Страница 74 из 196
он обрушился на меня со страшными укорами за хр и в энтузиазме
христианского усердия почти предлагает побить камнями (которые, впрочем, в литературе суть пробки). Всё — в газете «Речь».
И «Речь» такая христианская.
Очевидно, и ей больно, что Розанов не только нападает на Бердичев, но и на Христа.
Конечно, тут дело в Бердичеве и Гессене. Но каким образ, писатель с большим именем и памятью о себе в будущем, — рискуя всею последнею, ставит коренные слова идеи в зависимость от сотрудничества в мелкой газете, которая, конечно, никакой памяти в истории не будет иметь. Конечно, — не коварство, а глупость («чечевичная похлебка» Исава).
(11 сентября 1913 г.)
* * *
Всегда перекрестится, что бы ни начинала делать.
(мамочка; едет к зубному врачу; 12 сент. 1913 г.)
— Я одна! Я одна!
Ни меня, ни прислугу не взяла (допустила поехать) с собою. А будут вырывать трудный зуб. Вчера уже вынули всю верхнюю челюсть (из ослабленной десны). Сегодня без всех верхних зубов, шамкает смешно губами и в первый раз я ее увидел старушкой, — молодой старушкой. Ибо настоящей старушкой мамочка не может быть: при всех страданиях, очевидно, чудное ее зачатие выносило ее на верх молодости.
Наша мамочка всех моложе. Оттого мне всегда с ней весело. И с нею ничего не боюсь.
Но эти смешные губы (шамкает) пробудили во мне новое чувство. «Мама-старушка». 23 года позади. Как изогнулась дуга жизни и после высокого горба падает книзу.
Но каждое утро мы, просыпаясь, протягиваем руки друг другу и, пожимая, — смеемся:
— Мамочка, мы здоровы!!
Никогда не думал. Никогда не надеялся. 31/з месяца не принимает ни digitalis, ни strophon, ни камфору, ни кофеин; ходит, ездит — и ничего.
Господь с нами. Я верю — Господь с нами. Я опять счастлив.
* * *
Хорошо. Великие события происходили. И великие чувства переживались. Синай дрожал. Иов страдал. И Давиду возливался елей помазания на голову.
Нет, больше: когда Авессалом вопреки воле царя был умерщвлен Иоавом, то Давид, получив весть об этом, «шел и, рыдая, говорил: О, Авессалом, сын мой! О, Авессалом, сын мой! Как бы я хотел быть мертв вместо тебя».
Но
КАК ВСЕ ЭТО ЗАПИСАЛОСЬ???
Не то́ же ли наше слабое, человеческое, обыкновенное, мое («Уед.». «Оп. л.»):
Иов прекрасно затрепетал и записал.
Давид прекрасно почувствовал и записал.
Моисей «испугался литературно» и, присев к камню, нацарапал на бараньей шкуре слова, которые Синод перепечатывает в «Синодальной Библии».
~
И я, последний, посыпаю пеплом голову, говорю:
Как же давно зародился Гутенберг, и... перо... и чернильница.
Бедные мы человеки. Вот уж не «боги».
(14 сент. 1913 г., устав за счетами)
* * *
Дурака и «дураком» называют в глаза и бессовестного — «бессовестным», а он подводит в небо глаза и величественно не отвечает.
(наши «европейцы» в литературной полемике)
Beati роssidenter90 .
(на извощике; 15 сент. 1913 г.)
* * *
Он перекрестился на церковь и потом зарезал на дороге проезжего (возражение; «Власть тьмы»),
Да, разбойник возражающий; но ты знаешь, что он и без «перекрестился» зарезал бы, и может быть бы, двух.
И что без «перекрестился» он уже никогда не оглянется, а теперь вспомнит...
Не всякий вспомнит, но некоторые вспомнят.
(курю на крылечке церкви; 17 сент. 1913 г.)
* * *
Побыл в церкви и чувствуешь, что день провел «как следует». Не побыл в церкви и чувствуешь, что «все как-то не так».
Из борьбы этого «не так» и «как следует» и сложилась «История церкви».
(курю на крылечке церкви; 17 сент. 1913 г.) (на улице, по сю сторону стеклянной закрытой двери)
* * *
17 сентяб. 13 г.
Конечно, «все человеку простить можно» (либерал-гуманисты); — кроме молитвы. Вот этого уж простить нельзя.
Нельзя простить религии. И я никогда не слышал ни одного либерала, который бы прощал человеку то, что «он помолился». Тут он неописуем — и в последней ярости.
(Стасюлевичи и Пыпины)
* * *
О болящих молится церковь ОДНА.
И об умерших молится церковь ОДНА.
Чего же тут спорить. Как можно.
(на паперти курю папироску) (17 сент. 1913 г.)
* * *
17 сентября 1913
Ставлю «на канун» две свечки: «Надежды», «Веры». Верочка умерла 45 лет назад (сестра). Надежда (мать) — лет 40.
«Давно бы забыл». Церковь напомнила своим обычаем.
Сыну и брату она напомнила, что он должен вспомнить, может вспомнить; проложила путь и создала форму для воспоминания.
ОДНА церковь создала ВЕЧНУЮ ПАМЯТЬ.
Помня «святых своих», она этим самым проложила путь к нашим «воспоминаниям» о покойниках.
Это еще от египтян, от пирамид, которые тоже — «Вечная память».
Как же спорить с церковью, как ее порицать.
Как смеют говорить о ней лютеране и Гарнак со своей «разумностью».
Что такое «память о покойнике». Это и не разумно и не неразумно, это — хорошо.
Это — возвышенно, истинно, благородно.
Это — то́, что называют святым.
* * *
Удивительно, Чуковский почти исчез.
Почему?
Нет мыслей. Нет пафоса.
Как известно, он не чистой крови. И, должно быть, родители его были в ссоре. Потому насколько он «в отца» — не любит мать, а насколько «в мать» — не любит отца.
Чем же тут любить Россию, человека и человечество.
И он замолк. Т. к. фальшивых слов не допускает ставить вкус.
(19 сент. 1913 г.)
* * *
Как в счастливой семье легко трудиться.
Т. е. весело.
(мамочка идет к врачу; сегодня фельетон на 80 р.)
В смысле чисто экономическом для страны запрещение развода равняется всему «алкоголизму» в России, т.е. отнимает столько же у народа матерьяльных средств, сколько весь алкоголизм.
Счастливая семья, «слаженная», «удавшаяся», — подняла бы все руки, убыстрила бы все ноги.
Всем весело стало бы работать.
А «весело» — великий принцип в экономике.
(19 сентября 1913 г.)
* * *
...без нигилизма — нельзя. Без нигилизма и нигилистов нам все-таки не обойтись. Нигилисты принесли «волюшку», разгул и «хочу». Пьяное «хочу», глупое «хочу», дерзкое «хочу», разбойное «хочу»: но железное «хочу». В этом и дело. Что же такое поэзия и особенно что такое государство без железного «хочу». Глина, разваливающаяся по всем направлениям, и которую топчут и непременно затопчут другие. Грановского, Тургенева, самого Толстого могли затоптать; Толстого сломили «масляные» жидки и наши «приятные во всех отношениях» («дама приятная во всех отношениях» у Гоголя) радикалы. Но, позвольте: Добролюбова не сломят и ни одной пяди из своих «убеждений» (положим, дермённых) он никому не уступит. Никому. Ни даже своему другу Чернышевскому. «Убежден», и шабаш. Это — высокая ценность, в России это несказанная ценность, историческая многозначительность. Это «начало Государства Российского», прообраз «богатырей на страже» (Васнецов). Вот головы у них были мешками (у нигилистов), идеи куриные, сердце и так и сяк, образования никакого: но их VOLO бесценно, золотое, бриллиантовое.
И бросать в сор эту новую черту истории нашей, столь необходимую, без которой решительно мы все погибнем, расплывемся в сиропе «сладких вымыслов» и даже еще хуже — в сиропе слащавых и ложных под конец фраз, — невозможно.
(19 сент. 1913 г.; за корректурой «Возлерусской идеи...»)
Людей, решавшихся проповедовать, что
нужно уважать человека, было не так много. Прежде всего приснопамятный
Кавелин
— вечная ему память. Потом
Пыпин и Стасюлевич,
еше
Анненский и Караулов (член Думы),
потом
Слонимский
и еще немного. Апостолов 12 найдется, и без Иуды среди них. Измены не было, и никто не обратился в бегство (не было «петуха» и «отречения»).