Охота на охотников

- Отступать нам некуда, - сказал Илюшка, - позади Москва, а кушать очень хочется.

- Мальчики, вы не заждались меня? - пропела с кухни Новелла Петровна. Через минуту она появилась в дверях, держа в руках по сковороде - в правой сковороде была рыба, в левой - котлеты. Сообщила бодро: - Вот и я!

Илюшка, оживившись, скомандовал сам себе:

- Наливай! - и взялся за бутылку "Кеглевича".

Поздно вечером, проводив Аронова, Каукалов уединился в своей маленькой, до слез памятной ещё со школьной поры комнатенке. Он долго лежал с открытыми глазами, ловил блики автомобильных фар, проносящиеся по потолку, прислушивался к звукам улицы и думал: дрогнет Илюшка, когда поймет, что за автомобильный бизнес предлагает ему школьный дружок Каукалов, или не дрогнет? Он давно и хорошо знал Аронова, но однозначно ответить на этот вопрос не мог.

В коридоре раздался шорох, послышалось легкое царапанье, потом дверь приотворилась, и в комнату просунула голову Новелла Петровна.

- Жека, не спишь?

- Нет.

- Что же ты все один да один? Девчонку бы себе нашел какую-нибудь, что ли!

- Не сегодня, ма.

- А когда? - настырным голосом спросила мать.

- Придет время.

- Ага, будет тебе белка, будет и свисток, значит, - вздохнув, проговорила Новелла Петровна. Ей не нравилось, что сын из армии пришел такой тихий, замкнутый, будто пришибленный.

- И девчонка с шампанским тоже, - добавил Каукалов.

- Лучше с мороженым.

- Мороженое, ма, - это не современно. Нынешние девчонки хлещут спирт так же лихо, как мы когда-то в школе портвейн.

- Портвешок, - вспомнила Новелла Петровна, - так вы, по-моему, в школе звали портвейн.

- И выпили мы его столько... - Каукалов вздохнул. - Убого мы живем, ма!

- Не банкиры, - Новелла Петровна тоже вздохнула, - это те делают в квартирах евроремонты, ставят мраморные полы с подогревом и зеркала во всю стену... А мы что? У нас таких денег нету. Один дурак вон - взял да развесил по всей Москве изображение своей конопатой Марфуты... Говорят, миллион долларов за это отвалил.

- У богатых свои причуды.

- Нет бы отдать эти деньги бедным, накормить стариков... Вместо этого Марфуту свою по всей столице растиражировал.

- Ничего, ма, мы тоже будем богатыми.

- О-ох! - Новелла Петровна вздохнула неверяще и затяжно. - Дай бог нашему теляти волка скушать. И как ты собираешься это осуществить?

Каукалов не ответил матери. То, что он задумал, обсуждению не подлежит. Если он промолвится даже в малом, скажет хотя бы одно слово - то все, заранее можно протянуть руки милиционерам, чтобы те надели на них "браслеты".

- А? - Новелла Петровна повысила голос.

- Не все сразу, ма. Придет время - узнаешь.

- Лучше бы ты бабу себе, сынок, завел. Мягкую, чтобы бок грела, а по воскресеньям пекла пироги.

- И этого барахла, ма, будет сколько угодно. Хоть ложкой ешь. Как грязи, - пообещал Каукалов, переворачиваясь на другой бок, носом к стенке, и закрывая глаза. - Всему свое время... Я же сказал!

- Философ! - жалостливо произнесла Новелла Петровна, поглядела на сына, как на больного, и закрыла дверь бедно обставленной, давно не ремонтированной комнаты.

Илюшка Аронов не дрогнул, когда Каукалов рассказал ему, что за "автомобильный бизнес" имеется в виду, лишь большие библейские глаза его повлажнели, словно он собирался кого-то оплакать, но в следующий миг Илюшка вздохнул и повеселел:

- Как там, Жека, у Маяковского, помнишь? И вообще, что нам дедушка Владим Владимыч завещал? Все работы хороши, выбирай себе на вкус.

- Все буду делать я, - заявил Каукалов, - твоя задача - лишь обеспечивать страховку. Ладно? И все будет тип-топ!

Вечерняя Москва стала малолюдной, но это касалось только окраин города: в каком-нибудь Зюзине, Чертанове или Орехово-Горохове люди вечером боятся показывать нос из дома, ночью эти районы вообще напрочь вымирают ни одной живой души, все кемарят в своих глухих углах, страшась пули и ножа. Центр же, напротив, оживился. Появилось много ночных забегаловок, кафе и кафешек, бистро, ничем не отличающихся от парижских, стеклянных будок с "хот-догами", полно залов с игральными автоматами и казино, на каждом углу стоят девочки с длинными голыми ногами, в юбочках, едва прикрывающих лобковую кость, с зазывными улыбками на губах. Центр - не окраина. В центре Москвы и ночью все бурлит и пенится.

Именно сюда, в расцвеченный веселый центр, приехали со своей мрачной, плохо освещенной, разбитой трамваями и грузовиками рабочей улицы, расположенной недалеко от Павелецкого вокзала, Каукалов и Аронов.

Огляделись. Их сейчас интересовало одно: частный извоз. Как частники берут пассажиров, делают ли они отсев - этого, вот, мол, седока возьму, а этого - извините, не возьму, как обговаривают оплату, есть ли у "извозчиков" с собою оружие - в общем, важно было знать все-все-все. А разные длинноногие красавицы с банками пива и пепси-колы, тусующиеся у Макдоналдса, бывшего ресторана ВТО и отеля "Националь", пареньки-зазывалы, готовые сыграть во что угодно, начиная с тюремной "буры" и кончая благородным покером, наперсточники, кукольники и прочая местная "шелупонь" Каукалова с Ароновым не интересовали.

На все свои вопросы Каукалов довольно быстро получил ответы, а главное, ему стало ясно: извозчики действуют каждый по себе, единой организации у них нет, и вообще они соперничают друг с другом... Поразмышляв немного, Каукалов решил сегодня же и устроить своему напарнику "боевое крещение".

Минут через сорок он высмотрел одного извозчика - вислоносого, с унылым взором дядю, притершегося к тротуару на ухоженной, блистающей свежим лаком "девятке" и неспешно заглушившего мотор, - дядя явно искал себе пассажира.

- Ну что, Илюшка? - Каукалов толкнул напарника и со вкусом произнес любимую фразу первого советского космонавта: - Поехали?

- Поехали!

Владелец приглянувшейся "девятки" был одет в немодный вытертый костюм и в рубашку-ковбойку, застегнутую на все пуговицы; большие, в старых блестках-порезах руки его спокойно лежали на руле. Он повернул голову к Каукалову, разом, с первого взгляда определив в нем старшего, спросил глуховатым, совершенно лишенным красок голосом:

- Куда?

- В Марьину Рощу, - поспешно произнес, опережая Каукалова, Аронов и сел рядом с водителем. - Второй проезд...

Каукалов молча забрался на заднее сиденье, напружинил мышцы - ему захотелось ощутить тепло, которое излучало его тело, затем опустил пальцы в карман, нащупал там небольшой моток толстой рыболовной лески. Лучше бы, конечно, иметь стальку - стальной тонкий провод, острый, как бритва, или капроновый шнур, на котором можно запросто поднять автомобиль, но он решил пока обойтись леской.

Подумал, что водитель сейчас обязательно спросит, сколько они дадут ему за проезд, про себя решил, что пообещает двадцать долларов, а если тот запросит больше, то добавит ещё пять. И все. Двадцать пять долларов - это предел. Но водитель не спросил ничего.

Старчески сутулясь за рулем, он проехал немного вниз по Тверской, около ярко освещенного Центрального телеграфа, украшенного памятным по детству глобусом, сделал левый поворот и нырнул в темный, почти черный переулок, здорово проигрывающий купающейся в электрическом свете главной улице Москвы - столичному Бродвею... Каукалов, мрачно поглядывающий в окно, неожиданно тронул водителя за плечо:

- Машина много ест бензина?

Водитель сгорбился ещё больше и, не отвечая и вообще будто бы не слыша вопроса, проскочил в теснину, образованную двумя рядами автомобилей, плотно заставившими проезд - сделал это ювелирно, не сбрасывая скорости, спустился к площади, с одной стороны которой находился Петровский пассаж, с другой - ЦУМ, и резко, излишне резко затормозил.

"Профессионал, - неприязненно подумал Каукалов, - явно из бывших... Раньше было ничего, а сейчас выгнали с работы. Либо держат на работе, но денег не платят. На вопросы, г-гад, не отвечает... Ну, погоди, посмотрим, что с тобою будет через десять минут..." Он глянул на часы - старенький, купленный ещё в школе "ориент-колледж". Было без четверти одиннадцать. Аронов, словно почувствовав, что приятель смотрит на часы, спросил, не оборачиваясь: