Волхв

— Молодец, молодец… Хорошо службу знаешь.

Собака сорвалась с места, нарезая от восторга круги вокруг ведуна. Тот улыбнулся:

— Ишь, разбегался, вроде не молодой уже, а как мальчишка, право слово, радости полные штаны.

У дома их встречал довольно улыбающийся Несмеян:

— Ну, слава Богу, живы-здоровы. Что так долго, я весь извелся? — он притянул к себе внука и крепко обнял.

Парень по-взрослому солидно ответил.

— Расскажем позже. Готовь баньку, надо дорожную пыль смыть. Как тут у нас, все спокойно?

Несмеян отпустил Гора и посеменил сбоку:

— Все тихо, Бойка, какой кобель отличный, и лося гонял и рысь облаял — на дереве хоронилась. Я вовремя подоспел — не допустил кровопролития, а то та кошка уступать и не собиралась. А так, пчелок твоих смотрел — пару роев споймал. Один в новый улей определил, что ты готовил, а для второго уже сам колоду выжег. Сейчас, поди, обживаются. А в баньке у меня уже дня три как все готово, только искру кинуть и запалится. Я тут, пока делов не было, веничков березовых заготовил — на русальей неделе самый пользительный срок для заготовок.

— На Купала еще полезней, — поправил его Белогост.

— Да сколько того Купала? Не успеешь и пару раз через костер сигануть, а глядь, уже и петухи кричат.

— Как сыромять?

— Вся просушена, выглажена, хоть завтра на торжок. Отличная получилась, как у тебя всегда, впрочем…

Под толкотню слов старика они подошли к крыльцу и устало опустились на ступеньки. Бойка уселся у коленки Белогоста и, не сводя с хозяина преданных глаз, вывалил длинный ярко-красный язык. Несмеян, наконец, оставил их и побежал трусцой к баньке.

— Есть хочешь? — ведун чуть наклонил голову.

— Не особо, да и грязный с дороги. Сначала в баньку бы.

— Это верно. Лучше уж потерпим маленько, да за стол чистыми сядем.

Парень порылся в котомке и достал последний замусоленный сухарь:

— Пойду Труденя проведаю. Как-то он там?

Белогост промолчал, устало откинувшись на стенку избы. Вскоре из конюшни донеслось приветственное ржание соскучившегося жеребца.

После бани, в одном исподнем, перекинув через плечи холщовые полотенца, сразу отправились в дом — Несмеян пообещал праздничный ужин.

Старик не преувеличил — ужин и на самом деле показался Гору праздничным. Старик отварил целый котелок овсяной каши и разбавил ее маслом — для Белогоста, для внука постарался больше: нажарил карасей с луком, щучьей ухи наварил — чугунок, приготовил малосол из хариуса и запек на углях пару здоровых кусков давнишней медвежатины. До нее, впрочем, дело так и не дошло. Ограничились рыбным столом. Даже ведун не отказал себе в удовольствии похлебать наваристой запашистой ухи.

Дождавшись пока путешественники насытятся, Несмеян задал давно катаемый, словно камешек во рту, вопрос:

— Ну, как сходили, рассказывайте.

Ведун огладил усы и прищурился в сторону парня:

— Гор у тебя парень что надо. Толк из него выйдет. Хорошо себя показал — настоящим бойцом. Вот пусть он и рассказывает.

Гор потушил вспыхнувший было довольный блеск в глазах и, усмирив смущенную улыбку, прокашлялся и принялся за повествование.

По мере того, как он рассказывал, дед Несмеян все более разухорялся и под конец едва мог спокойно усидеть на месте. Как только и сам разволновавшийся Гор закончил последнюю фразу о том, как они разобрали с Белогостом плот и спрятали его в овражке, старик дал себе волю: подскочил и шумно зашагал по короткому пространству горницы от стены к окну и обратно:

— Нет, — горячился он. — Что же это такое делается на белом свете? За нами — родноверами уже как за зверями дикими охотятся, целыми отрядами в походы выходят. Что ж теперь и в лес спокойно не сходи — кругом дружинники да гораки облавами стоять будут? — Он резко остановился перед ведуном. — Вот скажи, Воинко, что же это творится в мире? Как нам жить дальше? Что делать? Так всю жизнь и бегать от них?

Ведун вздохнул и медленно распрямил пальцем длинный ус:

— Что тебе на это ответить? Думаешь, если волхвом меня враги кличут, так я все знаю? Если бы так. Так же как и ты, и я в недоумении нахожусь. Одно только ведаю — по-старому — в ладу с людьми и природой жить уже не сможем. Надо научиться хитрить, притворяться, если надо, даже и крестик нацепить.

Гор вскинул возмущенные глаза на ведуна, а Несмеян даже остановился от неожиданности.

— Как же так ты говоришь, Белогост? От тебя ли я это слышу? Неужто, сам не знаешь, стоит повесить на шею этот дьявольский знак, и все, прощай волюшка русская и Боги-предки наши. Они ведь нам не простят? Так, нет?

Белогост как будто сник, рука сама потянулась к образу Белбога на груди:

— Все не так просто, Несмеян. Сядь, послушай меня. И ты, Гор, послушай — вижу — тоже сомневаешься в моих словах. Да, что вы — простые честные люди, я и сам в них не до конца уверен, но только знаю одно — нам надо выжить.

— Кому нам? И зачем нам такая жизнь? — Несмеян все же послушался и сел через стол на скамейку.

— Нам — русичам, повторю, сейчас надо выжить. Потому что это война на уничтожения не просто веры, а всего народа. Важно сохранить веру, никто не спорит, но еще важнее сохранить детей наших, внуков (Несмеян невольно глянул на Гора и тут же опустил взгляд). Жен сохранить, дочерей, чтобы они смогли нам еще русичей родить. А кому будет польза, если мы все погибнем? Земле нашей? Нет. Богам нашим? Отвечаю — нет. Кому? Да только ворогам русичей, которые придут на нашу светлую землю и останутся владеть ею и жить здесь. Мы — русы, что значит светлые, русые, поставлены Богами хранить светлую Русь и нам нельзя смерть принять всем сразу и освободить ее для ворогов. Вот тогда это и будет смерть настоящая, коли не оставим мы за собой потомков, которые бы могли имена наши и имена Богов помнить. И знания, кои нашими предками завещаны хранить, из поколения в поколение передавать. Сами подумайте, вот умру я свои умения и опыт не успею передать. Много будет потеряно? Вот ты, Несмеян, частичку того, что во мне есть — ведаешь, и ты, Гор, тоже частичку знаешь. А я скажу: во мне за добрый век столько скопилось знаний, что десяток книг не вместит. И все это потерять? Ладно, я не о себе говорю. Я крестик не одену только по одной причине — мне сыновей уже не рожать. А вот таким, как ты, Гор, не знаю, как жизнь дальше повернется, но, думаю лучше если и будет, то не сейчас, надо еще десять раз подумать. Ведь можно крест напялить, а в душе-то старой веры придерживаться. Я больше скажу. Потребуют от нас — русичей вообще от всех богов отказаться, неверующими жить — и на это надо пойти, потому, как вера может меняться, а земли другой у нас нет. И только мы, каким бы Богам не поклонялись, сможем ее защитить. Поскольку в самые трудные минуты, верю, наши Боги нас не оставят. Единственное, от чего заклинаю — от веры в серебро и золото. С этой заразой мы все потеряем: и себя, и души безсмертные, и волю, и землю, нам завещанную. А сам Христос нам не враг, вороги — его приспешники, которые его именем прикрываются, для того, чтобы свои грязные делишки делать. К тому же не обязательно именно распятого Исуса надевать, можно его мать — Богородицу, а она все едино, что наша Лада. Так что, подумайте хорошо, прежде чем меня ругать, — Белогост, тверд лицом, поднялся и подошел к красному углу, где тихо тлел слабый огонек перед идолом Белбога.

Тяжелая тишина повисла в горнице. И старик, и Гор сидели молча и понуро, упершись руками в лавку и приподняв плечи. В тиши ведун громко прошептал славу Богу и отдал поклон. Кинув руницу на чело, он вернулся к столу. Гор поднял на него глаза, подозрительно заблестевшие, и тут же опустил.

— Ложитесь спать, я уберу. Завтра тяжелый день, уходим на слободу, а потом на Коломны. Время мало остается, тянуть больше нельзя. И погода поменяется, други, все нам помощь. Ясно небо высветит завтра.

Донские, дед и внук, не говоря ни слова, начали подниматься.

Еще до рассвета Белогост упаковал сыромять в два больших тюка. Собрал в дорогу харч — дед Несмеян приготовил его столько, что хватит два раза дойти до Коломен и обратно. Перед дальней дорогой накормил Трудня и Бойку — его тоже придется брать с собой. Когда вернутся обратно, даже волхв не ведал. Взнуздав коня и пустив его на траву, разбудил остальных.