Страница 21 из 47
— Стихи еще далеки от совершенства, но это, по-видимому, черновой набросок. А вот слушай дальше: «И чего они, гады, здесь держатся?! Бухта с заплату величиной, берега — голые, а такую оборону создали — впору тяжелую артиллерию подтягивать. Ну, да ничего. Утром их выковырнем». Затем опять стихи:
— Последнее слово не окончено, и тут же приписка: «Вызывают к командиру. Наконец-то, кажется, исполнят мою просьбу, пошлют в разведку», — Буранов положил снимок на стол.
— Та-ак! — неопределенно сказал Рыбаков.
— Что-то такое здесь было! — и Буранов снова встал, прошелся по палате. — Понимаешь, — остановился он около кровати Рыбакова, — почти двое суток немцы обороняют пустынную, никому не нужную бухту. Разведчики находят какие-то провода и перерезают их. Наутро фашисты бомбят бухту, причем почти все бомбы почему-то падают в воду…
Буранов опять прошелся по палате.
— Старший техник-лейтенант Бондарук тоже подозрительно относится к этой бухте, говорит и, по-видимому, не без основания: неспроста ее так заминировали, — задумчиво заметил Рыбаков.
— Вот именно — неспроста!
— В дальнем углу бухты скалы светлее, словно они обрушились недавно. Не исключена возможность, что там и произошел взрыв…
— Да?! — быстро обернулся Буранов, стоявший у окна. — Как туда попасть?
— Теперь туда можно будет добраться лишь после того, как проверят всю бухту. Только сегодня две мины обнаружены…
— Придется ждать, — с нотками неудовольствия в голосе сказал Буранов. — Не дает мне покоя эта лаборатория «Зет». Где-то в этих местах она должна быть!.. Груз из порта направлялся баржами, — значит она находилась на побережье. Баржи небольшие — значит, неподалеку… Нужно найти эту лабораторию и не только ради любопытства…
— Секрет?
— Да нет, не секрет. В Бонне выплыл на поверхность один политический деятель. Отъявленный нацист, бывший полковник войск СС, а прикидывается ягненком. Известно только, что он был начальником этой самой лаборатории «Зет», чем занимался — неясно. По его рассказам выходит, что чуть ли не пастеризацией молока… А опровергнуть — нечем. Лаборатория не найдена, никаких отчетов о ее деятельности обнаружить не удалось, почему-то нет в живых ни одного бывшего сотрудника…
— В общем, уравнение со многими неизвестными!
— Да, — согласился Буранов. — Но все равно, этот клубочек когда-нибудь будет распутан!.. Я схожу осмотрю бухту, побываю на стройке. Перед отъездом зайду…
— Хорошо… Ведь Барабаш пишет, что в бухте стояла баржа. Куда она делась?
— Дальше в письме о ней ничего не говорится.
— Надо сейчас же запросить Барабаша, может быть, он что помнит.
— Сразу же иду на почту, — и Александр Александрович вышел.
…Буранову, что называется, повезло. На стройке оказался мастер, который еще до войны работал на этом руднике, а затем находился в партизанском отряде.
— Что ж я вам могу рассказать? — начал невысокий, коренастый, средних лет мастер, когда они закончили осмотр стройки и уселись на высоком обрыве над бухтой. — Поселок здесь был небольшой, десятка два-три домишек, да и рудник — только одно название: руды добывали сотни полторы тонн в неделю. Я не металлург, точно не знаю, но шла наша руда в качестве каких-то добавок.
Да, так вот, перед самой войной решили этот рудник расширить. Старая штольня слишком длинной была, кое-где свод стал проседать, трещины появились. Решили тогда в новом месте к рудному телу штольни пробивать — не знали еще, что руды здесь подходят к самой поверхности. Построили около вот этих скал помост вроде большого причала, и вон там, — показал мастер в дальний угол бухты, — начали новые штольни прокладывать. Начали, да не успели, война помешала. Я со своими дружками-горняками ушел партизанить, а немцы, как только захватили это место, жителей выгнали, а поселок сожгли.
Потом нашему отряду дали задание — взорвать штольню, сжечь помост. Это мы сделали. Штольня села прочно, наверное, до самых выработок, да и помост сгорел без остатка. А больше я ничего не знаю. Наш отряд перебросили в другой район, потом я служил в армии. После войны заглянул сюда. Все пусто, заброшено, от поселка и следа нет, сохранились окопы, да и те уже зарастать начали. Дорога оказалась заваленной, ущелье — заминированным и опутанным колючей проволокой, вот там, по вершинам гор, тоже шли проволочные заграждения. Даже то место, где мы начали новые штольни, и то немец взорвал…
Первым простился Буранов: он торопился на автобус. Затем ушли Обуховский и Довбыш, а за ними — Крестич и Шорохов. Бондарук и Рыбаков остались одни. Капитан третьего ранга полулежал на постели, опершись на подушки, и чертил на листе бумаги.
— Гидростатический взрыватель может быть и в зарядном отделении, и в парашютном, и в отделении боевой аппаратуры. В первую очередь нужно обезвредить его. Затем лучше всего снять акустический взрыватель… — говорил он.
Бондарук смотрел, поддакивал, но мысли его были далеко. Он пытался заставить себя думать о мине, которую ему предстояло разоружить, но почему-то вспоминалось детство, работа на мотоциклетном заводе, и, уже совсем некстати, встало в памяти лицо его бывшей жены. Сейчас он спокойно вспоминал о ней, горечь обиды уже прошла, но ему вдруг стало жаль, до боли жаль своего чувства, прожитых с нею лет. Ведь ничего, буквально ничего не связывало их: разные вкусы, разные интересы, разные взгляды на жизнь…
— Надо было бы раньше разойтись, — не замечая, что говорит вслух, подумал он.
— Что — раньше? — переспросил Рыбаков.
— Да так, это я о своем, — смущенно ответил Бондарук и усилием воли отогнал воспоминания.
— Учтите, если даже вам и знакомо все в этой мине, прежде, чем что-либо сделать, осмотритесь хорошенько, подумайте, к чему это приведет, — говорил Рыбаков. — Мне много приходилось читать о том, что немцы, дескать, поступают по шаблонам. Может быть, это в какой-то мере и верно, но насчет ловушек, разного рода «сюрпризов» они очень изобретательны. Знаете пословицу: «Ставь врага не ягненком, а волком»? Так вот, всегда думайте, что эту мину конструировал очень хитрый и умный человек, и старайтесь быть умнее и хитрее его.
…Все готово. Шорохов поудобнее прилаживает на голове телефоны, раскрывает журнал, чтобы записать каждое слово своего друга. Рядом с ним лежат капитан второго ранга Крестич и мичман Довбыш. Довбыша старший лейтенант Обуховский попытался оставить на водолазном боте, но мичман отмахнулся:
— Хиба я можу чем-нибудь заняться, когда эта подлюка там лежит!
Бондарук знал, что через минуту он останется один на один с миной, знал, что ни капитан второго ранга, ни мичман, ни Виктор не смогут ему помочь, но все-таки приятно чувствовать: вот они рядом, внимательно следят за каждым движением, за каждым словом, за каждым вздохом его.
Бондарук одним прыжком вскочил на обломок скалы и невольно остановился: день был такой удивительно ясный, молодой; море, скалы, даже всегда мрачная бухта, искрились под солнечными лучами, и от этого простора, света хотелось петь или сделать что-то хорошее, радостное. Но неподалеку лежало черное тело мины — остаток войны, таящий в себе смерть. Бондарук вздохнул и спокойно направился к ней.
— Приступаю к разоружению, — донесся до Шорохова голос Бондарука, чистый и по-детски звонкий. — Вскрываю среднюю горловину.
Затем послышалось тяжелое дыхание, скрип… Отдана горловина, Бондарук начинает разоружать мину. Шорохов тщательно записывает каждое сказанное им слово, помечая в скобках: «тяжело дышит», «мурлычет песню», «свистит». Вдруг раздался удивленно-испуганный возглас Бондарука:
— Здесь!.. — и сразу же огромной силы взрыв смял повисшую над бухтой тишину, придавил людей к земле.