Страница 13 из 14
Еще до их окончательного подхода все вскочили, но никто не успел мне помочь. Брызжухин рвался (говорила потом Ирочка) ко мне, но она, дура (говорила она потом), почему-то в него вцепилась, Корш сбил Стива с ног в тот момент, когда они были совсем уже рядом, близко, и первый милиционер взял за шкирку и поднял Стива, а второй просто клещами сжал мою руку, плотненькими тисочками. Им нельзя было, конечно, нас бросать, так что остальные метнулись к леску и исчезли, да и непонятно было, кто они, эти остальные: может, они были трусливыми свидетелями, а вовсе не друзьями и не участниками…
— В машину, — сказал мне второй.
— Можно я лицо помою? — спросил я как-то вяло.
— Можно, — сказал он и повел меня к воде.
Там он отпустил меня, я умылся, вернее, начал умываться.
— Что произошло? — спросил он. Почему-то я отвечал не запинаясь, может, потому, что продолжал мыться.
— Да этот заставлял одного парня лезть в воду за бутылкой, издевался, — сказал я.
— Ты их знаешь?
— Нет, — соврал я, полоща рот от крови.
— А они между собой? Знакомы?
— Вроде нет, не понял.
— Ты-то чего полез?
— Он издевался, — сказал я.
— В каком классе?
— Кто?
— Я, — сказал он, вдруг улыбнувшись.
— В девятом, заканчиваю.
— Отличник?
— Нет, чуть выше среднего. Отличник? — я даже рассмеялся.
— Ну, поехали. Хочешь в милицию?
— Оч-чень, — сказал я. — Вообще-то мне бы не следовало.
— Ну да? Почему?
— Маме это ни к чему. Она нездорова, — соврал я.
— Хм… Ну, оставайся. Ладно. Я все видел, да и лицо у твоего обидчика знакомое, а-а, вспомнил, я здесь его и видал. Выпендривался.
Он ушел по скрипящему песку. Плечи слегка опущены. Седой. Все это я отметил боковым взглядом: я смотрел на Регишу. Она продолжала сидеть на песке, точнее — на дощечке на песке, глядя на воду, мимо меня (потом я понял — мимо всего).
Я подошел к ней.
— Меня предупредили недавно, — сказала она ничьим голосом, и я похолодел, — что тот его привод — предпоследний, значит этот последний. — И дальше, уже как гром выстрела. — Зачем ты это сделал? Зачем ты начал?..
— Не я, так это бы сделал Брызжухин. Стив издевался над ним.
— А раньше? Не издевался? Брызжухин пощадил бы свои хоккейные руки, а оправдание придумал бы. Не в лодке дело, не в мотоцикле, не в пятнадцати рублях. Мой отец и мачеха — не в счет. У меня есть только он, мой родной брат. В школе, когда я была поменьше, только он защищал меня, только он. Хороший, плохой — он мой брат.
Она встала, глядя мимо меня (только раз бегло взглянула), сделала шаг от меня… еще шаг… еще… Уходила… Ушла.
…Ирочка, Галя, Корш, Брызжухин, Гусь протягивали ко мне руки, они очень-очень-очень просили меня отвести их поесть мороженого, они все оплатят, лишь бы я отвел их, не бросал, показал им, где в этой жаре прячется маленькая мороженица. Нет, это было потом, во сне. Я качал головой и отказывался, отказывался. Да нет, вовсе не во сне это было, на самом деле, только минутой позже.
— Не звони мне больше, пожалуйста. Не замечай меня. — Этот голос Региши мне тоже снился, точно накладываясь на тот, что был на самом деле, прозвучал, долго звучал в холоде, под дождем, довольно сильным дождем, накрывшим реку, залив, яхт-клуб, лодку «Муравей»… На меня не упало ни капли.
12
Мы выехали утром, в едва заметную пока, начинающуюся жару. Тучи слегка двигались, ветер был слабый. Где-то в багажнике лежали наши паруса из хэбэ — голубой грот и желтый стаксель, на гроте был номер нашего катамарана, его Алексей Яныч получил в яхт-клубе. Там же, в багажнике, лежали (тоже упакованные) поплавки и чехлы. Наши дебаты о том, как назвать судно, кончились неожиданно. Я, думая о других названиях, внезапно прошептал: «Песня без слов» — «Что? — сказал Яныч, — повтори», я механически повторил. «Это то, что надо, — сказал он. — То самое название. Точка, Егор».
Его старенький «Москвич», который он (имея доверенность) на время легко выпросил у приятеля, вез нас на залив: его самого, Нинулю, Пирожка, наш кораблик «Песня без слов» и меня. Я молча сидел справа от Яныча, а Ванечка и Нинуля — сзади, их он согласился взять не раздумывая, а я почти и не просил, просто сказал (он как раз писал на поплавке название катамарана), нельзя ли поехать с нами моим друзьям, ну, может, и не обязательно катать на паруснике, а просто с нами, за город, и он легко согласился.
Машина катила ровно, и чем больше мы приближались к той точке залива, где должны были остановиться, тем больше я спиной и макушкой чувствовал точки — наши паруса и поплавки в багажнике и над собой — такелаж катамарана. Асфальт помаленьку начал плавиться на солнце, слепить глаза… Странно — я задремал.
Потом был (мой, конечно, но, может, и Яныча) какой-то захлеб, веселая нервность (правда, он меня частенько осаживал) — мы собирали катамаран. Если бы пошел град, наверное, я бы заметил его не сразу, хотя людей приходилось замечать. Пирожок степенно и чинно метался между катамараном и Нинулей, пока Яныч не «отправил» его в куст. Пирожок, хохоча, улетел в самую его середину, а когда выкарабкался, вынужденно стал помогать Нинуле — она готовила на траве, на клееночке, завтрак, сама вся такая красивая, в купальнике нежного бежевого цвета.
Поразительно, когда часа через полтора (а Нинуля с Пирожком уже трижды купались и делали на песке «полуберезку» и даже «березку»), когда наконец катамаран был собран и наш грот тихонечко поскрипывал гиком на ветру, Яныч согласился, даже настоял на завтраке: я-то понимал, что торопиться не следует, но это было уже слишком, катамаран стоял на поляне, еще ни разу не понюхав моря, ни разу, оно было рядом, в тридцати метрах… Нет, этого понять я никак не мог.
— Теперь задача, — сказал Яныч (в руках у него была редиска, хлеб, ириска, чеснок, котлета, пепси)… теперь задача. Я в море иду точно, — глаза его сверкали, — это всем ясно. А дальше… Кто второй? Дама? Или вот этот яхтсмен? — Он налил мне чаю из термоса.
— Что-о? — почти крикнул я после большой паузы, во время которой все мое джентльменство смешалось с грязью. — Как это — Нина?!
— Я уступаю, — нежно сказала она, — слышишь, Егор?
— За тобой — будущее! — крикнул ей Яныч с восторгом. — Будущее, Нинок! Если будет все хорошо, ну, с «Песней без слов», сегодня я перекатаю всех. Двинулись!
— Нет уж, сначала мороженое, — сказала Нинуля, доставая термос с широким горлом.
— И нам с ним, с Егором, тоже? — вяло спросил Яныч.
— Само собой.
— За тобой будущее, Ниночка, — сказал Яныч как-то понуро.
…За четыре угла мы легко донесли катамаран до воды, вошли в воду (холодная!), и катамаран, шлепнув по ней поплавками, сразу же вроде как — не знаю, как это объяснить, передать — ожил, слегка покачиваясь на воде и будто бы мягко, но настойчиво вырываясь. Ветер надавил — и «Песня без слов» затрепетала.
— Залезай, — сказал мне Яныч, держа катамаран за стрингер. Я залез на туго натянутую брезентовую площадку катамарана.
Кажется, Пирожок сказал: «Зря я не взял гитару для ритмичного марша».
— Ты умница, что не взял, — сказал Яныч, залезая рядом и опуская в воду руль и шверт.
Дальше (я точно помню) Нинуля как-то хрипло, хрипловато крикнула:
— Мы будем вас ждать! Ждать!
— Ну, пошли, — тихо сказал мне Яныч, — пошли. — Потом: — Возьми в руки шкот. Да вот он, шкот, вот он. Нашел? Пошла, милая! — Это он уже «Песне без слов». И мне: — Выбери! Выбери шкот. Не так. Еще. Еще чуть-чуть. Еще. Ну, еще же. Та-ак.
Дальше я плохо понимаю, что именно произошло; мы заскользили, заскользили, что-то говорил мне Яныч, смеялся, хлопал меня по плечу, после поставил и закрепил стаксель, легко ходя по гнущейся площадке и передав мне перед этим, что-то объясняя, руль.