Страница 59 из 170
Вскоре веселые солнечные лучи освещали уже совершенно опустевшую улицу. Хозяева лавчонок, расположенных на правой стороне улицы (на левой высится мрачная глухая стена обители святой Клары), продавцы мебели — пыльного старья или убогой новой дешевки, продавцы цветных гравюр и ярко размалеванных олеографий, деревянных и гипсовых статуэток святых обедали в глубине своих темных закутков, на уголке скатерти, запачканной вином, где рядом с большим блюдом макарон стоял зеленоватый стеклянный графин, полный маранского вина, заткнутый свернутым виноградным листом. Приказчики сидели тут же, прямо на полу, и медленно жевали разрезанный пополам хлебец с острой приправой — тыквой или баклажанами, вымоченными в уксусе, пастернаком под пряным соусом, перцем и чесноком.
Вся улица из конца в конец пропиталась терпким и сочным запахом помидоров, которыми были щедро сдобрены макароны, и едким запахом уксуса и грубых пряностей. К десерту, еще не успев вытереть с лоснящихся губ красный томатный сок и свиное сало, хозяева и приказчики спешили купить на два сольдо фруктов у случайного торговца, который пробегал мимо, неся на голове полупустую корзину из-под винных ягод или толкая перед собой тачку, где оставалось еще немного лиловых слив и крепких пятнистых персиков. Перед литографией Марчелло двое рабочих, остановив маленькие машины, на которых они печатали визитные карточки, с сосредоточенным видом резали ломтями большую желтую дыню; а рядом, на ступеньках подъезда, болтали друг с другом две швеи, поджидая продавца печеных лепешек, смазанных томатом с чесноком и душицей и стоивших три чентезимо, или сольдо, или два сольдо за штуку. Лепешечник наконец явился, неся под мышкой промасленный деревянный лоток без единой лепешки: он уже распродал весь свой товар и сам шел теперь обедать в порт, где помещалась его лепешечная. Швеи, обманутые в своих ожиданиях, принялись обсуждать, как им быть; одна из них, белокурая, с золотистым венчиком волос над нежным бледным лицом, наклонив голову, чтобы уберечь щеки от солнца, направилась вверх по улице святой Клары той раскачивающейся походкой, которая придает неаполитанской женщине какое-то восточное очарование. Она рассчитывала купить что-нибудь на обед для себя и подруги в темной винной лавчонке-закусочной, расположенной в переулке Импреза, как раз напротив палаццо.
Переулок Импреза был тоже совершенно пуст в эту послеполуденную пору, когда все идут обедать, кто домой, кто к себе в лавку, а летний жар пылает все сильней, ибо час, соответствующий в Неаполе испанской съесте[81], приносит усталым людям пищу, отдых и сон.
Швея остановилась на пороге, смущенная темнотой лавки, которая пропахла кислым вином; она глядела себе под ноги, щурясь и не решаясь войти, словно за этой раскрытой черной пастью таилось что-то опасное — открытый люк или подземелье. Но приказчик уже спешил ей навстречу.
— Дайте мне чего-нибудь, чтоб с хлебом поесть, — сказала она, слегка покачивая бедрами.
— Жареной рыбы?
— Нет.
— Немножко трески под соусом?
— Нет, нет! — возразила она с отвращением.
— Тогда суп из требухи?
— Нет, нет!
— Так чего же вы хотите? — раздраженно спросил приказчик.
— Я хотела бы… мне хотелось бы мяса на три сольдо; мы с Нанниной поели бы его с хлебом, — сказала она с милой гримаской лакомки.
— Сегодня суббота, у нас нет ничего мясного, вот разве только требуха, и то для неверующих…
— Ну ладно, давайте треску, — пробормотала она, подавляя вздох.
Когда приказчик скрылся в черной глубине лавки, чтобы принести треску, она с любопытством заглянула во двор палаццо Импреза, который золотили солнечные лучи, низвергаясь с неба. Тени мужчин и женщин то и дело пробегали по нему. Антонетта — так звали швею — смотрела, не отрываясь, напевая вполголоса монотонную народную песенку и слегка раскачиваясь в такт.
— Вот и треска, — сказал, вернувшись, приказчик.
Четыре больших рыхлых куска трески рассыпались по серой тарелке, плавая в красноватом, сильно наперченном соусе; соус растекался во все стороны, оставляя жирные светлые пятна по краям.
— А вот мои три сольдо, — тихо сказала Антонетта, вынимая из кармана деньги.
Она еще постояла, держа тарелку в руке, глядя на слоистые куски в жидком соусе.
— Если б я крупно выиграла, — сказала она и направилась к двери, осторожно придерживая тарелку, — уж я бы вволю поела мяса, да каждый день!
— Мяса с макаронами, — подхватил, смеясь, приказчик.
— Вот именно: макароны с мясом! — восторженно воскликнула швея, не спуская глаз с тарелки, чтобы не пролить соус.
— Утром и вечером! — крикнул с порога приказчик.
— Утром и вечером! — закричала Антонетта.
— А вы намекните тому парнишке, — весело заорал приказчик, указывая глазами на двор палаццо Импреза.
— Я зайду попозже, — сказала швея, остановившись на углу улицы, — верну тарелку.
И снова переулок опустел, на этот раз надолго. Зимой в эти часы по нему нередко пробегают студенты, так как это самый короткий путь от университета к Джезу или Толедо; но теперь было лето, и студенты разъехались на каникулы.
И все же, чем дальше шло время, тем больше людей заходило туда с улицы святой Клары или с Медзоканноне, всматриваясь в ворота палаццо Импреза — кто с опаской, а кто прикидываясь равнодушным.
К числу первых принадлежал чистильщик сапог со своим ящиком, хромой старый горбун, согнутый в три погибели, закутанный в зеленоватый, усеянный пятнами и заплатами балахон, в картузе без козырька, надвинутом на глаза; одно плечо у него было выше другого; на нем он и нес свой ящик. Войдя в подворотню палаццо Импреза, чистильщик поставил ящик на землю и сам уселся подле, словно поджидая клиентов; но он забыл постучать по нему два раза щеткой, чтобы пригласить желающих. Он был полностью поглощен длинным списком лотерейных номеров, который держал в руке, и его старчески желтое сморщенное лицо было преображено охватившей его страстью; а вокруг него, по мере того как шло время, сновало все больше и больше людей, и двор гудел от пронзительных и сочных голосов неаполитанцев. Рядом с ним остановился рабочий лет тридцати пяти на вид, бледный, с потухшими глазами; пиджак его был наброшен на плечи, и под ним виднелась рубашка из цветного ситца.
— Почистим? — машинально спросил чистильщик, опуская список.
— Да, как же! — возразил тот с усмешкой. — Самое время навести блеск. Уж если б у меня оставалась парочка лишних сольдо, я бы лучше разжился еще одним билетом у донны Катарины.
— Малая лотерея? — вполголоса спросил чистильщик.
— Ну да; кое-что государству, кое-что донне Катарине, — сказал рабочий и добавил, пожевав свой черный окурок и безнадежно покачав головой: — Все они воры, все.
— У тебя сегодня праздник, что ли? Отчего не пошел кроить перчатки?
— А я по субботам никогда не работаю, — хмуро улыбнулся собеседник. — Хожу, ищу счастья — вдруг да найду его как-нибудь в субботу утром.
— А когда же у тебя получка за неделю?
— Ну, — ответил рабочий, пожимая плечами, — по пятницам, когда есть что получать.
— На что же ты играешь?
— Ну, на это деньги всегда найдутся. У этой донны Катарины, которая держит малую лотерею, есть сестра: она дает деньги в рост…
— Под большие проценты?
— По сольдо на лиру в неделю.
— Недурно, недурно, — убежденно сказал чистильщик.
— Я ей должен семьдесят пять лир, — продолжал перчаточник, — каждый понедельник скандал да и только! Подстережет меня у ворот фабрики и давай кричать, ругаться! Чистая ведьма, Микеле. Но что тут поделаешь. В один прекрасный день выпадет же наконец на мою долю крупный выигрыш, вот тогда и расплачусь с ней…
— А остальные куда? — спросил Микеле смеясь.
— Уж я знаю, куда! — воскликнул перчаточник Гаэтано. — Новый костюм, да фазанье перо на шляпу, да коляску с бубенцами — и поехали кутить в «Два пульчинелло» на Марсово Поле…
— Или в Позилиппо, в таверну «Сын Пьетро»…
81
Съеста — полуденный отдых в южных странах (исп.).