Страница 16 из 196
- Однажды, однако ж, и именно в вечер проводов Царицы Субботы, благочестивый муж, доведенный, наконец, до крайнего раздражения упреками жены, в сердцах захлопнул книгу, которую читал с таким большим вниманием и почти раздетый выбежал из дома — куда глаза глядят; пробежав бессознательно весь город, он вдруг очутился в каком-то обширном, пустом пространстве, и не имея охоты уж дальше бежать, он остановился в задумчивости, не зная, что делать: воротиться ли домой; или тут оставаться на ночь.
Вдруг кто-то окликнул его сзади по имени. Быстро, с испугом, оглянувшись, он увидел перед собой почтительного вида, еврея, по-видимому очень богатого, который ласково подал ему руку при обычном приветствии: Шолем алайхем и тотчас начал ему говорить: «Послушайте (имя рек). Мне необходимо к завтрему иметь на этом месте великолепный дворец в шесть этажей; материал для постройки, также и рабочие всех родов, как-то землекопы, каменщики, столяры, кровельщики и т. д., — все готово и работа скоро начнется, — не возьметесь ли вы наблюдать в качестве архитектора за этой постройкой и вы за это с меня получите сейчас же шестьсот тысяч червонцев. И, сказав это, неизвестный поднял с земли лежавший тут же тяжелый мешок с золотом и молча подал ему; сам же мгновенно исчез.
Не успел благочестивый муж опамятоваться от такой неожиданности, как вдруг видит: все пространство, предполагаемое под постройку дворца, завалено уже всякого рода нужными материалами, как, напр., кирпич, песок, известка, лес, железо и т. д.; вокруг и около материалов кишит офомная масса рабочих всякого звания и мастерства; работа кипит и бысфо подвигается вперед по минутам и секундам, - и, еще до утренней зари, дворец был готов, хоть сейчас переезжай в нем жить».
«Этот, — по вере евреев, — неизвестный старец был не кто иной, как сам Элие-Ганове (Илья-пророк); строители же этого пречудного дворца — все небесные ангелы».
Не прочтем ли мы в этом рассказе аллегории построения нерукотворенной красоты, самого человека? Нет доказательств этому, кроме одного, что постройка начинается сейчас же за проводами субботы и обнимает другой день? Что «архитектор» — бедняк, нищ, убог, не сведущ, и имеет одно качество — преданность священному писанию? Но не станем простирать догадок в область, где мы не имеем подтверждений. Суббота — кончена.
Относительно того, что нас особенно заинтересовало — ароматических вдыханий, в другом месте нашей рукописи мы нашли вариант: «Прощание с уходящей св. Субботой. Это совершается над стаканом вина, после опорожнения которого с особым наслаждением вдыхают в себя приятный, тонкий запах благовонных стручков. С того момента начинается уже будень». Итак, берется не истолченное ароматическое вещество, не гвоздичная и коричная мука, крошки, но - зерна в стручке и даже, собственно, зерничный стручок. Идея цельности — цельного, не раздробленного тела, как общий библейский закон, пронизывает и этот обряд.
Трансцендентное всё — кончено. Будень — это феномен. Евреи пробуждаются из субботы в будень, как из будней они засыпают в субботу, для вещих снов. Сон и бодрствование — вот отношение и разница и противоположность «шести дней» и «седьмого дня». — «В субботу мы засыпаем от своих дел и переходим в руки Божии», могли бы сказать евреи: «В день этот - мы не свои, не у себя; Бог водит нас по странам, Ему известным. Проснуться ранее заключительной минуты этого вождения - вот наш страх, вот чего мы боимся. Но вот мы проснулись, бокал разбит, вина — нет, стручки — брошены. Теперь мы - ваши, феноменальны как вы, будем делать с вами дела, общаться, гешефт-махерничать».
XII
Нельзя понять религии, не поняв религиозного человека. Религия — это всегда молитва, и нужно подсмотреть, проследить молящегося человека: как он поступает, что он делает; когда и в какие сроки обращается к Богу. В целях этого мы извлечем несколько личных штрихов из автобиографических записок нашего еврея, коему за странное и откровенное его исповедание «да будет надмогильная земля легка». Нам же, признаемся, он через дух этих записок почти мил.
Автор — шутит о русских, шутит о Талмуде, понимает великую экономическую коллизию между евреем и великороссом. Набрасывая, в самом начале, очерк междуплеменного отношения, он говорит: «Было, видите ли, когда-то, — и не так-то очень давно, лет 50, 60 тому назад, — славное время для матушки-России; на святой Руси, кроме коренных жителей, мало и великоруссов, жило еще много других различных наций и племен, но, однако, евреев не было, ни одна еврейская нога не ступала на русскую землю и русский человек-простолюдин не имел даже приблизительного понятия о еврее, представляя его себе в воображении каким-то мифическим чудовищем, чуть ли не циклопом. Слыхал, и часто, русский человек, что где-то далеко, за тридевять земель, живет народ, именуемый жиды что жиды эти мучили Христа и за то прокляты Богом: они лают по-собачьи; дети у них родятся слепыми, как щенята, и тогда только глаза прорезываются у них, когда обмажут их христианской кровью, добытою от зарезанного ими, жидами, младенца; что у жидов, вместо зубов, кабаньи клыки и т. д., и т. д., все в этом роде — вот какое имел понятие о еврее тогдашний русский мужик и, положа руку на сердце, можно сказать, был вполне счастлив». Автор передает кой-что из своих приключений в бытность солдатом, когда ему приходилось проходить деревнями Великороссии, и здесь, во время ночевок в мужицких избах, приходилось выслушивать расспросы «о жидах», нередко предлагаемые, как только хозяева узнавали, что он «из Польши». Подробности дышат такой конкретностью, что решительно нельзя сомневаться в подлинности рассказов. Автор делает очерк положения своего племени, попавшего после раздела Польши, при Екатерине, в состав нашего отечества — при императорах Александре Благословенном и Николае I, и переходит к Александру II: — «У всех, конечно, еще свежо в памяти, — и никогда не изгладится из памяти народной, разумеется, — все то, что этот Царь-Освободитель, впоследствии Царь-Мученик, сделал для своего народа. Он, царь-реформатор Александр Николаевич, сделал добро не одним только русским, а всем своим подданным без различия народности и вероисповедания, и само собой разумеется, евреи не были исключением. Они в конце концов дождались того, что им было разрешено проживать везде в России и производить всякого рода торговлю всюду, — правда, с некоторыми ограничениями». — «И нахлынули, — продолжает он, — наши евреи на матушку-Русь и как муравьи расползлись по ней, не оставляя на ней голого места. По городам, городищам, местечкам, селам и деревням - везде, везде стало их видно, и много! И пошел по всей Руси треск, звон, шум, гам и русский воздух наполнился мириадами миазм от беспрерывного еврейского галденья. И стали появляться, как грибы после дождя, по всем углам нашей обширной России жидовские кабаки и кабачки — и житья не стало русскому человеку от этих анафемских (его курс.) кабаков и содержателей их, жидов». Коллизия эта, боль этого симбиозиса и создает нужду обоюдно вглядеться друг в друга. Мы здесь вглядываемся в еврея, имея, впрочем, свою цель, и не политическую, и не торговую; он же как русский уже — раскрывает свой народ, имея о нем сумму эмпирических данных, без всякого, впрочем, объяснения. «И стало, — говорит он, — наконец, русскому человеку тесно на своей родной земле от непрошеного соседа, еврея, и стал он вглядываться в него, желая угадать: что сей за человек есть? Можно ли с ним дело иметь? Дружиться с ним? Но не узнать вам, русским людям, еврея! Существует поговорка: не узнаешь человека, докуда не съешь с ним пуд соли; пословица эта может быть применима ко всем нациям мира, но не к еврейской, по той самой простой причине, что с евреем и ползолотника соли нельзя съесть: он, еврей, ваше трефное кушанье ни за какие блага мира есть не станет; вы же навряд ли согласитесь полакомиться блюдом, приготовленным сомнительной чистоплотности руками какой-нибудь Гителы, Фрейделы или Рахелы».