Страница 62 из 75
— Я думаю, что все эти разговоры просто глупы, — продолжала она с яростью дикой кошки. — Ведь ты, наверное, уже обручен с… с… с, — она вовремя взяла себя в руки, — с полудюжиной здешних девушек. Я отнюдь не польщена твоим предложением. И мне было бы очень неприятно, если бы оно стало известно кому бы то ни было. Неприятно, понимаешь, и давай прекратим этот разговор. Ни слова больше. Надеюсь, у тебя достаточно здравого смысла хотя бы на это. К тому же у тебя есть Элла.
И по-прежнему избегая смотреть ему прямо в глаза, она, вновь обретая безмятежный вид прекрасного, нежного цветка, невозмутимо отошла в сторону, чтобы утешить бедную Эллу Фрэмлей.
«Злобная маленькая дрянь!» — с досадой подумал Лео, нервно сдергивая с руки белую перчатку. Но так как он был из породы мастифов, ему нравились игривые кошечки, даже если они начинали слегка царапаться. Теперь он уже определенно предпочел бы ее всем остальным.
VI
На следующей неделе опять шел дождь. И это вызывало у Иветт непонятную злость. Ей хотелось, чтобы погода была хорошая. Особенно она хотела, чтобы погода улучшилась к выходным. Почему, — она себя не спрашивала.
Четверг выдался очень морозным и солнечным. Заняться было особенно нечем. Приехал Лео на автомобиле с обычной компанией. Иветт резко, без видимой причины, поехать с ними отказалась.
— Нет, спасибо, мне что-то не хочется, — сказала она со злорадством, подобно девочке Мэри из английской шутливой песенки, которая всегда перечила всем и во всем.
Потом она пошла гулять одна, вверх по морозным холмам к Черным скалам.
Следующий день тоже был солнечный и морозный. Был февраль, но в северной части страны земля еще не оттаяла на солнце. Иветт заявила, что она собирается покататься на велосипеде и берет с собой еду, так как может не вернуться до полудня.
Она выехала, не спеша. Несмотря на мороз, в воздухе уже веяло весной, греясь на солнышке, в парке, в отдалении стояли пятнистые олени.
Лишь медленные, как во сне, движения одного из них, словно плывущего вдоль аллеи с гордо откинутой назад головой, нарушали неподвижность пейзажа.
От быстрой езды Иветт стало жарко, но очень замерзли руки, их удалось отогреть только когда с подветренной стороны она стала подниматься по длинному холму на вершину.
Нагорье было совершенно обнаженное и пустое, как иной мир.
Поднявшись на вершину холма, она теперь ехала медленно, боясь свернуть не в тот переулок в запутанном лабиринте каменных заборов. Свернув в переулок, который, по ее мнению, мог бы привести ее в табор, она услышала слабые постукивания с легким металлическим резонансом.
Цыган сидел на земле спиной к повозке, выстукивая молоточком медную чашу. Простоволосый, все в том же зеленом свитере, он весь был освещен солнцем. Трое маленьких детей бегали по кругу, играя в лошадки. Старуха с цветастым платком на голове, склонясь, готовила что-то на костре. Безмолвие нарушалось единственным звуком, частым звенящим тук-тук-тук маленького молоточка по тусклой меди.
Цыган поднял глаза в тот момент, когда Иветт сошла с велосипеда, но продолжал сидеть, хотя стучать перестал. Легкая, едва заметная торжествующая улыбка была на его лице. Старуха оглянулась и пристально посмотрела на Иветт из-под грязных косматых седых волос. Цыган невнятно сказал ей что-то и она снова отвернулась к огню. Он обратил свой взгляд на Иветт.
— Как поживаете? — спросила она вежливым голосом.
— О, очень хорошо! Присядете на минутку? — Он сидя повернулся и вытащил из-под повозки табуретку для Иветт. Затем, пока она ставила велосипед, взял молоточек и вновь послышались быстрые, как у дятла, постукивания.
Иветт подошла к огню погреть руки.
— Это обед готовится? — по-детски непосредственно спросила она у старой цыганки, вытянув свои длинные нежные, местами покрасневшие от холода, руки над тлеющими углями.
— Да, обед, — проворчала старуха. — Для него! И для детей.
Она ткнула кочергой в сторону трех черноглазых, темноволосых детей, которые перестали играть и сейчас изумленно разглядывали Иветт. Они были очень чистенькие, неопрятной выглядела только старуха. Во всем же карьере они поддерживали идеальный порядок.
Иветт, нагнувшись, молча грела руки. Цыган периодически продолжал постукивать молоточком. Старая ведьма медленно взбиралась по ступенькам в третий, самый старый фургон. Дети продолжали игру, как маленькие дикие животные, тихо и деловито.
— Это твои дети? — спросила Иветт, отходя от огня и направляясь к цыгану.
Он взглянул ей прямо в глаза и кивнул.
— А где твоя жена?
— Она уехала с коробом. Все уехали на повозке продавать вещи. Я не продаю вещи. Я их делаю, но не хожу продавать их. Вернее… не часто, только иногда.
— Ты сам делаешь все эти вещи из меди и латуни? — спросила Иветт.
Он кивнул и снова предложил ей стул. Она села.
— Ты сказал, что будешь здесь в пятницу, — сказала она. — Вот я и пришла, пока погода хорошая.
— Погода очень хорошая! — сказал цыган, глядя на ее щеки, бледные от холода, мягкие пышные волосы, маленькие ушки и покрасневшие от холода руки, сложенные на коленях. — Замерзла, пока ехала? — спросил он.
— В основном руки! — ответила она, сжимая и разжимая застывшие пальцы.
— У тебя нет перчаток?
— Есть, но не очень-то они помогают.
— Холод пробирает насквозь?
— Да, — ответила Иветт.
На ступеньках фургона, медленно и неуклюже ступая вниз, появилась старуха с несколькими эмалированными мисками.
— Обед готов? — спросил он ласково.
Она пробормотала что-то, расставляя миски около огня. Два котелка свисали с длинной горизонтально укрепленной перекладины над тлеющими углями костра. Рядом, на небольшом железном треножнике что-то кипело в маленьком темном горшочке.
В солнечном свете было видно, как колеблется и поднимается кверху пар от котлов, перемешанный с дымом костра.
Цыган отложил в сторону инструменты и медную чашу и легко поднялся с земли.
— Пообедаешь с нами? — спросил он Иветт, глядя в сторону.
— Я захватила с собой бутерброды, — застеснялась Иветт.
— Тебе нравится еда, приготовленная на костре? — спросил он и снова невнятно сказал несколько слов старухе, которая пробормотала что-то в ответ, передвигая чугунный котелок на край перекладины.
— Бобы с бараниной, — предложил он.
— Ой, большое спасибо, — ответила Иветт нерешительно, потом, вдруг набравшись смелости, добавила: — Хорошо, да, совсем немного, если можно!
Пока она отвязывала корзину с завтраком от велосипеда, он поднялся в свой фургон, но через минуту появился на пороге, вытирая руки полотенцем.
— Не хочешь подняться наверх и помыть руки? — спросил он.
— Нет, спасибо, — ответила она. — Они чистые.
Он выплеснул на траву остатки воды для мытья и, взяв высокий медный кувшин, пошел вниз по дороге к ручью, не забыв прихватить черпачок.
Вернувшись, он поставил кувшин на землю у костра и принес низкую колоду, чтобы можно было сесть. Дети уже сидели рядком у огня, и с аппетитом уплетали ложками бобы с кусочками мяса, помогая себе руками. Цыган ел молча, аккуратно, сосредоточенно. Старуха, сварив крепкий ароматный кофе в маленьком горшочке на треножнике, удалилась наверх за чашками. Царила полная тишина. Иветт села на табуретку, сняла вязаную шапочку и тряхнула головой. Ее волосы блестели и переливались на солнце.
— Сколько у тебя детей? — вдруг спросила Иветт.
— Ну, скажем, пять, — медленно растягивая слова, произнес он, глядя ей прямо в глаза.
Что-то оборвалось у нее в душе, как будто птичка вдруг забилась внутри и умерла. Бессознательно, как во сне, она взяла из его рук чашку с кофе. Она ясно осознавала только его молчаливую фигуру, сидящую, как тень, на полене и молча пьющую кофе из эмалированной кружки.
Воля, казалось, совсем оставила ее, она явственно ощущала его власть над собой: их тени соприкасались.
И он, сидя у огня и дуя на горячий кофе, был полон только одним: отчетливым сознанием таинства ее чистоты, совершенной нежности тела.