Волхв

Водянистые зрачки когда-то глубоких серых глаз, казалось, вообще не выражали мыслей. Но вот они метнулись влево, вправо. Старуха определенно что-то знала, но не желала говорить. Она потянулась к пояснице и, покряхтывая, поднялась:

— Стара я стала. С памятью у меня чего-то, не помню ничего. Вы вот чего. Я вам на сеновале место определю. Поживите у меня пару деньков, пока мои не вернутся. Может, они, что слышали про этого, как его… Винко?

— Воинко, — поправил Ставер.

— Вот-вот. Я и говорю. Оставайтесь.

— За приглашение благодарствуем, отчего не пожить у хороших людей. Да боюсь, в тягость вам не станет? А то хозяин вернется, может, недоволен будет.

— Хе, — старуха махнула рукой, — скажешь тоже. Не уж-то мы звери, родичей да одноверцев на улице оставим. А сынов у меня трое. Старшие — Даждьбоговы внуки, своими домами живут, со мной младший со своими детками. Полон дом народу. Он хоть и вроде как во Христа верует, а нормальный, их — попов — на дух не выносит и к нашей вере с уважением относится. Все б такие христиане были, и распри кончились. А я людей поспрашиваю, может, кто чего про вашего товарища и слыхал. А зовут-то вас как?

— Ставер моего товарища имя, — старики поднялись и слегка клонили головы, — а меня Креслав кличут.

— Славные гои. Меня зовите Лара. — Она снова взялась уходить. — Так что, прошу, оставайтесь, гостите сколько хотите.

Гости коротко поклонились хозяйке и с благодарностью приняли приглашение.

На следующий день старуха справилась по хозяйству и еще с утра куда-то убёгла. Калики тоже не стали сидеть во дворе. Подождав немного хозяйку, но так и не дождавшись, решили пройтись по селу.

С утра немного распогодилось. Солнце, правда, так и не появилось во всей силе, но иногда его огненные бока проглядывали в разрывах серых облаков. Было тепло, хорошо. Они вышли из калитки и направились по улице вверх. Дорога слегка подсохла, и старики легко находили путь по твердому. Им сразу приглянулись дома, которые здесь были похожи друг на друга, как близкие родственники. Все приземистые, из толстых кедровых или сосновых бревен, объемные, на несколько семей, в каждом горниц по десять-одиннадцать. Окошки маленькие, но с наличниками и кружевной вязью-резьбой по краям. А некоторые украшены резьбой и на карнизах, и по лицевой стене, да все «кружева» со смыслом, с родимыми рассказами: былями да сказами. Старики двигались медленно, подолгу стояли у каждой избы — «читали» кружевные завитушки. Почти все дворы были обнесены изгородями из жердей с прибитыми поперек толстыми плахами. Каждый такой дом мог по необходимости превращаться в крепость и выдерживать осаду не слишком настырного неприятеля. Видно, что их и строили с таким расчетом, чтобы в доме можно было не только жить, но и в случае внезапного нападения воевать какое-то время. Почти у каждой усадьбы по задам располагались многочисленные сараи, высокие сенники и длинные конюшни. За огороженной частью — двором — тянулись бесконечные, казалось, огороды, где поднимала ботву репа, редька и буряк, среди них вклинивались островки подсолнухов, полянки овса и ржи, огурцы, тыква и другие необходимые селянам овощи и злаки. В селе жили не бедно, во всяком случае, не одного убогого домишки странники, пройдя село насквозь, не заметили. На улицах было малолюдно. В основном им встречались старушки, спешащие по делам, да малышня, пускающая кораблики по редким лужам или гоняющаяся друг за другом в пятнашки. Завидя каликов, все непременно останавливались или прекращали игры, с любопытством разглядывая пришлых людей. Дождавшись, пока старики приблизятся, и старые и малые обязательно здоровались с ними, слегка опуская голову. Калики тоже отвечали короткими поклонами. У храма Макоши, как и все строения в селе, деревянного из потемневшего от немалого времени бревна, с небольшим колоколом под крышей часовни старики остановились на немалое время. Задирая головы, обошли вокруг, и еще постояли с благоговением, сжимая шапки в кулаках. Храм был закрыт. Они пробормотали короткую молитву мудрой богине судьбы и ее помощницам — Доле и Недоле и снова нацепили головные уборы.

За околицей, пропитанной густым смолистым ароматом, за последним домом, поменьше и попроще других, начинался ядреный сосновый бор. Старики подошли к первым высоченным деревьям. Здесь дорога заканчивалась и в лес убегала узкая натоптанная тропка. Прежде чем повернуть назад, они решили присесть на взгорке — отдохнуть в тени. И тут их кто-то окликнул:

— Здравы буде, странники. — Голос раздался неожиданно, и они даже слегка вздрогнули.

Калики обернулись. На них смотрел примерно их ровесник — старик с густой благообразной бородой в коротком жупане и лаптях. Он опирался на высокий посох, украшенный резьбой, умные глаза глядели с прищуром, словно он собирался улыбнуться, но почему-то сдерживался.

— И ты здрав будь, человече. — Старики развернулись и слегка кивнули.

— Кого-то ищете?

Креслав изучающе смерил взглядом старика:

— Странствуем по воле Божьей.

Их собеседник словно расслабился и наконец улыбнулся. Улыбка вышла светлая и примиряющая.

— Я тоже, други, такой же. Вот завела дорога в Коломны. Добрые люди не бросили на улице, приютили, — он кивнул на ворота крайнего дома. — Поживу немного и дальше пойду. Благодарствую Исуса, сына господа нашего, — он скромно перекрестился и подошел поближе. — Вы присесть, кажется, собирались. Давайте посидим, что-то жарко стало.

— Добре, присядем.

Старики, покряхтывая, расселись на взгорке, укрытом от солнечных лучей густой сосновой зеленью, посохи уложили рядом.

— А ты, никак, Сергий, — Ставер выглядел в прямом разрезе рубахи кончик креста. — Нам про тебя говорили.

— Говорили и ладно, ну, хоть не ругали сильно?

— Наоборот, хвалили.

— Людям я плохо не делаю, и они мне тем же отвечают.

— Это ты верно сказал. Только вот не все христиане, так как ты, считают. Некоторые нас, староверов, и в люди не записывают. На вроде собак мы для них.

Сергий опустил голову и вздохнул:

— Это беда веры христовой. Она мне душу жжёт и силы отнимает. Люди своим слабым умом, отягощенные грехами тяжкими, пытаются свет истины познать, а того не ведают, что только отягощают вину свою перед Господом. Не знают они, что у него там нет христиан и староверов, а только хорошие и плохие люди.

Креслав заинтересованно полуобернулся к Сергию, из-за него выглянул изумленный Ставер и испытывающе уставился на старика: не врет ли? Но взгляд Сергия был таким спокойным и чистым, что он тут же устыдился собственной подозрительности.

— Чудно слышать такие речи от христианина. Как ты среди своих-то уживаешься с такими мыслями?

Сергий поднял глаза и помолчал, разглядывая заплот крайнего дома:

— А я и не уживаюсь.

— И много вас таких, кто также считает? — Креслав внимательно следил за его глазами. Они задумчиво с легкой горечью смотрели в одну точку и чуть-чуть слезились. Старовер опустил взгляд и вздохнул. — Поди, ты один такой?

— Я не один, много нас, тех, кто настоящие слова Христа знают. А не те, что в евангелиях записаны. Хотя и там много истинного.

— А что он что-то другое говорил?

— Говорил. Многое по-другому. А из того, что в книгах священных до нас дошло, не вычеркнули… Например, он говорил не ходить с проповедью на северные народы. Они в правде живут, только для сынов Сима его слова были. Но они пошли, сами ничего из его учения не поняли, или поняли, но так, как самим выгодно было. Так нам и донесли. Никогда Христос не говорил «Блаженные нищие духом» или «Подставь правую щеку, коли ударили по левой». Он был волхв высшего посвящения, и учение его ведам не противоречит, скорее дополняет.

— Ты и веды знаешь?

— Давно живу, многое слышал и читал.

— Глаголицей?

— И глаголицей, и рунами, и резами, и той переиначенной русской азбукой, что монахи болгарские сотворили.

— А ей-то что читать? Все книги по нашему старому писаны…

— Уже не все. Старые книги, где память наша, предками — богами сохраненная, сжигаются, новые пишутся. Через годы не останется старых книг с правдой, до потомков наших дойдут только их летописи — с кривдой.