Юдаизм. Сахарна

II

Ничего нет более волнующего для историка, как читать историю Авраама. Отшелец из Халдеи, из городка Ур, место которого теперь разыскано в арабском урочище Мургаб. Его жизнь — брожение. Он был в Египте, но не остался там; был с Лотом, но не остался с ним; в союзе с содомлянами, позднее погибшими, он воюет против окружающих хищных князьков. Богат, удивительно кроток; жертвоприношение сына, единственное в истории человеческое жертвоприношение, психология и все окружение чувств которого нам выявлены, совершается им. И будто в заключение этой биографии и судьбы - странная операция, после которой, мы чувствуем, завит и «зачался» Израиль!..

И гад морских подземный ход

И дольней лозы прозябанье —

оно есть в природе, в книгах, в памятниках есть же оно; и когда мы не имеем в этих памятниках разъясняющих «речений» нам остается разгадывать загадку по этому

дольней лозы прозябанью.

Мысль обрезания так и не сказана была, никогда не сказана Израилю: но тон повеления, нетерпеливый, ревнующий какой-то, нам ясно слышится в словах Заветодателя. «Завет» — какое странное слово! Почему не «закон», не «норма», не «путь»? «Завет» — это шопот, тайна между мною и тобою; что-то бесконечно субъективное и обоюдное. Бог взял в Аврааме «заветного» (дорогого) Себе человека, и взял — «заветно» (тайно) в том, что вообще для всякого человека, даже сейчас, есть наиболее «заветного» (интимного). Будем рассматривать единственное, что можем в нем видеть: момент заключения странного условия. Задолго до него, Авраам как бы подготовляется к завету: ему обещается и притом то именно, о чем он сам томился в мечтании сердца своего и что бурно и с необыкновенною полнотою повторяется в миг завета.

Все повторяется, все обещания, и, в заключение их — требование, которое Авраам, как бы в испуге каком-то, исполняет в тот же день как над собою, так и над всеми домочадцами, даже рабами купленными, не отлагая ни на одном до завтра.

Так пугающе энергично потребована была странная кровь и странное обнажение. «А если кто не обрежется — истребится душа того из народа своего» (Бытие), — проговорено с угрозой активною стороною договора. Да, в обрезании есть активный и есть пассивный: это еще черта, которую мы не должны упускать из виду здесь, где нам предстоит так много понять и дано так мало данных для понимания. Авраам, ничего в сущности не понимая в том, что у него требуется, — пассивно инертен. Он обрезывается. Но обрезывает его, конечно, Себе обрезывает, Бог.

Теперь рассмотрим еще один факт, занесенный в Библию. Моисей — много позднее — шел, посланный Богом, в Египет, к своему народу, и жена его Сепфора, в хлопотах пути, не обрезала, т. е. отложила только на несколько времени обрезание родившегося у них младенца. И вот, во время пути, на ночлеге Бог подходит и уже хотел умертвить младенца. Испуганная Сепфора, схватив каменный нож, произвела эту, как говорят, конечно не без знания доктора, — мучительную и опасную операцию; и замечательны слова, которые произнесла она при этом, обратившись к младенцу: «вот — ты теперь — жених крови!» — «И отошел от него Господь: тогда она прибавила — жених крови по обрезанию» (Исход, гл. 4). Вот самое ясное, как нам думается, место Библии, говорящее что-то о самом содержании, о мысли операции; по крайней мере — выявление мысли о нем, гораздо более ранней, чем Филонова: мысли, современной самому Моисею. Что же она содержит в себе, хоть приблизительно? Возьмем три момента бытия человеческого, мистические: смерть, рождение, брак, мы увидим, что, производясь почти при рождении, обрезание «Господу» всего более напоминает собою брак; в смысле и содержании обрезания есть что-то брачное: какое-то обручение, обещание, уготовление - но именно не к могиле, равно и оборотись назад — не по связи с собственным своим рождением. В секунду обрезания младенец брачится: так говорит Сепфора. «Ты — теперь жених» «Вот я сделала тебя женихом». Кому? Что? В каком смысле? Гробовое, «заветное» молчание.

Вот все, что мы можем здесь понимать, конечно, под углом догадки; но и еще важно: мысль операции не сказана Израилю — очевидно, потому, что она не к нему собственно обращена и даже не ему нужна: ему нужны обетования, что он «наследит землю», станет «обилен как песок морской». И все это в отчетливо понимаемых словах дано ему, как позднее в отчетливых же фактах было исполнено. Где это кончается — кончается понятное Израилю и прекращаются слова и объяснения: но тут именно и начинается операция, т. е. самый завет в сокровенном и навсегда для человека скрытом содержании. «Наследие» земли, как и «умножение» до сравнения с «песком морским» — земное; но тут нет завета, а только награда, обещание. Что-то покупается Богом у человека; таков тон «завета»: и мы видим деньги, которые ему отсчитываются («умножение, земля обитания»); но вещь покупаемая... в чем она? Что? Зачем? Эта вещь и по ней весь «завет» есть, конечно, не слово, а дело; что-то реальное, вечно действующее в Израиле — это-то уже ясно из его истории.

Этою-то реальною и никогда не объясненною стороною он обращен... ну, обращен не к земле, это очевидно именно по отсутствию объяснений, потому что объяснения не нужны человеку, и, следовательно, все дело, лежа на нем «печатью», в сущности, не касается его. Вот, в возможно полном очерке, еще не ответ на главную тайну юдаизма, но ряд вопросов, окружающих ее.

Что такое Библия? По отношению к «обрезанию», она есть только тысячелетнее

...дольней лозы прозябанье, —

т. е. только словесный комментарий к той же таинственно-непостижимой операции. Судьба Израиля есть фактическое исполнение одной и меньшей земной половины завета. Вывод из Египетского плена - только исполнение обещания Божия никогда не оставлять «заветных» Себе людей. «Народ — Твой»... «Народ Мот... «Мы — один для другого»; ни «мы — не для иных Богов, ни у Тебя - «другого народа, кроме нас». О, это «кроме»... оно - дух, кольцо, сила Библии. Кто этого не чувствует при ее чтении; и кто, посмотрев в бездонную глубину обрезания, не скажет: там они — «друг для друга».

Израиль стал священническим народом: на Библию легла печать святости, близости к Богу: «Мы знаем, познаем Тебя, Господи; как Ты, Господи, знаешь, познаешь же нас». Стать «обрезанным» и значит стать в отношение этого взаимного «познания», вечной молитвы к Богу человека, вечного водительства человека Богом. Вот отчего уже понятно, как объясняет переводчик на русский язык Талмуда, г. Переферкович, в своем «Введении», без обрезания всякий израильтянин становится «вне закона», вне круга Божиих забот о себе, Божией любви к себе; без Провидения над собою. Более чем понятно, что таковой не мог бы стать пророком, ни толкователем закона; еще менее — законодателем, «Моисеем». Напротив, мы видим в некоторые замечательные минуты, что начинает пророчествовать самая толпа у евреев. Такова была минута, когда оказался «и Саул во пророчествующих»; т. е. это значит, что каждый еврей, «обрезанец», в сущности, имеет в себе, по крайней мере, задаток, возможность пророчества. Вот «Иордан — ключ», под дубом Мамврийским, откуда течет 4000-летняя «Волга» Израиля. Мы не умеем лучше выразить, как этим сравнением, отношение маленького к большому; незаметного, крохотного, без чего нет, не появилось бы вовсе никогда — большое. Талмуд, в одном месте Мишны, замечательно ярко отражает эту нашу мысль. Язык как-то игриво насмешлив, и, по-нашему, содержит тайную насмешку над Веспасианом и Титом: «Ты находишь: все вещи, за которые евреи полагали души свои во время гонений, как-то суббота, обрезание и очистительное погружение — сохранились у них и доселе; а те вещи, за которые евреи душ своих не полагали — не сохранились у них, как Храм, субботний и юбилейный годы, суды и проч.»... (Талмуд, пер. г. Переферковича, т. II, кн. 3, стр. 7).