Страница 65 из 196
«Включая обработку наймом и организациею». «Но земля должна быть обложена увеличенным налогом, если оставлена хозяином без обработки, если он на ней не живет или если сдает ее в аренду».
* * *
7 июля 1913
...да, может быть, это хорошо, это всепобедное шествие кабака? Тут он и торжествует, тут он и гибнет? Чего я борюсь, сражаюсь, пишу? Пусть шествует и преуспевает. Не напрасно ли я лью чернила?
Если «книги» прошли, неужели не пройдет «Современник», «Заветы», и вся «традиция», и осел, «40 лет стоявший на славном посту»?
(«новейшая русская литература»)
* * *
Ах, этот серп молодой луны, серп молодой луны, серп молодой луны...
Нет, не молодой, а юной. Когда луна еще девочка.
Один рог, другой рог.
Эти «рога» завораживают сердце на всем Востоке.
Уже, уже, уже... до линии и точки. Один Рог.
Но и с другой стороны, суживается, суживается, в линию и опять в точку. Другой Рог.
Между ними открыто, шире. Все с такой безумной постепенностью.
С ума сходишь. И персы, мидяне, евреи, греки с ума сходили, думая о своей Луне и видя юную Луну на Небе. Когда луна девочкой, и все небо девственно.
Безумие дошло до того, наконец, что они обожествили Луну и начали ей поклоняться.
И «всему воинству их», звездам. Множеству.
Но главное — Луне. Потому что звезд нельзя рассмотреть, а Луна «вот-вот в ладонях».
«Смотрит на нас», «мы на нее».
До сих пор евреи, при рождении молодой луны, выходят во двор и подскакивают кверху. «Так хочется». И трепещут, и волнуются.
Чистая луна. Бледным золотистым серпом она нам реет в темном небе, разливая волшебный свет...
Она волшебница. Кто устоит против ее волшебства...
И колдуны и колдуньи на земле ворочались в своих черных норах, думая чем-нибудь попользоваться от луны!
Разве это можно? Корысть от луны... «У, демоны!» И их ненавидели, боялись и убивали.
Открыто, ясно народ, женщины, дети, старики, мужи — выходили «встречать свою Луну». Быстрейшие поднимались на горы Ливана, За- гросие, Синая, чтобы «первым увидеть Рожденную Луну». И, сбегая вниз, где был народ, кричали: «Уже! Уже!!..»
И весь народ подпрыгивал, а вестника, как «доброго ангела», άγαθόν άνγελον, награждали подарками.
Прошли века. Гул Луны докатился и до Запада. Уже римские корабли приставали к берегам Сирии, Финикии. Вся Малая Азия покорена. И в III в. по Р. X. императрицы Юлия Домна, Юлия Маммея, Корнелия Салоница, Этрусцила, — стали помещать поясное изображение свое (на денариях) в серп молодой Луны.
«Мы рождены от луны, и мы даем луну».
~
И мусульмане, сурово выкинувшие из религии и ритуала всякие «изображения», не могли устоять перед одним: Девочки-Луны на небесах.
~
Луна умывается в росе. И мусульмане, и евреи передают шепотом из поколения в поколение: серп месяца всегда должен быть омыт.
(в Киеве летом 1913 г., около Ильина дня; у Гро-нофе)
* * *
9 июля
...он шел по косогору, справа которого высились небольшие сложенные из известковых плит хижины. Они больше походили величиною и видом на загоны для скота, нежели на человеческое жилище.
Перед каждым был небольшой камень, на котором можно было присесть.
Не на всех, но на некоторых сидели темные фигурки их, — скромно опустившие глаза. Закат солнца розовел на их щечках.
Моряк шел и шел и пропустил уже многих. Все сидели безмолвно. Наконец он остановился перед одною и, ласково положив руку на голову, сказал:
— Приветствую тебя, сестра моя. Во имя богов твоих и моих, дай отдыха моим усталым ногам и прохладного питья. А я дам радости тебе и твоим родителям.
Личико ее немного зарделось. Подняв робкие глазки, она застенчиво сказала:
— Войди, Господин мой, в хижину родителей. И да будет силен твой вечер, а ласка за мной.
И, подняв занавеску над дверью, они переступили порог.
Мать и старый отец приветно улыбнулись ему. Отец сейчас же подал ногам воды, а старуха вышла и через минуту принесла козий сыр, молоко и немного вина и плодов.
Ели.
Старуха, подняв занавес над дверью, выглянула на двор. И, увидя серебристые рога молодой Луны, сказала молитву:
— Двурогая! Даруй росу твоей и моей дочери и крепкое стояние ему.
И, постояв еще, вернулась. И долго слушала вздохи любви.
Трирема тарентинская отплывала только на четвертое утро, и моряк остался в хижине бедных людей и второй вечер, и третий вечер.
На четвертый день с утреннею звездою он поднялся, чтобы идти. Услышав шорох за собою, он обернулся. В ту же минуту старушка обвила тело его руками и поцеловала долго в уста.
Он обнял ее ласково и тоже поцеловал ее сухую и черную руку. Она раскрыла пальцы и опустила ему большую медную монету: «В дороге может случиться нужда». Он кивнул головой.
И ушел. Она вернулась.
Тихонько отодвинула полог и увидела зардевшееся личико дочери и совсем маленькие перси и чрево выпуклое, крепкое и пушистое, как щечка персика.
Благословив спящую, отошла и легла к мужу. Но долго не могла заснуть, втягивая расширенными ноздрями насыщенный воздух.
Потом заснула.
Ей привиделся чудный розовый ребенок, которого протягивала дочь, лежавшая теперь бледная на том же ложе и улыбающаяся. Она приняла его на руки. И, как случается во сне, ребенок уже не был так мал. И протягивал ручки к ее сухой и вялой груди.
И ей почуялось, что что-то тронулось у нее в грудях и они стали полнее. Она дивилась дивным дивом и украдкой от дочери вынула грудь и поднесла сосок ее ко рту ребенка. Сейчас же он схватил ее ручонками и крепко взял сосок розовыми деснами, чмокая ртом.
Двурогая в Тверди Небесной провела языком по губам: и в ту же минуту мелкие росинки выступили на губах старушки.
Ток счастья совсем обнял ее. Она не проснулась, но повернулась к мужу и положила на него руку. Сквозь сон она пробормотала:
— Надо было дать серебряную.
В эту ночь дочь ее зачала. Не в первую, а в третью, когда старушке послышалось, будто гость тихо призывал Ιοάω.
(в Доре близ Библоса)
* * *
...Самонадеянные глупцы, только самонадеянные глупцы...
И, пожалуй, только самовлюбленные политики. «Но какими Герценами себе кажемся». Да это всегда так.
(Чернышевский, Михайловский, Иванов-Разумник о религии)
(10 июля 1913)
* * *
Готы и вандалы могли цивилизоваться. П. ч. они были страшно серьезные люди. Нравственно серьезные. Но как цивилизовать современного члена Академии Наук? Так же трудно, как сделать религиозным «эпитропа Гроба Господня» или деликатным Антония Храповицкого.
* * *
...есть доля упреков Струве все-таки справедливая мне; из гордости долго этого не признаёшь и еще по большей гордости даже внутренно не признаешь...
Но все глаже ложится старая пыль, проходит время, — и в более чистом воздухе все-таки становится ясно, что не должен был я писать и в «Русс. Сл.» разом с «Нов. Вр.». К этому (кроме нужды в деньгах или, вернее, в заботе о будущем, — что так и оправдалось) приучен был привычкой писать «все равно где, лишь бы свое». Но мог ли бы Страхов написать хоть 10 строчек в «Вестн. Евр.»? И этим решается — все. «Конечно, — нет!!» А он был мне учитель, и этому учителю я изменил.
Очень уж во мне «всеядность» развита. «Пантеизм», перенесенный и в моральный мир. Этого не следовало.
(корректура статьи «Вечная память» в «Литер, изгнанники»)
Впрочем, это неважно. Не очень важно.
Почему?
Что такое в мировом полете времен «нравственность Розанова»? Ничего.
А мысли его?
Мысли «в ходе русских дел» имеют значение.
А мораль «в ходе русских дел»?
Я думаю — не очень. Кому какое дело, как я жил? И неинтересно, и мелочно. Потом в конце концов я хороший человек. Мне самому было бы приятней писать «в одной газете», притом «моей». Тогда «как хочешь». Что же делать, если Бог не дал. «Ходим и зиму в осеннем пальто». Ничего. Просто я не считаю этого очень важным. Вот если бы я оставил девушку с животом — мне могли бы (каждый) дать в рожу, наплевать в лицо. Но «сотрудничать в разных газетах» — я только себя марал. Какое же особенное до этого кому дело. Никто не смеет вмешиваться. «Хочу».