Страница 32 из 91
Сыну вторила мать:
«И вот теперь он признан виновным в тягчайшем из преступлений против Республики, в преступлении, ставящем его на одну доску с непримиримыми контрреволюционерами и врагами трудящихся, как шахтинские вредители и др<угие>.
Где же правда?
За что обрушилось на голову бедного моего сына такое непоправимое и незаслуженное несчастье.
У него туберкулез легких, и ссылка на Крайний Север неминуемо убьет его.
Я обращаюсь теперь в высший орган Республики за справедливостью и милосердием.
Прошу внять голосу матери, у которой взяли на гибель ни в чем неповинного сына, и пересмотреть это дело, чтобы исправить, пока не поздно, эту страшную ошибку и тем предотвратить возможность других ошибок, подобных этой. <…>»[288].
Обращения эти ни к чему не привели.
После 7 месяцев тюрьмы и «следствия» — 25 июня 1928 года — приговор: 5 лет ИТЛ по статье 58.11. Если считать со дня ареста, то истекал этот срок 19 декабря 1932 года.
А 11 июля 1928 года Казарновский был отправлен в СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения) — аббревиатура, которой он не раз еще воспользуется в своих веселых стихах, причем, кажется, нигде он так в стихах не веселился, как на Соловках.
Ходка на Белое море: «Соловки дыбом!»
«Соловки — рабочим и крестьянам!..»
На Соловках Юрий Казарновский сидел вместе с Дмитрием Лихачевым, хорошо его запомнившим:
«Среди поэтов на Соловках выделялся тогда еще совсем молодой Ю. А. Казарновский, которого мы все звали просто Юркой — не только по его молодости, но и по простоте, с которой можно было с ним обращаться. У него не было своего поэтического лица, как, скажем, у Володи Кемецкого-Свешникова. Он был поверхностен, но стихи писал с необычайной, поражающей легкостью и остроумием. В одном из номеров „Соловецких островов“ можно найти его пародии на Маяковского, Блока, Северянина… В другом его шуточные афоризмы. И все это на темы соловецкого быта. У него была неиссякаемая память на стихи. Он знал чуть ли не всего Гумилева, тогдашнего Мандельштама, Белого. Вкус у него был, настоящую поэзию ценил и постоянно стремился поделиться своими поэтическими радостями. Ни тени зависти. Просили его почитать его стихи, а он читал кого-то другого, понравившегося ему. Жил он одно время в Кеми и поссорился там с морским офицером Николаем Николаевичем Горским — на романтической почве. Чуть не попал в расстрел осени 1929 г. за свою близость с Димкой Шипчинским…»[290].
Запомним лихачевскую оценку:
«Он был поверхностен, но стихи писал с необычайной, поражающей легкостью и остроумием».
Именно он — автор знаменитой остроты: «Соловки — рабочим и крестьянам!»
Соловки для Казарновского оказались чем-то вроде Болдино. (Как если бы плачущий Горький — кстати, посетивший Соловки в 1930 году — и впрямь вмешался, после чего ОГПУ взяло под козырек и сняло с Казарновского всякие цензурные ограничения!).
«Юрка» густо печатался на этих северных островах Архипелага. В частности, в журналах «Соловецкие острова» и «Карело-Мурманский край»[291], а также в газетах «Новые Соловки» и «Советское Беломорье». Попали его стихи и в сборник «Моря соединим! Стихи и песни на Беломорстрое»[292].
Все, кто читал соловецкую периодику, не могли пройти мимо блистательной пародийной серии Казарновского «Кто, что из поэтов написал бы по прибытии на Соловки», печатавшейся в 1930 году в «Соловецких островах» на Соловецких островах. Если передразнивать знаменитую харьковскую серию-предшественницу «Парнас дыбом. Про козлов, собак и веверлеев» (1925), то это своего рода «Соловки дыбом!».
Но Соловки все же настолько не Харьков, что сама идея улыбнуться или засмеяться кажется здесь неуместной, а такая вольная улыбка и такой свободный смех, как у Казарновского, — и просто невозможными.
Среди занесенных на Соловки поэтов прошлого, пусть и самого недавнего, — Пушкин, Лермонтов, Северянин, Есенин, Блок, Маяковский. Все — легко узнаваемые и очень смешные, но какие-то грустновато-смешные, все — острые на язык и все — в конечном счете — свободные!
Вот вам Александр Сергеевич со своей онегинской строфикой:
А вот и Михаил Юрьевич с переиначенной демонологией:
А вот вам блоковская «метрика»:
А вот и Сергей Александрович, с его сыновней тоской:
А вот и Владимир Владимирович, «начитанный, умный»:
Ну и на десерт — фейерверк гулаговской лексики, пропущенной через растр северянинской пошлятины. Он начинается уже в заглавии, где барак поименован как «северный котэдж», продолжается в эпиграфе («Я троегодно обуслонен, / Коллегиально осужден») и подхватывается в основном тексте:
288
См.: www.pkk.memo.ru/page%202/intell/guman/kazar.doc, где дается по: ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 520. Л. 304. Машинопись, подпись — автограф.
289
Из воспоминаний Д. С. Лихачева в фильме М. Голдовской о нем.
290
Лихачев Д. С. Юрий Алексеевич Казарновский // Воспоминания. СПб.: Логос, 1999. С. 254. Д. В. Шипчинский (Шепчинский; 1905–1930) — молодой географ, в сентябре 1929 г. совершивший неудачный побег из Кеми. Расстрелян.
291
Начиная с № 2 за 1927 г. по 1929 г. журнал «Соловецкие острова», издававшийся с 1924 г. (первоначально — под названием «СЛОН»), был слит с ленинградским журналом «Карело-Мурманский край». В 1930 г. он был вновь возрожден как самостоятельное издание, но уже с 1931 г., в связи с ужесточением условий лагерного режима, был окончательно ликвидирован (Розенфельд Б. Литературная жизнь на Соловках // Terra Nova. Журнал нашего времени. 2006. № 7. В Сети: http://www.muza-usa.net/2006_07/2006–07–05.html).
292
Издание культурно-воспитательного отдела Беломорско-Балтийского ОГПУ. Медвежья Гора, 1932.