не мог просто сместить его и назначить Кондо. Ибо Сэридзава был урожденным самураем, а Кондо усыновленным крестьянским сыном.

Оките бы хотелось, чтобы все это решилось как-нибудь без него. Чтобы не приходилось выбирать. Он и так совершил накануне слишком мучительный выбор — чему посвятить остаток своей жизни? Он выбирал между мечом и всем остальным — и выбрал меч. И думал, что не успеет пожалеть о своем выборе — а вот ведь, всего месяц прошел, и он жалеет.

Он был простым парнем, Окита Содзи из семьи разорившихся самураев. Он не осилил Четверокнижия и Пятиканония, не читал трудов Кумадзавы Бандзана и Рай Санъё[58], он не мог понять, почему враждуют сёгун и двор, сколь ни бился господин Яманами в попытках ему объянить. Нет, он не был тупым или ленивым — он просто не понимал, как, как можно вцепляться друг другу в глотки когда краснорожие варвары уже у ворот. Почему самураи из Тёсю кричат, что нужно гнать варваров и почитать императора — а сами убивают японцев варварским оружием и поджигают императорский город? Почему сёгун не может просто взять и изгнать носатых демонов, он как раз понимал — ему показывали заморские пушки, а заморское ружье с капсюльным запалом он и сам держал в руках. Горько, горько и больно признавать, что перед мощью варварского оружия меч, которому он посвятил жизнь, может так мало… но горше, и намного, сознание того, что, похоже, японцы сами поубивают друг друга раньше, чем нападут варвары.

Японцы. Новое слово, непривычное слово. Окита не привык думать о себе как о японце. Он был из Тама, из Канто. Здесь был Кансай, другая речь, другие обычаи. А Тоса — те вообще другой остров, считай что полуварвары. А уж Сацума… Но с приходом варваров оказалось, что они все — японцы. И что, будучи японцами, они разобщены, слабы и невежественны…

Это он понимал. Не понимал, почему даже те, кто говорит о необходимости сплочения, ссорятся между собой до хрипа. Как вот сейчас господин Яманами и фукутё-сан. Опять надо выбирать, опять надо мучительно выбирать, и кого ни выбери — выйдет, что другого предашь…

За размышлениями и переживаниями он упустил нить разговора.

— …и остановить нас будет легко, господин Яманами — просто подите и донесите во дворец, что так и так, эти головорезы из Синсэнгуми опять готовят убийство…

— Если вы желаете меня оскорбить, господин Хидзиката, право же, не стоит опускаться до клеветы. Доносчиком ваш покорный слуга никогда не был.

— Ну хватит, — устало прервал обоих Сайто. Окита мгновенно ощутил к нему благодарность, и у Харады на лице она же проступила явственно. Последний раз Хидзиката и Саннан сцепились вот так же из-за Фурутаки, то есть совсем недавно. Из-за Фурутаки, который со своими сообщниками хотел поджечь город и под шумок вывезти Императора — проделать ровно то, что наполовину сделали Кусака и Маки. Сообщники Фурутаки собрались тогда в гостинице Икэда-я, и именно Хидзиката какими-то адскими пытками — Окита не знал, какими именно, но вопли Фурутаки слышал весь квартал — вырвал у заговорщика место сбора. Там их и прихватили всех, и страшно радовались, что город удалось спасти.

Недолго пришлось радоваться. Город все равно на три четверти сгорел и люди погибли… Понятно, почему господин заместитель командующего хочет убить дайнагона Аоки: кто-то должен ответить за это. Кусака и Маки мертвы, погибли сотни простых асигару из Тёсю, но этого мало…

Понятно, почему Яманами не хочет, чтобы это сделали мы: ему не понравилось, каким был тогда Хидзиката. Синсэнгуми-но они, «Демон ополчения». Ему не понравилось, каким был я, и каким был он сам, когда мы убивали Сэридзаву.

Это не то, что называется «путем воина».

Это… это просто кто-то должен сделать. Аоки должен ответить за сгоревших детей Харадиной соседки. И если мне для этого придется тоже стать демоном — я стану. Что бы ни сказал Яманами.

— Простите, — Яманами встал. — Я вынужден уйти. Даже если бы я согласился — какой вам толк в калеке.

Он поклонился и вышел.

— Зачем ты с ним так? — спросил Харада.

— Яманами думает, что можно и в грязи играть, и штанов не замарать, — ответил за Хидзикату Сайто. — Он хороший человек. Не надо было его звать.

Тэнкэн хотел умыться и напиться, но выше по течению кто-то мочился, и юноша с отвращением отпрянул от воды.

Струи Камогавы и в лучшее-то время не особо пригодны для питья, но сейчас, посреди жаркого лета да после пожара чего только не несли они. Не будь жажда так мучительна, Тэнкэну и в голову не пришло бы пить прямо из реки, но он не пил ничего с самого утра, и сейчас, страдая от лихорадки и жары, решил все-таки преодолеть брезгливость. Но, едва он склонился над водой, как кто-то начал туда мочиться. Тэнкэн рассмеялся — без звука и без радости. Он ведь собирался пить, зная, сколько дряни в реке, сколько «речных домиков» выше по течению — но когда зажурчало в непосредственной близости, все-таки не выдержал…

Обессиленный, он опустился на выгоревшую и вытоптанную траву у моста, а потом и вовсе завалился на бок, обняв меч обеими руками и прижав к себе.

Боги продолжали ненавидеть его. И месяца не прожил он в доме господина Сакума, куда Кацура-сэнсэй определил его после резни в Икэда-я. А ведь так хорошо было поначалу: господин Сакума принял его как дорогого ученика и пообещал устроить в первую же группу для отправки к варварам, а пока суд да дело — выдал ему варварскую книжку с картинками, где над печатными варварскими закорючками был тончайшей кистью написан перевод на японский. Двадцать шесть закорючек Тэнкэн выучил быстро, но вот сколькими способами их можно читать — это оказалось хуже канбуна. Тэнкэн прилежно потел над учебником, и вскоре мог уже распознавать фразы — «собака бежит», «бег собаки», «кошачья циновка», «кошка на циновке», «на циновке ли кошка?»… Язык-то оказался не очень сложным, вроде китайского: в каком порядке слова расставишь, так и смысл поменяется, только в китайском вопросительное слово всегда в хвосте, а в эйго — в начале. Но вот чтение букв, которые всегда одинаковы на первый-то взгляд, а читаются то как «ай», то как «и», то как… вовсе язык вывернешь… Проще, много проще было запоминать печатный облик слова, нежели его чтение.

Однако через несколько дней пребывания у господина Сакума кансайский климат взял свое: аккурат в праздник Танабата Тэнкэн свалился с лихорадкой. Он бы и в жару корпел над учебником, но вот жар вскорости перешел в бред, и в бреду он метался по темным улицам Эдо, преследуя убегающего человека, рот его горел от запаха крови, а печень разрывалась от ненависти и жалости к себе, жертве и окружающему миру, в котором никак, никак нельзя перестать быть зверем или дичью. Служанка господина Сакума вытирала ему лоб холодной колодезной водой, и на какие-то минуты он приходил в себя, но через недолгое время снова срывался в бред и мчался по душным улицам ночного Эдо…

57

Ниими Нисики (1836–1863) — один из первоначальных командиров Синсэнгуми; приговорен к сэппуку за растраты и вымогательство.

58

Кумадзава Бандзан(1619–1691) — конфуцианский мыслитель неортодоксального толка. Одним из первых сформулировал идею прямого имперторского правления и ликвидации сёгуната, за что и был сослан.

Рай Санъё (1780–1832) — японский историк и мыслитель, с исторической точки зрения обосновывющий нелегитимность сёгуната в своем труде «Неофициальная история Японии».