Страница 30 из 74
Но мы хотя бы нашли его. Я стал продираться сквозь толпу, Хети старался не отставать. Мы обошли стены дворца по периметру. Других входов как будто не было, но наконец, с задней стороны, мы таки нашли один: маленькая дверь для торговцев и слуг, рядом с ней в стене имелось окошечко. Привратник едва помещался в привратницкой, словно в коробке, которую перерос своими раздавшимися телесами.
— Пропустите нас.
Чтобы рассмотреть меня, привратник медленно повернул голову — крепкую, побитую и неумолимую, как камень.
— Это важно. Вот мои бумаги.
Я прижал папирусы к решетке окошка. Мужчина знаком велел просунуть их внутрь, что я и сделал, и он, отдуваясь, неспешно прочел их, с досадной медлительностью водя пальцем по строчкам.
— Вам даны все полномочия. И однако же, вы хотите войти во дворец через мою дверь.
— Да.
Он окинул меня взглядом.
— Нет.
К окошку шагнул Хети.
— Он старший сыщик полиции. Я помощник Маху, начальника полиции. Перестань задавать глупые вопросы и впусти нас.
Привратник снова неспешно нахмурился и, задышав еще тяжелее, сунул сквозь решетку мои документы. Я выхватил их из потной руки привратника и поторопился войти в дверь, которую он открыл.
Мы поднялись по какой-то широкой лестнице и очутились в большом дворе при кухне. В пыли сгрудились утки, но углам лежали горы овощей. Мы прошли через кухонные помещения, минуя поваров, которые быстро рубили что-то на столах или приглядывали за большими котлами, кипевшими над открытыми очагами, и попали в раздаточную, а затем в парадную столовую с высокими потолками, где в тиши стояли столы и буфетные стойки. Держась с уверенностью, которую вынуждены были показывать, но которой не чувствовали, мы вошли в двойные двери и оказались в просторном, с высокими потолками зале с колоннами по центру. На отполированных до блеска полах лежали огромные пятна солнечного света. Многочисленные двери вели из этого зала в комнаты поменьше. Казалось, тишина была плотно насыщена могуществом. За несколько минут от уток во дворе до роскошных коридоров власти: таким вот интересным образом сопрягались в этом дворце вещи.
Затем за закрытой дверью я услышал громкий от злости голос Эхнатона и другой голос, властный, но спокойный, как будто утихомиривавший ребенка, но в нем таилась угроза. Голос этот был мне знаком, но я не мог вспомнить, кому он принадлежит. Мы подобрались поближе, чтобы подслушать разговор. Снова раздался голос Эхнатона — настойчивый, требовательный, непреклонный; второй голос звучал так, словно его владелец просил чего-то невозможного или по крайней мере чего-то, с чем Эхнатон не мог или не хотел согласиться. Я разобрал «бросая вызов моему авторитету… публичное унижение», затем слово, которое я не уловил… кажется, «слабость». Потом — «в донесениях разведки сообщается… возможность, которая нам нужна, чтобы покончить с этим сейчас», а далее наступила напряженная тишина, какая бывает, когда разговор ведут шепотом. В конце концов хлопнула дверь.
Хети посмотрел на меня. Он тоже слышал обрывки разговора. Прошла примерно минута полной тишины, снова хлопнула дверь, и возникла фигура Рамоса в красивых, впечатляющих одеждах. Он быстро пошел прочь — судя по всему, в ярости.
Внезапно нас окружили со всех сторон. Из-за колонн выскочили стражники и с излишним рвением бросили нас на пол, крича, чтобы мы не шевелились. Я услышал, как человек остановился, развернулся и приблизился ко мне. Ноги Рамоса остановились рядом с моим лицом, прижатым к холодному камню пола. Длинные ступни визиря, обутые в золоченые кожаные сандалии, были во вздувшихся голубых венах и с распухшими суставами.
— Что вы здесь делаете? Как прошли через охрану? Пусть встанет.
Стража тут же отступила. Я поднялся и отряхнул одежду.
— Это было несложно. Я уже говорил, что охрана здесь, похоже, не на должном уровне.
Лицо Рамоса потемнело от гнева. Что-то в этом человеке побуждало меня раздражать его, хотя я понимал всю глупость своего порыва.
— Отличное замечание со стороны человека, который исчез во время утиной охоты.
Тут раздался другой голос. Легкий и чистый.
— Прошу разобраться, почему он с такой легкостью нашел сюда дорогу. Куда все катится в этой стране? Идем, — обратился ко мне Эхнатон и едва заметным движением руки отпустил всех, включая Рамоса, все еще кипевшего от гнева.
Мы вошли в отдельную комнату, и за нами мягко закрылись двери. Фараон сразу же набросился на меня:
— Поскольку никаких сведений не поступало и расследование продвинулось незначительно, я решил, что ты и в самом деле мертв. Что вполне могло быть. Говори.
— Действительно, кажется, кое-кто здесь предпочел бы видеть меня мертвым.
Он пристально на меня посмотрел. Затем знаком велел быстро выйти следом за ним через арку в обнесенный стеной сад. Мы прошли по дорожке, пока не удалились на некоторое расстояние от здания.
— Этот дворец был выстроен, чтобы охранять меня, но он предназначен еще и для подслушивания. Время от времени чувствуешь, как вроде бы ниоткуда тянет прохладным воздухом, — и становится ясно, что в стене есть крохотная трещинка, невидимая глазу, однако такая значительная, что слова и сведения просачиваются в мир. Слова обладают очень большой силой, но они еще и очень опасны.
Мы сели друг против друга в деревянные кресла, наши колени почти соприкасались. Жара стояла удушающая. Я моментально вспотел. Фараон же с виду чувствовал себя прекрасно — как ящерица.
Я сообщил ему, кто была убитая девушка. Заметил, что установление ее личности было серьезным достижением, повлекшим за собой несколько важных последствий, не в последнюю очередь позволявших предполагать, что царица жива. На эти слова он практически не отреагировал, если не считать быстрого кивка в сторону. Я описал жуткую смерть Тженри, затем охоту и покушение на мою жизнь, но не указал прямо на Маху. Пусть сам до этого додумается. Но ясно дал понять, что в его городе есть силы, которые за мной охотятся. Эхнатон неожиданно пришел в раздражение.
— Дни у тебя утекают, как вода сквозь пальцы, а ты сидишь тут и ничего существенного не говоришь. Все, чего ты пока добился, — нажил врагов. И ничего с уверенностью не сказал о местонахождении, или о судьбе царицы, или о том, кто ее похитил.
Я дал ему минутку потомиться, потом сказал:
— Я приблизился к разгадке тайны. Но мне нужны новые полномочия, а с ними — определенная защита.
— Например? — резко спросил он.
— Я бы хотел побеседовать с царицей-матерью. И с вашими дочерьми.
— Зачем? Ты думаешь, что мою жену похитила моя мать?
Я настаивал, ничего другого мне не оставалось.
— Мне нужно поговорить со всеми, кто может что-то знать или мог что-то заметить, не посчитав это важным. Я пытаюсь найти следы нашей тайны в пыли прошлого. Важны все улики.
Он мгновение обдумывал мои слова, потом решительно сказал:
— Я разрешу это. Но помни, что я тебе обещал. Провалишься — и ты, и твоя семья будете соответственно наказаны. Ибо я в последний раз напоминаю тебе: твое время истекает.
От ответа меня избавило негромкое постукивание — кто-то приближался, опираясь на палку. На дорожке появился подросток, поразительно похожий на Эхнатона — от обаятельного, но угловатого лица и худого тела до изысканного костыля под мышкой. Взгляд мальчика медленно переместился на меня. По телу у меня побежали мурашки — он казался стариком, заключенным в скрюченное детское тело.
Эхнатон холодно кивнул мальчику, который пристально посмотрел на нас обоих, а затем развернулся с отработанной уверенностью и непринужденностью, означавшими недавнее проявление физического недостатка. Я услышал, как костыль пересчитывал ступеньки, пока мальчик перемещался в следующую гулкую комнату. Эхнатон никак не прокомментировал это странное явление.
— Я дам тебе свое разрешение, — повторил он. — Ты можешь встретиться с царицей-матерью и моими дочерьми сегодня вечером. И я кое-что предложу. — Я ждал. — Я обзавелся множеством союзников и друзей, но у меня и много врагов, что неизбежно. Нетрудно догадаться, кто они: недовольные жрецы ненужных культов; старые карнакские семьи; фиванская знать, сколотившая состояние нечестным путем и теперь нацеленная на создание исполненного значения и прекрасного образа этого города. И если эти враги есть у меня, вообрази, насколько сильнее они должны ненавидеть царицу. Могущественный мужчина, управляющий миром, — это одно; могущественная женщина — совсем другое. А теперь я должен следовать дальше. Я хочу, чтобы ты присутствовал при посвящении Мериры в Большом храме. Чтобы увидел, как далеко мы продвинулись по пути истины. Он самый преданный слуга и единственный жрец, кроме нас, кому дарована честь ходатайствовать за мир перед богом. И ты увидишь, как его будут посвящать.