Страница 20 из 74
— Однако если он появится без Нефертити, это лишь подтвердит подозрения.
Я вдруг осознал, почему в зале царит такое оживление и шум. Словно ослабевали действовавшие в течение дня правила — моления и почтительное отношение к новой религии. Общее настроение передалось и мне. Мимо проходила другая девушка, и я остановил ее, чтобы взять напиток. Мне внезапно очень понадобилось еще выпить, и я с благодарностью осушил кубок.
Хети посмотрел на меня.
— Что?
— Ничего.
Как раз в этот момент оркестр закончил свой мучительный труд и танцоры разошлись. Оглушительный вопль труб прервал заградительный огонь разговоров, чиновники выстроились, и все головы повернулись к возвышению в центре зала. Глашатай возвестил его имя, и Рамос поднялся на помост. В зале немедленно наступила тишина. Прежде чем заговорить, он несколько секунд осматривался по сторонам.
— Сегодня вечером мы в согласии пребываем в новом городе Обеих Земель. В новом городе нового мира. Здесь мы празднуем деяния и чудеса Атона. И в ближайшие дни будем приветствовать прибытие царей, военачальников, правителей разных стран, верных вассалов, должностных лиц и вождей. Они собираются сюда со всей империи, чтобы выразить должное уважение Великой державе Эхнатона, благодаря которому все существует и в ком все признают Истину. Я приветствую тех почетных гостей, которые уже находятся среди нас. Тем из вас, кому посчастливилось поселиться здесь, служа Великой державе, я говорю: приветствуйте вместе со мной. А миру, который слышит эти слова, я говорю от имени Эхнатона и царской семьи: поклоняйтесь Атону здесь, в Ахетатоне, городе света.
По окончании речи повисла напряженная и неловкая тишина, словно требовалось что-то еще сказать или чему-то следовало произойти, например Эхнатону и его семье появиться в Окне явлений. Но ничего не произошло. Я обратил внимание, что люди украдкой обмениваются смущенными взглядами, в самой осторожной форме откликаясь на данную догму и на вызвавший чувство неловкости тон, странно безжизненную манеру Рамоса. Все знали, что кое-кто исчез. Рамос спустился с возвышения, чтобы официально поздравить почетных гостей. Постепенно уровень шума восстановился, но на сей раз в иной тональности, указывавшей на обмен догадками.
Для одного вечера мне хватило. Нужно было вернуться к себе, подумать, поспать. Я снова посмотрел на статуи Нефертити. «Где ты? Почему исчезла именно сейчас? Похитили ли тебя, и если да, то кто? Или ты исчезла — и если да, то почему? Кто ты?»
Снаружи, вдоль Царской дороги, еще оставались горожане, желавшие увидеть какую-нибудь важную персону. По счастью, никто не обратил особого внимания на нас с Хети, поэтому мы медленно поехали прочь.
Лежа в своей комнате, я обдумывал различные подробности этого вечера. Из головы у меня не выходило чудное маленькое изображение Эхнатона. Я вспомнил слова Пареннефера об очаровании жизни в этом городе. Но теперь он не казался таким простым. Несмотря на язык света и просвещения, здесь обитают, дожидаясь своего часа, все те же темные тени людского тщеславия, алчности и жестокости. Внезапно мне почудилось, что Эхнатон держится на солнце из страха перед этими ночными тенями, с каждым днем все ближе к нему подползающими. Теперь я тоже объект посягательства этих теней. Маху был прав. Я еще не отделяю правду от домыслов, факт от выдумки, честность от лжи.
Я подошел к окну и выглянул в унылый дворик. По крайней мере немного спала жара. Ночью пустыня делает этот город сносным; ветер, охлажденный ликом луны, проникает в двери и коридоры, касается наших спящих лиц и вторгается в наши беспокойные сны. Завтра я должен установить личность убитой девушки. Меня поразило, что я разбирал разные возможности. Преследовал копии в надежде найти потерянный оригинал. Но хотя бы следующий ход — мой. Скарабея и этот дневник я для сохранности положу под подушку в изголовье. Да благословят боги моих детей и жену и на рассвете вернут меня к новому свету. Внезапно моя любовь к ним отозвалась в груди уколом боли.
14
Я проснулся от настойчивого стука в дверь. Это оказался Хети. Что-то случилось. Было еще темно. В молчании мы быстро проехали по пустынным улицам.
Я открыл дверь комнаты очищения. В ней было очень темно и очень холодно. Я вошел в комнату осторожно, не желая ничего нарушить. Поднял фонарь. Смутно видневшееся тело девушки лежало на прежнем месте. В промозглом воздухе чувствовался запах тления. Все свечи в подсвечниках догорели. Я медленно обошел помещение, стараясь осмотреть все по своему методу, который заключается в том, чтобы разбить поверхности и пространство на квадраты, обследовать один и перейти к следующему. Все было как я запомнил: шкафы закрыты, инструменты на своих местах, урны-канопы на полках. Сыны Хора пристально смотрели на меня. Подняв фонарь, я пошел вдоль стены с пустыми раскрашенными гробами. Внезапно я отскочил назад: один из гробов был широко открыт. В нем, подобно дурной шутке, находилось тело.
Тженри стоял в гробу прямо, глаза были широко открыты, легкая улыбка играла на обескровленном красивом лице. Я подвигал фонарем и уловил странный блеск широко открытых глаз. Внимательно к ним присмотрелся. Стекло. Я опустил фонарь. Что-то еще стояло на полу у его ног. Урна-канопа.
С бесконечной осторожностью и скорбью Мы с Хети взяли Тженри и аккуратно положили на стол. Мы избегали смотреть друг другу в глаза. Несколько часов назад эти мышцы и кости было приятным молодым человеком, строившим планы на будущее. В свете заново зажженных ламп я тщательно осмотрел тело. Если не считать набедренной повязки, Тженри был обнажен, обмыт и чист. На серо-желтой коже запястий и лодыжек, вокруг талии и грудной клетки остались грубые багровые и синие рубцы. На лбу глубоко отпечаталась полоса лиловых синяков. Связали его крепко. Он изо всех сил боролся за свою жизнь. Также имелись царапины и маленькие разрывы на ноздрях. Мне стало страшно от того, что я должен был обнаружить. Я открыл его рот, застывший, как капкан, и вытащил оттуда липкий красный комок. От языка остался лишь изжеванный кусок мяса, в котором нельзя было узнать орган речи. Я продолжал осмотр, хотя больше всего мне хотелось выскочить из этой комнаты и бежать куда глаза глядят, а не продвигаться к открытию, которое, я знал, поджидало меня впереди. Он явно был жив, когда все это с ним проделали. Все указывало на медленную, мучительную и жуткую агонию. Я поднял глаза и увидел зловещие инструменты для мумификации, висевшие в полумраке на своих крюках. Взяв себя в руки, я заглянул в урну-канопу. Внутри лежал его мозг, поврежденный, рассеченный и уже подернувшийся синевой разложения, обычно выбрасываемый орган, поверх которого лежали глаза Тженри с оборванными нитями кровеносных сосудов.
Я не верил своим глазам. Кто-то связал Тженри и с помощью железных крюков, как ни в чем не бывало висевших на стене, вынул мозг через ноздри у него, еще живого, как будто он уже был мертв и готов к погребению. Опытная рука тщательно осуществила эту операцию. И совершалась она во время нашего пребывания на приеме, пока мы ели, пили и вели беседы. И сделана была в этой комнате.
Я старался обуздать свои чувства. В свое время чего я только не навидался. Я вдыхал сладкий запах горящих человеческих костей и наблюдал пар, поднимавшийся от внутренностей из разрезанного живота только что убитого человека. Но я никогда не видел ничего подобного этому бесчеловечному, варварски аккуратному деянию.
Больше я ничего не мог для него сделать. Ни одна молитва из «Книги мертвых» не оградит от этого ужаса. Я вспомнил, что приказал ему остаться здесь. И теперь он погиб. Я опустил его нежные холодные веки, закрывая чужие яркие стеклянные глаза. Мы с Хети вышли из комнаты с ее отвратительным холодом и встали у двери. Занимался рассвет. Пели птицы.
15
Я велел Хети ехать в главное управление полиции и сообщить об убийстве, а сам остался ждать. Мне требовалось побыть одному, прежде чем разразятся шум и крик. Следовало подумать, хотя голова моя была более пустой и терзаемой призраками, чем Красная земля. Картины того, что сделали с этим подававшим надежды молодым человеком, пресекали любую мысль.