Дело огня

— Да, — сказал Кондо. — Фурутаку нужно арестовать и допросить сегодня же.

— Если позволите, — Такэда поправил очки, — то я бы посоветовал произвести арест ночью.

— Разумно, — согласился Кондо. — Брать Фурутаку пойду лично я, в подкрепление идут Окита, Харада, Нагакура, Иноуэ, Такэда — мы должны перекрыть каждую улицу, каждый лаз, чтобы крыса не ускользнула. Всем доложить о готовности.

С готовностью оказалось худо. Половина личного состава Синсэнгуми маялась от лихорадки. Если в заговор вовлечены не десятки, а сотни человек — хватит ли у отряда сил противостоять им? Все, сидящие в комнате, знали: арест Фурутаки станет камешком, который стронет лавину. После него заговорщики уже не смогут отсиживаться по углам. Они либо разбегутся из города — и жди потом удобного случая накрыть всех — или решатся на опережающий удар. И неизвестно, что хуже.

— Значит, так, — сказал Кондо, выслушав доклады командиров десяток о больных. — Все, кто в силах держаться на ногах, должны быть на месте, одеты в доспех, сыты и вооружены. Все, кто не чувствует себя в силах… пусть остаются в постелях и выздоравливают. Никто не упрекнет их в трусости. А если упрекнет, пусть терпят: лучше претерпеть несправедливый укор, чем в решительный момент свалиться и подвести товарищей. Доведите это до сведения своих людей. Разойтись всем, кроме Яманами, Хидзикаты, Сайто и Окиты.

Когда в комнате остались они впятером, командир в упор посмотрел на Окиту и сказал:

— Сегодня, когда я был у князя Мацудайра, мы чуть не столкнулись в дверях с дайнагоном Аоки. Он жив, здоровехонек и расфуфырен как кукла-хина.

Окита опустил голову.

— Этого не может быть, — сказал он, стиснув кулаки. — Если он жив и здоров — значит… значит, в роще у храма я зарубил не его.

— Похоже на то, — сквозь зубы сказал Кондо. — Словом, нам нечего предъявить дайнагону Аоки. Дело закрыто. Сосредоточимся на мятежниках и лично на Фурутаке. Свободны.

2. Повесть о Запретных Вратах

Ведь и мотыльки,

Сгорающие на свечке,

Чего-то хотят…

Киото, 1-й год эры Гэндзи (1864), седьмой месяц

Взгляду было непривычно просторно: город выгорел на несколько кварталов окрест. Лишь черные, как женские зубы, опорные столбы домов торчали там и сям. Иногда белый налет золы покрывал их, иногда под дуновением ветра угольные чешуйки наливались красным — но там, где пожарище успели залить водой, все было черно, и черные среди черноты, как жуки, копошились в развалинах молчаливые люди.

Воняло… чем только не воняло. Чем только может вонять в августе в полусгоревшем городе — тем и воняло. Запах этот застрял у Хидзикаты в горле, и уже второй чайник чая не мог его смыть.

— Миура, — он протянул опустевший чайник юноше и принял у того набитую трубку. Тоже дым, но хоть без примесей сгоревшего жилья и спаленной плоти.

Миура Кэйноскэ, поступивший в отряд неделю назад, сделался пажом Кондо, но командир, хоть и начал строить из себя даймё, не очень понимал, зачем нужен паж, и намекнул, что свободным временем Миуры могут располагать и Хидзиката, и Яманами. В пределах разумного, конечно. Эта служба не очень утомляла Миуру: Хидзиката и сам был крестьянским сыном, а Яманами привык к самой скромной жизни, и если бы не болезнь, так может, и вовсе не нуждался бы в услугах Кэйноскэ.

Мальчишку бы, пожалуй, не взяли в отряд, не будь он сыном самого Сакумы Сёдзана[52], убитого на днях хитокири Каваками Гэнсаем прямо на улице, средь бела дня — говорят, в отместку за резню в Икэда-я. Кондо лично ходил выразить соболезнование семье человека, которого почитал величайшим в Японии (после Государя и сёгуна, само собой). Там-то он и встретился с юношей, который тут же, у гроба отца, бухнулся в ноги: хочу-де мстить проклятым мятежникам за батюшку, примите в отряд. А кругом-то люди, сплошь вассалы знатных домов, держащих представительства в столице, посыльные от самого князя Мацудайры, от Сайго Такамори из Сацума… Хидзиката бы устоял, отказал пареньку — а Кондо размяк и пообещал принять. С двумя условиями: во-первых, он должен пройти экзамен на мечах, продержаться против бойца Синсэнгуми, пока не прогорит курительная палочка. Хидзиката надеялся, что парень не пройдет, а он оказался рубакой отменным. Против Окиты или Сайто, пожалуй, не устоял бы — но Окита еще не оправился после Икэда-я, а Сайто подхватил лютый понос, после которого до сих пор отлеживался. Пришлось принимать экзамен Нагакуре, а у Нагакуры, прямо скажем, короткая дыхалка. Вторым условием Кондо поставил перемену имени: в Синсэнгуми-де все рядовые бойцы равны, а имя Сакума… ну, слишком громкое оно. Юноша согласился и назвался Миурой, по имени тетки, которая его усыновила после смерти отца.

Миура был сообразителен, расторопен, получил отличное образование и красотой мог затмить даже, пожалуй, Асахину Тэнкэна. Однако список недостатков, с точки зрения Хидзикаты, оказался подлиннее списка достоинств. Во-первых, мальчишка хоть и переменил имя — но скрывать, кто его отец, не собирался, и вскоре об этом знал весь отряд. Кондо попытался ему сделать выговор, но тот лишь подбородок задрал: с чего это я буду стыдиться имени батюшки? Во-вторых, через этот самый подбородок Миура со всеми в отряде разговаривал. Только ради Кондо сдерживался, да еще Яманами внушал ему почтение — а вот Хидзикате несколько раз пришлось весьма жестко его ставить на место. Нижних же чинов он просто презирал. В общем, юный Миура являл собой тот образчик самурайского сынка, который Хидзикате давно стоял поперек горла. Вот и сейчас — сидит, дуется из-за того, что вынужден вчерашнему крестьянину Хидзикате чай кипятить. Ничего, вскипятишь, не обломишься.

И наконец, парнишка питал склонность к «южному ветру». Устав это не запрещал. Когда Хидзиката с Яманами писали его, они как-то не задумывались, как бойцы распорядятся своими задницами в свободное от службы время — не до того было. А когда в отряде появился Миура — все, кто бегал до того по мальчикам-актерам, начали заискивать перед ним. Наказывать юношу вроде не за что, никого он явно не поощрял, но народец в Синсэнгуми вступал сплошь лихой, достаточно искры — и кто-то непременно плюнет на запрет поединков по личным причинам, а это значило — смерть побежденного и сэппуку для победителя, ну и зачем нам это счастье? Потому Кондо и держал парнишку поближе к себе, и Хидзикате с Яманами сказал, чтобы не стеснялись загружать его поручениями — не бумажный, не развалится. Чем меньше на него глазеют в казармах, тем лучше.

И вот сейчас Миура пригодился. Не будь его, пришлось бы отрывать кого-то от законного отдыха, потому что Кондо, вызванный в резиденцию князя Мацудайра, оставил Хидзикату за старшего, а это значило, что он не может сам пойти на кухню и согреть себе чаю — он должен неотлучно сидеть здесь в ожидании гонца от Харады, посланного тушить пожары — ну или самого Кондо, или, что хуже всего — из дворца со смертным приговором.

Хидзиката затянулся в последний раз и отложил трубку. Он не сожалел почти ни о чем — обидно было только оставлять старого друга Кондо там, куда привела его юношеская мечта, и где он теперь не находил себе места. С ним вот-вот должно было случиться то, что с самим Хидзикатой произошло незадолго до драки в Икэда-я, ему открывалась изнанка мира, пыльная тыльная сторона его расписных декораций, заросшие паутиной коридоры и слепые углы… И понимание того, что — да, именно это тебе придется защищать, именно это ты защищал всегда, как ни горько. Ты сражаешся за дело, которое не просто обречено — а прогнило от начала.

В такие минуты тяжело человеку быть одному — нужно, чтоб рядом находился кто-то, кто тоже понимает.

Хидзикате в свое время помог Сайто. Он был бы и для Кондо хорошей подмогой, он вырос в этих пыльных коридорах. Но Сайто болен, и очень легко может отправиться на тот свет даже раньше, чем Хидзиката по приговору совершит сэппуку. Бедный Сайто, угораздило же его как раз в такие горячие дни…

52

Сакума Сёдзан (1811–1864) — политик и мыслитель конца сёгуната, автор идеи «тоёдотоку сиёгэйдзюцу» — синтеза восточной этики и западных технлогий. Сторонник открытия страны, вестернизатор.