Страница 16 из 76
Сочувствие с лица Поттера никуда не делось, но теперь оно явно относилось к моему душевному здоровью.
— Нет, Линг, Риддл тут не причем, — сказал Гарри таким тоном, словно я был буйным, и меня следовало успокоить. — Если твой сын способен к тонкому восприятию, он мог почувствовать чары — их же не обязательно видеть глазами. Может, сначала он их бессознательно воспринял, а потом увидел во сне?
— На мне полно следов от разных от заклинаний, гораздо более заметных и красочных. А эти почти мертвы, их едва видно. Но нарисовал он именно чары Метки.
По дому разнесся громкий перелив дверного звонка. Мы переглянулись.
— В принципе, у меня всё, — произнес я. — Спасибо за то, что рассказал. Правда спасибо. Мне теперь есть от чего оттолкнуться.
Поттер взглянул на стеклянную коробочку и с неожиданной горечью проговорил:
— Ты прав. Ничто не исчезает навсегда. И никто до конца не умирает. Держи меня в курсе твоих дел, потому что теперь они и мои тоже. Но камень забери. Мне он не нужен, и тебе не советую. Спрячь куда‑нибудь подальше, чтобы никто не нашел.
Я махнул палочкой, и камень вернулся в карман куртки. Гарри встал, я поднялся следом. Мы молча спустились на первый этаж, и я повернул к выходу. Снизу, с кухни, доносились голоса, стук посуды и смех. Поттер не останавливал меня и проводил до двери. Когда я оделся и собрался прощаться, Гарри проговорил:
— Я никому не скажу о твоих детях.
— Спасибо, — ответил я. Мы пожали друг другу руки, и я покинул дом.
На улице шел дождь, и я скорее аппарировал на базу Легиона. Здесь было холодно, но не так сыро, как в Лондоне. Я сдал камень в хранилище вещдоков, где Шварц уже зарезервировал место для возможных доказательств по делу о нападении на школу. Камню присвоили четвертую, не слишком высокую категорию опасности — крестраж был мертв, а вызов призрака прошлого вряд ли мог причинить кому‑то вред. Вернувшись домой, я наскоро перекусил и сел писать Тао письмо с предложением навестить меня в выходные.
Тао приехала, уехала, а я знал столько же, сколько и раньше. Проводив ее на вокзал и отправив обратно в Египет, я аппарировал домой, испытывая смешанные чувства. Всё, что мне удалось забыть за долгие годы, вернулось с новой силой, объединившись с накопленными знаниями и опытом. Я давно не считал свою историю трагической, зная по–настоящему трагические судьбы, но сейчас, услышав рассказ Поттера и увидев портрет Снейпа, уже не мог сравнивать себя с другими.
Я считал, что предал своего учителя. Сетования на коварство или хитроумие Дамблдора служили только оправданием собственного малодушия и интеллектуального несовершенства. Ссылки на возраст тоже не играли роли: подростком я был достаточно умен и смел, но в один–единственный раз проявил послушание — и послушал не того. Все эти годы неправильный выбор в час битвы лежал на мне тяжелым бременем, и я не надеялся его искупить. Здравый смысл подсказывал, что чувство вины иррационально и заменяет собой ощущение утраты, но мне казалось, поступи я тогда иначе, и всё сложилось бы по–другому. История Гарри, услышанная сейчас, а не раньше, в те времена, когда я не был готов ее воспринимать, добавила в мое сердце печали и сомнений.
Я не заметил, как Мадими покинула свое гнездо и заползла на кровать. Со дня, когда я унес камень из дома, она почти не говорила, но больше я за нее не тревожился. Змея просто отсыпалась и восстанавливала силы.
— Грустишь?
— Думаю.
— И о чем же? — поинтересовалась Мадими, забравшись ко мне на колени.
— О хитроумии и рисках.
Мадими склонила голову с совсем человеческим удивлением на мордочке.
— Поделись, — предложила она.
— Может ли великий колдун искренне совершить глупую ошибку?
Немного подумав, Мадими ответила:
— Вряд ли.
— Значит, глупая ошибка совершается великим колдуном намеренно?
— Если выбор таков, то да.
— Это слишком сложно, — я покачал головой. — Слишком высок риск.
— Расскажи.
— Когда я учился в школе, ее директор попросил меня поучаствовать в поисках одного артефакта. Он знал, что на артефакте смертельно опасные чары, но все равно использовал его, хотя прежде планировал уничтожить. Чары подействовали, он едва не умер, но я был рядом и уничтожил артефакт. В тогдашней войне это автоматически ставило меня на сторону директора, поскольку та вещь, скажем так, принадлежала его врагу. Вопрос: директор действительно сглупил или был хитроумен?
— Ты говоришь о том камне?
— О нем, — ответил я.
Мадими помолчала.
— Раньше ты считал, что директор сглупил?
— Я считал, что он поддался чарам камня. Люди слабы и всё такое…
— А теперь думаешь, что в этом состоял его замысел, и он использовал камень намеренно, чтобы ты оказался на его стороне?
— Возможно. Он знал, что я смогу его уничтожить.
— Все‑таки это было очень давно. Что меняет твоя новая точка зрения?
Я вдохнул:
— Пока не знаю. Может, ничего. А может, всё.
После разговора с Поттером я на время оставил мысли о возможной связи между Каном и Риддлом и занялся своими непосредственными обязанностями — расследованием нападения на школу и решением проблемы зеленого тумана, однако до выходных так и не добился внятного ответа о сроках прибытия экологов. В пятницу вечером мы со Шварцем как обычно встретились на тренировочной площадке базы. Вместе со свободными легионерами, пожелавшими к нам присоединиться, мы отправились на полигон, изобретательно настроенный двумя нашими инженерами. В Норвегии я был лишен тренировок и опасался потерять форму, поэтому, оказавшись в Британии, завел себе такой порядок. После учебного боя я посетовал Шварцу на отсутствие экологов и проблемы с пустынями, поглотившими едва ли не все бригады по биобезопасности.
— Ты что, не слышал о червях смерти? — удивился Шварц. — Какие‑то умники завезли их в Австралию, и теперь там все от них стонут.
— Ого, — сказал я. — Значит, мне действительно придется подождать. С хорхоями и в Монголии полно проблем.
— А может, ну их, этих экологов? Мы с ребятами сходим, проверим туман на реакцию — сделаем что сможем.
Такое самоотверженное предложение я сразу отверг.
— Нет. Никто туда не пойдет, кроме специально обученных людей. Будем каждый заниматься своим делом.
Это оказалось правильным решением, поскольку в понедельник стало известно, что куратору удалось‑таки выбить для меня одного эколога, и я должен ждать его завтра с утра.
Экологом оказалась хрупкая девушка по имени Майя с большим зеленым чемоданом, на котором блестела ярко–красная наклейка с оскаленной коброй — знак высокой биологической опасности. Впрочем, анимаги вокзала проигнорировали ее чемодан. Эколог выглядела смущенной и растерянной, и я решил, что она студентка. Но даже если мне прислали студентку, она все равно знала больше меня. К тому же, когда мы вошли в Запретный лес, Майя оживилась и обрела некоторую уверенность.
— Почему мы не аппарировали поближе к месту? — спросила она после десяти минут ходьбы по грязи, лужам и снегу.
— Здесь сильные искажения. Вокруг территории школы охранные заклинания, а лес — генератор полей. Я бы не стал рисковать аппарацией.
Вероятно, Майя ожидала иного ответа и разочарованно молчала до окончания нашего похода, когда сквозь пелену мелкого дождя мы разглядели плавающие вдалеке клубы зеленого тумана. В дневном свете он выглядел совсем не так впечатляюще, как ночью, под вспышками молний. Я остановился на краю холма, но девушка уверенно продолжила идти дальше.
— Куда вы! — окликнул я ее и начал спускаться следом.
Эколог остановилась и обернулась.
— Туда, разумеется, — она показала на укутанный туманом лес. Я догнал ее и пошел рядом. Не раз мне доводилось видеть, как стеснительные в обычной жизни люди меняются, попадая в ситуацию, связанную с их профессией, где они могут себя проявить и потому чувствуют большую уверенность. Иногда перемены бывали разительными. К примеру, Мэй, и без того не отличавшаяся мягким характером, превращалась в страшного тирана, когда разговор касался тематики ее работы, а собеседник, к своему несчастью, проявлял некомпетентность. Она не знала компромиссов и, что самое худшее, напрочь теряла чувство юмора.