Страница 28 из 84
У ответственного секретаря бывали иной раз ошарашивающие мысли, повергавшие его собеседников в дрожь. Так, он считал, что совсем не обязательно областной газете перепечатывать подряд все материалы из центральной прессы, что областная газета должна в первую очередь показывать лицо области. Но собеседники, подрожав немного от этих крамольных высказываний, успокаивались на том, что «бодливой корове бог рог не дает!» — вот ведь не позволили же Бой-Ударову замещать редактора на время отпуска, так и оставили секретарем. А его собственные статьи иной раз удается так выправить, что и сам автор их не узнает. Правда, каждый раз приходится опасаться, не хватит ли старика кондрашка, однако все обходится…
Бой-Ударов знал, что его идея не находит распространения. Оставалось одно: по мере сил насыщать острым материалом хоть те две полосы, из-за которых, собственно, газета и называется областной. Но и на эти две полосы постоянно вторгались какие-нибудь перепечатки, и тогда вся жизнь области откочевывала в уголок на четвертой странице, где-то над объявлениями о разводе и о страховании домашнего имущества.
Сегодня обе полосы были полностью отданы области, но что это были за статьи! Обтекаемые, вежливо-успокоительные. Бой-Ударов даже плюнул в корзинку для бумаг и сердито вывел свою подпись на первой полосе.
Где-то хлопнула дверь, застучали подкованные каблуки, Бой-Ударов поднял голову. Как всякий газетчик, он знал огромную силу неожиданности в своей работе. Вдруг могла прийти телеграмма ТАСС, важное правительственное сообщение, и полосы газеты неожиданно приходили в движение: что-то вылетало, что-то вставало на первое место, наборщик и метранпаж рассыпали набор и принимались набирать новый материал. И все это надо было сделать так, чтобы газета вовремя попала к подписчику.
Но тут ничего не произошло. В кабинет ввалились фоторепортер Гущин и новый, так бездарно перепутавший рабкоровские письма сотрудник.
— А, это вы! — буркнул ответственный секретарь и склонился над столом, подписывая вторую полосу.
— Подождите, товарищ Бой-Ударов! — воскликнул новый сотрудник, удерживая его за руку.
— В чем дело?
— Мы привезли материал! — задыхаясь, будто он бежал сюда бегом, сказал новенький.
— С визой редактора! — торопливо добавил Гущин, произнося это сакраментальное слово с таким нажимом, что Бой-Ударов невольно выпрямился.
— Вот! — новенький вскрыл пакет и выложил на стол какие-то смятые листы, очевидно побывавшие в воде или залитые его собственными слезами.
— Вы что, выплакивали у редактора разрешение? — брезгливо спросил Бой-Ударов. — Почему рукопись грязная? И где вы нашли редактора?
— В доме отдыха «Чинары», — торжествующим голосом заявил Гущин. — А что листы и снимки подмокли, это ничего, мы их ему вплавь доставили. Негативы-то у меня целехоньки, я сейчас отпечатаю.
— Вплавь? — поразился Бой-Ударов. Со времени войны ему не приходилось слышать о такой оригинальной доставке материала.
— Он потом вам все расскажет! — заторопился Гущин. — Вы сначала прочитайте письмо редактора и пошлите материал в набор.
— Газета сверстана! — торжественно объявил Бой-Ударов и кивнул на стол.
— Это ничего не значит! — вскричал новенький. — Редактор приказал напечатать статью в сегодняшнем номере!
— А завтра будет поздно? — язвительно спросил Бой-Ударов.
— Если можно пресечь очковтирательство и антигосударственную практику, мы должны сделать это немедленно! — парировал новенький.
— Вон вы как думаете? — удивился Бой-Ударов, но рука его сама потянулась к неприглядному свитку. Нет, этот Чащин совсем не промах, он нашел нужные слова, чтобы разбудить его интерес.
Он сел за стол, кивнул молодым людям, чтобы те устраивались поудобнее, и принялся читать. Пробежав первую страницу, он поднял глаза и уставился на Гущина:
— Вы еще здесь? А кто будет за вас снимки делать?
Гущина как ветром сдуло. Чащин с тревогой следил за тем, как Бой-Ударов читал. Время от времени секретарь бормотал:
— Смешно!
— Очень смешно!
— Остро!..
Но как ни напрягал Чащин свой взор, он не видел ни тени улыбки на его мрачном лице, так что мог думать с полным основанием, что Бой-Ударов говорит все это в насмешку. Но вот дежурный редактор протянул руку к телефону и вызвал типографию.
— Метранпаж? Сколько у вас наборщиков? Так! Сейчас я посылаю срочный материал. Раздайте его по одной странице! Пять снимков по два с половиной квадрата. Верстать стояк на второй полосе. Что? Куда старый материал? А хоть к черту! К черту!.. Печатать будем новый! Ну и переверстаем, подумаешь!..
Женщина-курьер, которую Бой-Ударов вызвал звонком, вошла медленно, и он обрушился на нее:
— Вы где работаете? Вы в газете работаете! Будьте добры, побыстрее. Немедленно в типографию! И пусть позвонят, как только материал будет набран. Я сам буду верстать!
Женщина убежала. Бой-Ударов встал из-за стола и заходил по кабинету.
— Рассказывайте! — приказал он.
— Что рассказывать? — удивился Чащин.
— Как нашли этот материал, как писали, за что на вас обрушился Коночкин. Имейте в виду, газету будет он подписывать.
Чащин как-то странно икнул, поднялся и, пошатываясь, пошел вон из кабинета. Бой-Ударов догнал его в дверях и крепко ухватил за плечо.
— Что с вами?
— Не подпишет. Ни за что не подпишет! — простонал Чащин.
— Это не ваша забота! Вы пока рассказывайте!
Рассказывал Чащин скучно, утомительно, со множеством ненужных подробностей, пропуская в то же время много существенного. Но вот странно: насколько мрачное лицо было у Бой-Ударова, когда он произносил, читая рукопись: «Смешно! Очень смешно! Остроумно!» — настолько теперь он был смешлив, закатывался по всякому поводу и даже, как казалось Чащину, без повода. Ну, скажем, что смешного было в том, что Трофим Семенович выгнал Чащина из своего дома? Или в том, как холодно простилась с Чащиным Виола? А Бой-Ударов хохотал, кашлял и снова хохотал и уж совсем удивил Чащина, когда вдруг ударил его по коленке и закричал:
— Да она же любит вас! Любит!.. И как это вы не понимаете? Эх вы, молодежь!..
— Виола? Любит! Она меня ненавидит! — воскликнул Чащин.
— Какая она Виола? Она Варвара! Так ее и зовите! А что любит, так это ясно! Если уж предпочла пожертвовать отцом, так чего вы от нее еще хотите?
— Как то есть пожертвовать? Она же комсомолка! — рассердился Чащин.
— Вот именно, вот именно, комсомолка! И никакое барское воспитание ей душу не вытравило. Вы вот что учтите, молодой человек! Эх, завидую я вам!..
— Да за что она может меня полюбить? — не унимался Чащин, хотя сердце его вдруг начало сладко ныть.
— Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним! — вдруг продекламировал Бой-Ударов.
Но тут пришел Гущин со снимками, и разговор оборвался.
В три часа ночи сверстанные полосы послали на подпись заместителю редактора. Не прошло и пятнадцати минут, как Коночкин был в редакции. Чащин, бледный, с бьющимся сердцем, присутствовал при этой стремительной атаке.
— Кто заверстал эту чепуху? — заорал Коночкин, надвигаясь на Бой-Ударова со сжатыми кулаками.
— Распоряжение редактора, — коротко ответил Бой-Ударов, словно и не видя этих кулаков, этого багрового лица.
— Я здесь редактор! — громовым голосом крикнул Коночкин и ударил кулаком по столу. О, с каким бы удовольствием он нанес этот удар прямо в ухо тому щелкоперу, что стоял в стороне, испуганный, поджавшийся, но тем не менее непримиримый! — Вы еще ответите за ваше самовольство! — продолжал он кричать, краем глаза следя за Чащиным и успевая отметить, что оба эти нарушителя дисциплины — и Бой-Ударов и щелкопер — словно бы и не слышат его. Опыт подсказывал ему, что их непреодолимое молчание опасно, что они, видно, обзавелись каким-то тайным оружием, которое тоже нужно учитывать, но гнев застилал глаза красной пылью, и он уже не мог удержаться. — Выбросить эту клеветническую стряпню немедленно! — вопил он, а сам начинал бояться все больше и больше.