Страница 58 из 75
А сам цыган! Иветт почувствовала внутреннюю дрожь, как если бы она увидела вновь его большие дерзкие глаза с нескрываемым желанием. От ощущения абсолютно всепоглощающего желания она лежала распростертая и обессиленная, как будто под действием волшебного зелья выброшенная в неведомый мир грез.
Она никому и никогда не созналась бы, что два фунта из этого проклятого Витражного фонда она отдала цыганке. Что, если бы отец или тетушка Сисси узнали об этом? Иветт лениво потянулась в постели. Мысли о цыгане наполняли ее сладострастием, желанием обрести свободу, обостряя ненависть к жизни в приходе.
Когда позднее Иветт рассказала об инциденте, имевшем место в дверях спальни, Люсиль была в негодовании.
— Черт бы их всех побрал! — кричала она. — Неужели еще недостаточно? Господи помилуй, можно подумать, что тетушка Сисси безгрешный ангелочек, райская птичка. Отец не считает нужным продолжать, а ведь это касается только его. И пусть тетушка Сисси по-хорошему заткнется!
Пастор действительно старался больше не говорить о случившемся и снова стал баловать Иветт, как будто она имела на это исключительное право. И тетушка Сисси от злости выходила из себя. То обстоятельство, что Иветт никогда не интересовали чувства других людей, ее нежелание вникать в проблемы близких и уж тем более считаться с ними, буквально сводило старуху с ума. Почему это юное существо, рожденное к тому же порочной матерью, может позволить себе, имея всяческие привилегии, не видеть ничего дальше своего носа.
Люсиль все это время была очень раздраженной. Вернувшись в приход, она как будто утратила душевное равновесие. Бедняжка Люсиль, она была человеком мыслящим и не лишенным чувства ответственности. Она заботилась о докторах, лекарствах, слугах и вынуждена была вникать во все мелочи, касающиеся бесчисленных домашних проблем. Работа в городе была изнурительной. Весь день с десяти утра до пяти вечера она проводила в помещении с искусственным освещением. Дома ее нервы были постоянно взвинчены из-за ужасных инквизиторских замашек выживающей из ума Бабули.
Дело с Витражным фондом почти полностью выветрилось, но атмосфера в доме оставалась по-прежнему удушливой и напряженной.
Сейчас у Люсиль был отпуск. Погода была плохая и она вынуждена была много бывать дома, что отнюдь не шло ей на пользу. Пастор работал в кабинете. В гостиной Люсиль и Иветт вдвоем мастерили новое платье для Иветт. Бабуля дремала на кушетке.
Платье шилось из французского голубого панбархата и обещало получиться удачным. Люсиль заставила Иветт еще раз его примерить: она нервничала из-за того, что, по ее мнению, плохо ложились рукава.
— Ох, прекрати, — закричала Иветт, поднимая вверх длинные нежные полудетские руки, покрывшиеся пупырышками от холода. — Не придирайся. По-моему, все замечательно.
— Вот и вся благодарность за то, что я полдня на тебя работаю, вместо того, чтобы заняться своими делами.
— Ладно, Люсиль, ты же знаешь, я тебя ни о чем не просила. Просто для тебя всегда так важно показать свое превосходство, — слегка заискивая, сказала Иветт, поднимая обнаженные локти и смотрясь через плечо в длинное старинное зеркало.
— О да, ты никогда не просила меня, — закричала Люсиль. — Как будто я не понимаю, когда ты начинаешь ходить вокруг да около, подлизываясь.
— Я? — сказала Иветт с удивлением. — Когда это я к тебе подлизывалась?
— Конечно, ты знаешь когда.
— Знаю? Нет, я не знаю. Когда это было? — Иветт умела как бы невзначай, невинным голоском придать обычному вопросу обидное звучание.
— Я не притронусь больше к этому платью, если ты не будешь стоять спокойно, и сейчас же не замолчишь, — запальчиво сказала Люсиль звонким голосом.
— А знаешь, Люсиль, ты становишься ужасно ворчливой и нетерпеливой, — ответила Иветт, вертясь как на иголках.
— Вот что, Иветт! — закричала Люсиль со сверкающими от гнева глазами. — Прекрати сейчас же! Почему все кругом должны прощать твои гадкие выходки, надо же иметь такой мерзкий характер!
— Не знаю. Чем тебе так не нравится мой характер? — сказала Иветт, осторожно через голову снимая новое платье и надевая старое.
Затем с упрямым выражением лица она подошла к столу с разбросанными на нем обрезками материала, ножницами, наперстками, булавками, иголками, моточками разноцветных ниток и другими бесчисленными предметами из рабочей корзинки, села и стала шить. Стоял унылый серый день. В комнате было темно. Ярко пылал огонь в камине и от бархата на коленях Иветт, причудливо преломляясь в зеркалах, по стенам метались голубые блики.
Бабуля, дремавшая после травяного отвара на большой мягкой кушетке, села и, поправляя прядь седых волос, выбившихся из-под чепчика, сказала: «Нельзя спокойно полежать». Голоса девушек раздражали ее. Вошла тетушка Сисси, и как обычно, сразу же стала рыться в коробке с шоколадом.
— Какой беспорядок, — сказала она. — Я ничего подобного не видела. Прибрала бы ты на столе, Иветт.
— Хорошо, — сказала Иветт. — Чуть позднее.
— Это значит, никогда, — прогнусавила тетушка Сисси, внезапно хватая и поднимая вверх ножницы.
Последовало короткое молчание. Люсиль, продолжая делать вид, что читает книгу, сжала голову руками.
— Уберу перед чаем, — ответила Иветт, поднимаясь. Она снова стала примерять платье, продевая длинные, обнаженные руки в выемки для рукавов. Затем встала между зеркалами, чтобы посмотреть на себя еще раз. Наклоняя зеркало, перед тем поставленное ею на пианино, она выронила его из рук. Оно с легким звоном соскользнуло на пол, но, к счастью, не разбилось. Это вызвало всеобщее негодование.
— Она разбила зеркало! — закричала тетушка Сисси.
— Разбила зеркало! Какое зеркало? Кто разбил зеркало? — раздался визгливый голос Бабули.
— Я ничего не разбивала, — спокойно произнесла Иветт. — Все в полном порядке.
— Ты бы лучше положила его на место, — сказала Люсиль.
Иветт, недовольная всем этим шумом, пыталась поставить зеркало в другом углу, но ей это никак не удавалось.
— Если у каждого есть своя комната, — сказала она, — зачем всем мешать человеку, если он решил что-нибудь сшить?
— Перед каким это зеркалом ты вертишься? — спросила Бабуля.
— Перед одним из наших собственных, привезенных из старого дома, — вызывающе ответила Иветт.
— Откуда бы оно ни было, не вздумай разбить его в ЭТОМ доме, — сказала бабушка.
Это было проявлением семейной ненависти к вещам, принадлежавшим Той — Которую — Звали — Синтией. Большинство из них находились на кухне или в комнатах для прислуги.
— О, я не суеверна, — сказала Иветт.
— Конечно, нет, — ответила Бабуля. — Люди, которые не отвечают за свои поступки, обычно не заботятся и о последствиях.
— Но, в конце концов, это мое собственное зеркало, даже если бы я и разбила его, — вспылила Иветт.
— А я тебе говорю, — сказала Бабуля, — что в ЭТОМ доме, пока я здесь, не будет разбитых зеркал, и не имеет значения, кому они принадлежат, или, тем более, принадлежали. Сисси, у меня чепчик ровно одет?
Тетушка Сисси подошла и заботливо поправила на ней шапочку. Иветт громко и вызывающе фальшиво стала напевать какой-то глупый мотивчик.
— Ну, а теперь, Иветт, будь добра все-таки убрать на столе, — сказала тетушка Сисси.
— Вот опять! — зло закричала Иветт. — Невозможно жить с людьми, которые все время ворчат и скандалят из-за пустяков!
— С какими это людьми, могу я спросить? — зловеще спросила тетушка Сисси.
Назревал еще один скандал.
Люсиль подняла негодующе прищуренные глаза. В обеих девушках пробудилась кровь Той — Которую — Звали — Синтией.
— Конечно, можешь спросить. Хотя ты прекрасно знаешь, что я имею в виду людей, живущих в этом проклятом доме, — презрительно сказала Иветт.
— По крайней мере, — ответила бабушка, — мы происходим не из полуиспорченной породы.
Последовала минутная пауза. Затем Люсиль со сверкающими от обиды глазами вскочила со своего стула.
— Ты, заткнись! — крикнула она в порыве, ставившем под угрозу достоинство старой леди, оскорбляющем ее ничем не запятнанное величие.