Страница 21 из 26
— Как ты похудел, дружище, — вместо приветствия сказал Хаско Хан, краем глаза отмечая движения женских теней по экрану. — Это все, видимо, оттого, что слишком часто приходится застегивать штаны, а?
— С той поры, как появились центры управления, я штаны не застегиваю совсем, — прозвучало в ответ.
— Ну а с кровати-то слезаешь? — продолжал Хан.
— Так-ить, опять по нужде ж…
Оба друга засмеялись, довольные разыгранным спектаклем. Хан — хрипловатым баритоном, Венко Лун — дискантом.
— Ну, ты, угодник чрева и прочих мест… — Хан посерьезнел. — Куда тридцать шесть наименований дел?
— Тебе по каждому или обо всех сразу?
Хаско Хан вздохнул и с силой потер лоб. Игра на уровне их отношений теряла смысл.
— Ладно… Скажи, все-таки, что можно сделать?
— Для начала отказаться от космической программы.
— Не могу!
— Тогда сократить аппарат.
— Не могу.
— Тогда ввести расслоение по квалификационному признаку. Пусть те, кто достигает высшей производительности труда, имеют гарантированное обеспечение.
— Что значит, гарантированное? Ведь мы и так награждаем тех, кто преуспевает в работе на благо Режима?
— «Гарантированное» как раз и означает однозначно определенную связь между деятельностью — объемом и качеством — и результат для производителя.
— Но…
— …Без холуев, без прислужников, без «мы еще посмотрим». Напрямую.
— Но ты же не дурак, Лун… Ты же понимаешь, что в той системе, о которой ты говоришь, нам с тобой нет места. Круговорот воды в природе осуществляется без участия Комиссии по Контролю.
— Хан… откажись хотя бы от части космической программы. Я тебе верну в потребительскую сеть по сто наименований за каждую не построенную лазерную платформу…
— Не могу, Лун, не проси.
— Тогда и ты, Хаско, не проси… А что касается места… Место для нас с тобой всегда найдется… На карьере. Хотя вряд ли… Я думаю, что в телей нас с тобой превратят несомненно. Но на карьер не пошлют. Посадят по вольерам. И станут возить по городам. Впереди процессии будут бежать мальчишки и кричать: «Хранителей везут! Хранителей везут!»
— Славно ты все придумал, Лун… Но как насчет того, чтобы оттянуть этот чудесный миг?
— Тем и занят.
— Ну вот видишь, оказывается, мы работаем заодно и в общих интересах.
— При небольших расхождениях в позициях.
— Лун… Я не просто Хранитель Покоя… Я хранитель твоего покоя…
— Хан… надо ли повторять, что я не просто могущество, а твое могущество?
— Ковать могущество — не руки кровавить… Тут и поучить потянет. Дорогой ты мой… Да может я больше, чем кто-либо другой не хотел бы крутить эту мясорубку.
— Ну…
— Вот те и ну… Нету другого пути… Нету!
— Но это же путь в пропасть, Хан…
— Это твое дело выбрать такой путь, который не вел бы в пропасть.
— Путь, который не ведет в пропасть — это путь активизации народа. Пока еще хоть кто-то остается нормальным в этом огромном сумасшедшем доме, нужно снять решетки и открыть двери.
— Но ведь ты же прекрасно понимаешь, что тогда посадят за решетку и закроют двери за нами…
— Хан… Сверни космическую программу…
— Да не могу я, не могу! — заорал Хан, сжав кулаки. — Система, внутри которой страх, и внешние отношения устанавливают на основе страха! Нас с тобой завтра…
Он не закончил. Оба Хранителя тяжело дышали и смотрели друг на друга исподлобья.
— Ответь мне, где твоя ошибка, Хан? Неужели и ОНИ хотели этого?
— Я думаю, что нет.
— Тогда почему?
— Нельзя идти против природы. Ответ один, вариаций множество. Общество — тоже часть природы. И жестоко оно не больше и не меньше, чем природа. А мы навязали ему равенство. А чтобы утвердить это, потребовалась еще большая жестокость. Посчитал я — сто пятьдесят миллионов ведер.
— Чего?
— Крови. Таков общий счет. Скажи, я похож на вурдалака?
— Если в профиль, то похож.
— Именно в профиль. Вчера имел счастье — полотно живописное видеть: на одном берегу мясорубка гигантская. В нее, в мясорубку эту — толпы народа направляются. А из мясорубки — потоки крови — озеро наполняют. А на берегу — вся наша компания — я как раз в профиль. Морда в крови — оторвался, смотрю, как мясорубка работает.
— Смельчак, однако, художник-то?
— И я так думаю, что смельчак.
— Отрисовался?
— Да почти было… Но есть у нас покровитель врагов Режима Пойко Пон… Слыхал о таком?
— Как не слыхать. Брехло известное.
— Ну вот… попроси у него художника, пусть он тебя нарисует. Идейку ему подсунь, с клетками и ребятишками… Вдохновляющая идейка… Забыл как зовут художника. Вар вроде. Борко Вар, точно. Вот так… — Хан поднялся из-за стола. — А насчет того, откуда резервы почерпнуть — подумай. Мы же с тобой еще не тели.
Хан выключил изображение и вызвал Денко Дана.
Какое особое чувство простора у летного поля! Запах топлива — запах могущества. Беско вытаскивает парусиновое кресло на край летного поля и прогоняет всех с глаз долой. Охранники не уходят. Они служат Лену, но не подчиняются ему. Хотя и идут навстречу пожеланиям — исчезают с глаз — залегли метрах в двадцати сзади Беско. Тяжелая работа у ребят! Не то что смерть, а даже небольшое увечье у подопечного — для них скорее всего — лишение памяти. Норма отношений по циркуляру — первой категории.
Осеннее солнце неяркое, негреющее… Ветер с поля, пахнет желтыми цветами. Хочется уйти, лечь на сено и смотреть на небо. Но нужно работать. Самолета еще не видно, но он уже нащупал его в пространстве. Гигантские руки его, обретшие в процессе тренировок чувствительность и гибкость, ощутили далеко-далеко над лесом большую птицу.
Лен потягался силушкой и с самим самолетом — потаскал его за нос, ощутив почти физическую истерику бортовых компьютеров. Потом внимание Лена переместилось в кабину самолета. Он нащупал ручку. Давая понять, что уже незримо присутствует в кабине, он покачал самолет с крыла на крыло. Летчик некоторое время интенсивно сопротивлялся. Беско показал пределы своей силы, и летчик затих. Самолет «посыпался» из стратосферы, одновременно заходя на посадку.
«Зачем он так сопротивлялся? — думал Лен. — Ведь это же игра…» Уселся поудобнее, переместив центр тяжести тела вперед, на ноги, уперся руками в колени и опустил голову.
Он был весь там, в кабине. Посадка — дело ответственное. Летчик перестал сопротивляться. Ну вот… Давно бы так… Беско сбросил обороты, изменил геометрию крыла, выпустил закрылки, уже ощущая, как «припухает» машина, ложащаяся животом на подушку воздуха…
Приподнял голову, корректируя полет визуально. Вот выпущено шасси. Еще немного дожать… Так… теперь сбросить обороты…
Задрав нос, царственно-красивый истребитель вплывает на полосу, готовый вот-вот коснуться колесами бетона…
То, что происходит в следующую секунду, невозможно понять и объяснить. Самолет резко клюет носом. Тот, который сидит в кабине, со всей силой налегает на ручку, бросая самолет вниз…
Как в замедленной съемке нос самолета касается бетона… Удар! Сминается корпус, летят ошметки… Самолет продолжает зарываться в бетон, стремительно укорачиваясь. Вот-вот несущийся наждак бетона стешет и кабину пилота… Огромный черно-красный шлейф пламени ударяет в небо, обгоняет самолет и торжествующе разливается по бетону…
Не помня себя, Беско вскакивает, бросается навстречу этому морю огня.
У него есть первая возможность убедиться, что охранники едят свой хлеб не даром… Вырываясь, бьет охранника кулаком, но тот пропускает удар мимо уха. Спокойно и уверенно прижимает локоть кричащего Беско. Второй охранник в это время обхватывает Лена за пояс, как-то странно осаживая, лишая сил. Мимо них с воем проносятся службы аэродрома. Беско колотит нервная дрожь. Он никак не может избавиться от ощущения, что ручка самолета у него в руках. «Зачем, зачем! Что ему сказали? Зачем он это сделал?» — кричит Беско в отрешенное лицо охранника.