Страница 34 из 75
Всю зиму Урсула жила сознанием, что с осени она будет учиться в колледже. Как только месяц заканчивался, она радостно срывала его страничку. Так прошли октябрь, ноябрь, декабрь, январь. И всякий раз она соображала, сколько еще оставалось до летних каникул. Ей казалось, что она шествует по кругу, где половина пути уже закончена. А там она будет на свободе, как птичка, выпущенная на волю летом, уже умеющая мало-мальски летать.
Впереди был колледж — широкий, непознанный простор. С вступлением в колледж, она перешагнет все грани, очерчивающие ее жизнь до сих пор. Отец ее тоже вступил на новое поприще. Они всей семьей покидали Кёссей.
Бренгуэн очень хорошо сознавал, как мало внутреннего значения придавал он своей профессии рисовальщика. Это было просто заработком, средством к существованию. Тесная физическая близость с Анной давала ему достаточно силы и живости для инстинктивной жизни. Когда ему дали понять, что он может подать заявление на место инструктора по ручному труду, только что открывшееся при Ноттингамском комитете по образованию, он почувствовал, что перед ним открывается простор, куда он может шагнуть из своей душной, замкнутой обстановки. Он послал заявление с приложением всех требуемых документов и стал с уверенностью ждать ответа. У него было что-то вроде веры в свою судьбу. Неизбежное утомление от ежедневной работы отразилось на его мускулах и наложило на его прежде оживленное лицо печать безжизенности. Пора было переменить работу.
Он был полон всевозможных предложений и обсуждал их совместно с женой. Она охотно соглашалась на перемену. Кёссей ей надоел; дом был слишком тесен для подрастающих детей, да и сама она чувствовала желание приложить свою энергию куда-нибудь вовне. Ей было около сорока, и материнство начало терять для нее свое обаяние. Ее тянуло принять участие в жизни наравне с подрастающими детьми. Ей было довольно безразлично, какая перемена наступит, лишь бы только она совершилась. Весь дом был полон брожения. Урсула была вне себя от возбуждения. Наконец-то ее отец займет определенное общественное положение, перестанет быть каким-то пустым местом. Он будет инструктором по преподаванию искусства и ручного труда в графстве Ноттингам. Это можно считать настоящим положением, и он достоин его, потому что он незаурядный человек.
Они переедут. Они покинут этот тисовый коттедж, ставший таким тесным для них. Они уедут из этого Кёссей, где родились все дети. Их знали там детьми наравне с остальными деревенскими мальчиками и девочками, независимо от перемен, отношение к ним оставалось неизменным. Урсула оставалась в их глазах все той же «Уртлер Бренгуэн». То, что она стала иной, то, что она должна была измениться, совершенно не учитывалось ими. Они чувствовали разницу, но приписывали это ее гордости и надменности. Они просто считали, что она задирает нос, и обижались, говоря, что нечего о себе особенно воображать. Они ее знают, она ведь выросла на их глазах.
Такое отношение связывало и тяготило ее, лишая естественности в обращении. Кёссей начинал давить ее, мешать ее жизни, она жаждала уйти туда, где она сможет выпрямиться во весь рост, не оглядываясь на окружающих.
Весть о том, что отец нашел новую работу, и они переедут, заставила ее прыгать от радости и распевать целыми днями. Она уже мечтала о новых местах, где будут они иметь общение с культурными людьми, где она будет жить среди личностей, обладающих высокоразвитыми благородными чувствами, глубоко свободных.
Но расставаясь с Кёссей, она с особой страстностью прощалась со своими любимыми местами прогулок. Как-то вечером на закате солнца она пошла набрать подснежников на полянке у дубов. Кругом желтели свежие щепки срубленного дерева, в стороне под орешником мерцали подснежники, напоминая первые вечерние звезды, и в лужах вода отражала радужные переливы вечерней зари. Урсула села на пень и задумалась.
На обратном пути ее со всех сторон окутывал мягкий сумрак весеннего вечера, и только на небе тихо угасали последние отблески уходящих лучей. Как хорошо было кругом! Ей хотелось петь, кричать, радоваться надвигающемуся будущему, но чувствуя, что этим она все равно не выразила бы всю глубину своего волнения, она шла тихо, глубоко погрузившись в свои думы.
Проходили недели ожидания, полные глубокого чувства. После Пасхи у дома расцвело грушевое дерево, потом на лугах замелькали цветы, раскинувшиеся местами сплошным ковром, в воздухе нежно зашелестела мягкая неокрепшая листва, всюду защебетали птицы. Наступило лето.
В этот год они не собирались ехать на каникулы к морю. Надо было перебираться из Кёссей.
Центром работы Бренгуэна было местечко Виллей-Грин. Там он был занят два дня в неделю в среднем учебном заведении и, кроме того, должен был там же ставить свои новые опыты по преподаванию. Они решили поселиться в Виллей-Грине. Это было старинное, спокойное местечко на краю рудничного округа, рядом с шахтами Бельдовера. Бренгуэн купил себе большой новый дом в части Бельдовера, примыкающей к Виллей-Грину. Он был когда-то построен вдовой управляющего шахтами и находился на маленькой, вновь проложенной улице, неподалеку от церкви. И дом, и обстановка, большую часть которой они приобрели, тоже имели «приличный и основательный вид». Помещение было обширное, светлое и хорошо оборудованное. Миссис Бренгуэн была вполне счастлива.
Урсула радовалась обилию солнца и света и красивому виду из окон. В конце концов, они займут в Бельдовере место в «избранном» обществе, как говорил один из знакомых. Они будут представителями культуры. Высшее общественное положение здесь занимали врачи, управляющие копями и химики, и, конечно, они будут блистать среди них своей прекрасной Мадонной делла Роббиа, своими снимками с Донателло, своими репродукциями с Боттичелли. Конечно, лучше быть принцессой в Бельдовере, нежели плоским ничтожеством в деревне.
В Бельдовере все было уже приготовлено, в Кёссей все предотъездные хлопоты также закончены, и вся семья Бренгуэнов, теперь уже из десяти человек, дожидалась только каникул, чтобы тронуться с места.
Последний день занятий Урсулы в школе приходился на конец июля. Утро было яркое, полное солнечного света и тепла, в классе чувствовалась свобода. Казалось, стены школы раздвинулись и могли в любую минуту исчезнуть. Брезжила заря отдыха. Ученики и учителя должны были скоро разойтись по своим домам. Не слышно было нравоучений, с обеих сторон угасла враждебность, тюрьма должна была распахнуться. Дети собирали книги и чернильницы и скатывали карты. Их лица выглядели весело и добродушно, чувствуя близкую свободу. Урсула деловито подводила в журнале итоги посещений и уроков. С гордостью подписала она внизу под выведенным числом: дано столько-то уроков стольким-то детям за второй учебный год, всего столько-то тысяч часов. Это производило впечатление чего-то величественного. Дальше потекли часы медленного ожидания. Наконец, пришла пора расходиться. В последний раз стояла она возле детей, пока они читали молитву и пели гимны. Все кончилось.
— Прощайте, дети, — сказала она, — я не забуду вас, не забывайте и вы меня.
— Не забудем, мисс, — хором кричали дети, уходя с сияющими лицами.
В учительской учителя бесцельно бродили по комнате, оживленно беседуя, кто куда поедет на отдых. Взволнованные, они были похожи на товарищей по путешествию, покидающих корабль.
Наступила очередь мистера Гарби сказать Урсуле несколько слов на прощание. Он выглядел прекрасно, с серебром седеющих висков и величественной осанкой.
— А сейчас, — сказал он, — мы должны проститься с мисс Бренгуэн и пожелать ей всяческих успехов в будущем. Я надеюсь, что в скором времени мы увидим ее снова и услышим об ее удачах.
— Да, да, — ответила Урсула, запинаясь, краснея и улыбаясь, — я, конечно, приду повидаться с вами.
Собственный голос показался ей неестественным, и она еще больше смутилась.
— Мисс Шофильд порекомендовала нам эти книги, — сказал он, кладя два томика на стол. — Я надеюсь, что они вам понравятся.