Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 196



«Не оставалось, — добавляет Талмуд, — уже более никакого сомнения, что стоящий перед ним, Синедрионом, нищий есть сам царь Соломон, а тот, проклятый, ни больше, ни меньше как сам Асмодей».

Выразительно.

XI

Мы докончим описание субботы у нашего автора:

«Утром на другой день (т.е. в самую, по-нашему, субботу; по-еврейски же это будет вторая половина, заход субботы), — утром было еще лучше. Как только рассветает, мы все встаем, умываемся, одеваемся в те же праздничные одежды, и отправляемся в синагогу на утреннюю молитву. Около одиннадцати часов мы уже дома. Вторично, по-вчерашнему, совершаем кыдеш, вновь садимся за стол, отъедаем каждый своей мойцы и начинаем есть с таким аппетитом, точно три дня ничего не ели. В особенности был я падок до национального кугель доедая всегда свою долю до последней крошки и прося у матери: «еще хоть кусочек». Добрая моя матушка хоть и не отказывала мне в куске этого вкусного блюда и всегда прибавляла, но не без ворчания, что, дескать: пузо у меня лопнет. И она, родимая моя, была права, после этого жирного, изготовленного на говяжьем сале, лапшенника, я всегда болел животом, по крайней мере, дня два и спасался только английской солью. После этой, второй по числу, трапезы, все члены мужского пола ложимся соснуть часика на полтора-два»...

Заметим, что это так рано еще, что при настоящем крепком сне в ночь с пятницы на субботу — сон этот был бы не нужен; и он возможен и надобен лишь при неоговоренном автором или неизвестном ему, отроку, в сущности, бодрствовании с пятницы на субботу, или при сне расстроенном, прерванном, только начатом и вообще не полном. «В Талмуде есть указание, — говорит он мимоходом в другом месте, — что доброму еврею подобает спать в субботу днем после утренней трапезы, шайлы бешабес шанег». Конечно — это отдых, конечно — вознаграждение за бессонницу.

«Затем — встаем, и мать наделяет нас всех сладкими фруктами: яблоками, дулями, сливами и проч. Эта раздача фруктов носит свое особое название — шабес ойпс, т.е. субботние фрукты. Мы это съедаем; с час читаем Пайрек-овес и отправляемся в синагогу на молитву Минеху. Возвращаемся домой, — опять за стол, совершить шолем сеидес - как называется третья и последняя трапеза; но тут никому уже кусок в рот не лезет — очень уж сыты. Как-нибудь через силу доедаем свои мойцы, съедаем по небольшому куску рыбы-щуки в начинке, поем множество шабашевых песен, из которых самая главная начинается словами Бенай гахоло дыхсыфин, причем пропускаем несколько стаканов пива, и так незаметно время длится до сумерек; царица Суббота готовится к отъезду на целую неделю, нужно идти в синагогу отмолиться и потом, дома уже, устроить приличные проводы уезжающей дорогой гостье».

«Проводы эти носят название Мелаве Малка18 , т.е. проводы Царицы, и, по словам евреев, имеют важное значение для грешников в аду. Дело в том, что, — как уверяют еврейские великие учители, — по субботам грешники выпускаются из ада до ухода ее, т.е. Субботы. Вследствие этого, желая несколько облегчить участь своих собратьев-грешников, евреи нарочно замедляют уход Субботы, — справляя проводы чуть ли не за полночь». Таким образом, заметим мы от себя, субботний день у них тянется несколько долее обыкновенного, отхватывая начало следующего наступающего дня. «Праздником праздник, и торжество из торжеств».



«Приходим из синагоги домой, и отец тотчас приступает к совершению гавдало, т.е. прощание с Субботой и переход к будню. Налив себе объемистый стакан вина, велев брату или мне держать витую восковую зажженную свечу перед глазами, отец, взяв стакан и подняв его наравне с глазами, точно стараясь проникнуть вглубь таинственности его, начинает читать приличествующую случаю молитву; потом отпивает несколько глотков вина и передает стакан с остатками нам с братом; мы допиваем стакан, — и отец, вдыхая в себя носом благовонный запах гвоздики или корицы, дает рукой знать, что пора приняться за проводы Царицы Субботы. Мы все, и женский пол, вновь усаживаемся за стол».

Вдыхание этой гвоздики — поразительно. Что такое обоняние? Что такое аромат? Вот категория, не вошедшая в реестр предметов философии, и художество, не имеющее для себя школы, т.е. теории. Между тем только через ароматичность мы общимся душевно с веществом; съедая — мы общимся желудочно, через зрение — схватываем только очерк, силуэт, через слух — уловляем шум, например, движения. Но мы вдыхаем в себя предмет: особенное положение обонятельного органа и расположение обонятельных нервов, непосредственно через лицевые части поднимающихся в мозг, делает то, что вдыхая — мы обвиваем мозг частицами избранного, любимого или приятного, предмета, и через это вступаем в самое непосредственное с его составом общение. Поэтому ароматичность есть самое волнующее ощущение, как и обоняние есть самое непререкаемое выражение приятности, любимости; с тем вместе оба они суть наиболее иррациональны. «Приятно» — и нет логики; «еще и еще» — но почему, нельзя доказать. С тем вместе это непосредственное «приятно» есть начало, initium, «исход» вообще всех движений и чувств: «приятно» и «неприятно» — этим волнуется и по категории этого движется мир.

Иногда хочется думать, что ароматичность - начало жизни; по крайней мере, я наблюдал, что умирающий ничего так не хочет, ни за что так жадно не хватается, как за свежеароматичное вещество, излом ветки, разрыв древесного листка. Мне приходилось, много лет назад, возить умиравшего чахоточного по саду; он постоянно останавливал кресло, и, взяв деревца, разламывал и обонял: «Какая прелесть! Какая прелесть!». Между тем для меня, здорового, эта прелесть не существовала, потому что была не нужна. Начало жизни, initium vitae. Обратим внимание, что почка, начало живущего, как и цветок, орган жизни, пахучи. В то же время в Библии неоднократно мелькают выражения, что «Бог любит обонять жертвы Ему», и вообще вся «жертва» есть некоторое благоухание и принимается Вездесущим как благоухание. Молитвенное в мире сливается с благоухающим. Мы уже не можем теперь восстановить, почему «ладан» у нас «отгоняет беса»... Мы все забыли, но хорошо забытое имело действительно прекрасное основание. Мир льется и течет в благоуханиях и благоуханно; и храм Господу есть или должен быть ароматичен.

«Мать вынимает из печки большой горшок с горячим борщом, в середине которого плавает внушительного вида говяжий мосол; вооружаемся каждый большою деревянною ложкою и хлебаем; нахлебавшись до отрыжки, начинаем петь веселые песни, в том числе одна, довольно серьезная по содержанию, заслуживает полного перевода на русский язык, и я не поленюсь и переведу ее почти слово в слово. Сперва я должен сказать, что песня эта начинается словами Иш хосед гоие, т.е. Жил был некто набожный человек (еврей, конечно), и она имеет форму обыкновенного рассказа, но рассказа — довольно назидательного и нравоучительного».

На нас лично песня эта не производит особенного впечатления; но, судя по тону рассказчика, она чрезвычайно мила евреям, и мы ее не пропустим:

«Жил, видите ли, — начинает рассказывать сочинитель этой чудной- дивной песенки, — где-то муж (еврей, конечно) благочестивый, но очень, очень бедный; до того бедный, что дома ни куска хлеба не было, а ему идти куда-либо зарабатывать хлеб для себя и семейства — не в чем было выходить на улицу, ибо он был бос и почти наг; у него, к огромному горю (т.е. только имущественному) было большое семейство — жена и семеро малых детей, которые, конечно, бедствовали вместе с ним, голодали и холодали — как он сам же. Несчастная жена благочестивца, долго терпевшая с детьми нужду и горе, и все молчавшая, вышла, наконец, из терпения и начала упрекать мужа в бессердечности, лености и т. д., говоря: «что толку, что ты по целым дням сидишь за священными книгами, а мы, я с детьми, терпим величайшую нужду, — голодаем и холодаем!». Справедливые эти упреки, однако, не повели ни к чему: благочестивый муж продолжал сидеть за священными книгами и беспрерывно читать и читать, не обращая ни на что внимания. Так бывало много раз; жена плачет, обливаясь слезами, что в доме ни куска хлеба нет; она и дети умирают с голода, - а он, знай, сидит себе за книгой и мало думает.