Страница 129 из 170
— Правда твоя! По мне, так чем раньше его выгонят, да еще отлупят палками, как это прошлый год сделали с учителем, тем лучше. Вот прогонят его в шею — поставлю свечу спасителю, а вас всех бесплатно угощу., О лесничем Черри ты слыхал?
— Что с ним такое?
— Говорят, сидит под следствием за то, что в тот самый день, когда синьор Кавальере и Альчестино поругались на охоте, он выпалил в свою собаку и вместо нее угодил в какого-то крестьянина, который косил в канаве траву. Наполовину ослепил его, а тот жалобу подал.
— Не знал!
— Дело-то, правда, пустяковое! В то же утро его арестовали, и, говорят, дадут два месяца тюрьмы и шестьсот лир штрафа, если только он сможет их собрать.
— Здорово!
— Еще бы!
У соседнего дома раздались голоса:
— О! Лопни мои глаза, если это не бездельник почтарь! Ей-ей, он идет прямо к синьору Кавальере!
— Верно!
— А, понятно! Не иначе как несет ответ по этому знаменитому делу!
— Как пить дать!
Почтарь встрепенулся, собрался идти, но не выдержал и напоследок спросил:
— Кстати, поговаривают, что свадьбе не бывать. Ты слыхала?
— Да, говорят. Но ведь для бедного синьора Альчесте оно и лучше.
— До свиданья, Бьяджотта.
— Будь здоров. Не хочешь освежиться?
— Спасибо. Как-нибудь в другой раз.
— Ну, дело твое.
— Прощай.
— Будь здоров.
На первый взгляд будничное спокойствие городка не было в тот день ничем нарушено, но страсти кипели. Многие любили секретаря за его доброту; другие предпочитали Кавальере за его богатство. Можно ли удивляться, что партии составились мгновенно и враждующие стороны волком глядели друг на друга?
Почтарь и в самом деле шел к синьору Кавальере; вот он остановился, постучал. Когда за ним захлопнулась дверь, табачник Ченчино, стоявший на пороге своей лавки и зевавший по сторонам, принялся звать Рапалли:
— Синьор Рапалли, синьор Рапалли!
— В чем дело? — откликнулся Рапалли, который с самым деловым видом точил лясы в кафе напротив.
— Почтарь у Кавальере! Наверняка по этому делу! Быстрее туда!
— Бегу. А вы, Ченчино, — услуга за услугу: пошлите предупредить синьора Густаво, который в этот час наверняка должен быть на месте.
Рапалли направился к Кавальере; Гостино побежал разыскивать синьора Густаво, а Ченчино собирал народ возле своей лавки.
Весть разнеслась подобно молнии; аптекарь подавал какие-то знаки из-за спины своей супруги; Пьовано с самым безразличным видом на свете немедленно появился на кладбище; кузнец и сапожник выскочили на улицу с инструментами в руках, делая вид, что им срочно надо проверить, какая сегодня погода… Одним словом, не прошло и нескольких минут, как все обитатели городка, за исключением секретаря и синьора Альчесте, — хотя Бьяджотта и клялась, что видела их физиономии в занавешенном шторой окне, — высыпали на улицу по каким-то своим необычайно срочным надобностям, о которых они никому не хотели рассказывать.
Довольно большая группа собралась возле здания государственной монополии, и тут Ченчино схватился с Нардини, который утверждал, будто ни один профессор в мире не сможет определить принадлежность помета.
— Уж лучше помолчи, — выговаривал ему Ченчино, — ты же никуда отсюда не выезжал и понятия не имеешь, что делается в мире. Лично я поступил бы в точности как синьор Кавальере, потому как решить такой запутанный вопрос может только профессор… обожди-ка… как его зовут, такого профессора?.. В общем, такой профессор, какому синьор Кавальере послал это дело на заключение.
— Ну и что? Может, и послал, а только меня ты этим не убедишь.
— Ну, значит, с тобой и толковать нечего, потому как химия… а, вспомнил! Профессором химии его называют. А знаешь, что это за люди, профессора химии? Покажи им плевок, даже вон там, у колодца, и они отсюда скажут все в точности — кому он принадлежит, точка в точку, словно кто им подсказал… Даже если заколдовать плевок, так и то скажут. Помню, мой сын… Дорогой синьор Густаво, сюда, сюда! Есть дело.
В этот момент мимо собравшихся торопливо проходил синьор Густаво. Он спешил к дому синьора Кавальере. Лицо его в ожидании выигрыша ста лир было настолько спокойно и самоуверенно, что Ченчино счел это добрым предзнаменованием и уже предвкушал, как получит бекаса, на которого сам побился об заклад.
Но едва Густаво вошел в дом, как лицо его приняло совсем иное выражение. Кавальере держал в руках открытое письмо, недоумевающе покачивал головой и в горьком отчаянии безмолвно взирал на Рапалли, который сидел, откинувшись на спинку стула, и с превеликим трудом сдерживал смех. В редкие промежутки между спазмами он вставлял:
— Увы! Кто бы мог подумать!
Густаво мигом сообразил, что ему лучше не раскрывать рта, и поспешил заняться каким-то альбомом с фотографиями.
Так прошло несколько минут. Наконец Рапалли встал, поклонился Кавальере, пожал руку Густаво и ушел.
На лестнице Рапалли надвинул шапку по самые брови и поднял воротник куртки, подбитой заячьим мехом, предусмотрительно оставив опущенным лишь тот угол воротника, который будет обращен к собравшейся толпе. Очутившись на улице, он крадучись двинулся вдоль стены. К нему подскочил Ченчино.
— Да или нет? Если «да», я получаю целого бекаса. Так чей же этот знаменитый помет?
Рапалли оттащил его в сторону и, наклонившись к самому уху, прошептал:
— Тихо, Ченчино, умоляю тебя, иначе нас первых освищут… Помет оказался куриным!
Джероламо Роветта
Квинтино и Марко
Его прозвали Квинтино, потому что непременно нужно было найти имя, которое напоминало бы бедняку о его жалком положении, оскорбляло несчастного и вызывало смех; и такое имя было найдено. Будь Квинтино не так силен, ему при встрече надавали бы пинков или же со злой радостью начали бы кидаться в него пригоршнями песка и комьями грязи. Имей он свой дом, жену, обед, к нему ворвались бы, чтобы отравить этот обед, нарушить покой, соблазнить жену. Но бедняга, хотя и был кроток и терпелив, обладал, однако, недюжинной силой… и к тому же был одинок. Так что оставался лишь яд иронии. И одетого в жалкие лохмотья, всегда голодного бродягу, у которого в кармане никогда и сольдо не было, прозвали Квинтино Селла[131]. Это прозвище, которое в насмешку дал ему жирный и сытый остряк, заставило всех забыть настоящее имя безвестного мученика, жертвы плоского юмора ближних, имя, быть может, нарочно для него выбранное из старого молитвенника бедной и набожной матерью. Однако Квинтино был добр, вынослив и покорен. Он не только терпел все, даже это жестокое оскорбление, с неизменной улыбкой, такой грустной, что она должна была вызвать хоть немного сострадания к нему, но, желая еще больше посмешить людей, дал имя другого министра финансов, Марко Мингетти[132], своему верному и единственному другу — своей собаке. И Марко был поистине достоин Квинтино. Это был тощий уродливый зверек с острой мордочкой, но вместе с тем умный, спокойный, осторожный; он либо спал, либо думал о чем-то. Марко никогда не лаял, не рычал злобно, никогда не прыгал и не бегал без крайней необходимости. Единственной его обязанностью было изображать часового в фуражке из бумаги и с палочкой вместо ружья. Солдаты, увидев маленького пехотинца, скорее печального, чем грозного, показывали на него один другому и, окружив собаку плотным кольцом, начинали неудержимо хохотать и охотнее бросали несколько сольдо собачке, чем человеку. Квинтино это понимал, и, когда он глядел на Марко, лаская его своими длинными загрубелыми пальцами, в глазах его светилась бесконечная нежность.
Как и его хозяин, животное тоже было грустным и задумчивым. Казалось, Квинтино передал свою печаль верному Марко. Оба они, объединенные одними горестями, казалось, были прокляты одной судьбой. И когда эти два голодных существа — одетый в красное тряпье худой и проворный человек и совершенно черная собака, обнюхивавшая выжженную и пыльную землю, — уныло брели по дороге, они представляли собой печальную, вызывавшую слезы картину, которую не оживляли даже веселые лучи солнца и зеленый майский наряд. Жизнь Квинтино походила на жизнь бандита, укрывшегося в лесу. У него не было ни надежд, ни желаний. Часто, когда его жгла лихорадка, он тщетно искал хоть каплю воды, тщетно пытался достать немного соломы, когда, сломленный усталостью, уже не мог идти дальше.
131
Квинтино Селла (1826–1884) — итальянский политический деятель, в 1826–1873 годах трижды занимавший пост министра финансов.
132
Марко Мингетти (1818–1886) — итальянский политический деятель, неоднократно занимавший пост министра финансов.