Страница 12 из 14
- В общем, так, гражданин Сорокин или кто вы там на самом деле... Устал я с вами цацкаться. Все подследственные как подследственные, один-два допроса - и подписывают. Обычно даже и бить-то не приходится. А вы решили упереться, думаете, это спасет вас от наказания? Откуда вы на мою голову только свалились... И точно, свалился, парашютист недоделанный. И ведь что странно... Во время обыска - у меня тут пометочка - записано, что на брюках и ботинках американские бирки, а на майке - китайская, парашют и вовсе произведен в Германии. Как планировали связываться со своими хозяевами? Жители Ватулино видело только один парашют, получается, прыгали с рацией? Хотя окрестности мы прочесали - рации не нашли. Или у вас в Москве имеется связной? Как его фамилия?
Я молчал. Мне уже поперек горла стоял этот Шляхман. Пусть бьют, ломают ребра - я ничего больше говорить не буду. Надоело!
- Сорокин, я последний раз вас спрашиваю, на чью разведку вы работаете?! Поймите, молчание вас не спасет, оно только усугубит ситуацию.
- На марсианскую, - выдавил я из себя плоскую шутку.
- На марсианскую? Погодите... Так это же планета такая - Марс!
- Вот оттуда меня и забросили.
- Ерничаете? Ну-ну... Посмотрим, как вы через недельку будете ерничать.
В итоге я вернулся в камеру лишь под утро, злой и невыспавшийся.
А через пару дней по мою душу заявились вертухаи, заломили руки и, ничего не объясняя, куда-то повели.
'На расстрел', - мелькнула в голове шальная мысль, от которой я ощутил серьезный дискомфорт. Даже не подумал, что для начала меня должны были судить, а только после этого ставить к стенке. Ну да в запарке и не такое забудешь.
К счастью, мои худшие опасения не оправдались, все ограничилось карцером. Узкое, похожее на пенал, сырое и прохладное помещение, хотя снаружи было градусов 20 тепла. Покрытые плесенью стены, тусклая лампочка в мутном решетчатом плафоне, откидная шконка, прикрученные к полу столик с табуретом, да ведро-параша в углу... И маленькое окошечко под потолком, в которое с трудом проникал свет с воли.
- Шконку до отбоя не трогать, - приказал вертухай. - Матрас и подушку получишь перед отбоем, утром сдашь.
- За что хоть меня сюда?
Ответом мне было молчание. Оббитая железом дверь захлопнулась, и я остался наедине сам с собой. Сел на табурет, опершись локтями на столик, подпер ладонью подбородок.
В конце концов, карцер - не самое плохое место. Вон, Куприянов вернулся - ничего, живой. Возможно, именно в этом карцере он и коротал дни. Знать бы еще, за что я сюда угодил.
Ой, тоска-то какая! И мысли всякие дурные в голову лезут. Нет, вешаться на шнурках я не собирался, тем более что у меня их сразу же по прибытии в Бутырку конфисковали. Нашел кусочек тонкой веревочки длиной в несколько сантиметров, который продел в верхние дырочки из-под шнурков - так было лучше, чем вообще без них. Чудо еще, что во время первой же драки с местными авторитетами кроссовка не улетела после 'вертушки'. Хорошо бывшим военным, они-то хоть в сапогах.
А мысли дурные были такого плана: не покаяться ли мне в том, чего я не совершал? Может, все-таки не расстреляют, а в лагерь отправят? Всяко в лагере лучше, чем в набитой людьми камере, многие из которых предпочитают ходить с голым торсом по причине жары и повышенной влажности. Пусть даже лес заставят валить или породу на тачках возить, а уже хотя бы есть в этом какая-то определенность. А глупой мысль была потому, что подпиши я протокол с признанием в шпионаже - и 99 процентов, что меня шлепнут. Тут даже к бабушке не ходи.
Потом накатило какое-то философское настроение. Были бы карандаш с бумагой, я, наверное, с тоски затеял бы писать какой-нибудь труд. Не могу вот так сидеть, ничего не делая, по жизни всегда находил себе какое-нибудь занятие. Поотжиматься, что ли? Вроде как ребра уже не очень побаливают.
Уперся кулаками в цементный пол, сделал полсотни отжиманий. Попробовал упражнения на пресс - нет, сразу дал знать о себе левый бок. Зато упражнения на растяжку прошли нормально. Ладно, отжимания и растяжка - вот два моих способа, как убить время. А заодно и согреться, если уж на то пошло.
Однако на следующий день как раз во время занятий откинулась задвижка глазка, и строгий голос немолодого надзирателя предупредил:
- Гражданин Сорокин, ну-ка немедленно прекратите! Не положено!
Я, не вставая с поперечного шпагата, поинтересовался:
- А если не прекращу?
- Шутки шутить удумали? Тут с такими шутниками разговор короткий!..
- Ладно, босс, не кипятись.
Я встал на ноги и затянул:
- Черный во-о-рон, что ж ты въе-е-есся...
- Не положено!
- Тьфу ты! Что ж у вас тут можно-то?
- Сидеть и стоять. И молчать.
- Ну нормально! Мало того, что засунули в холодный пенал, еще и делать ничего нельзя. Я, может быть, физкультурой согреваюсь. У вас тут температура как в погребе, дали бы, что ли, шинель какую.
- Так, гражданин Сорокин, еще одно слово - и останетесь без ужина.
- Без ужина вы меня не можете оставить, это нарушает международную конвенцию.
- Чиво? - протянул вертухай. - Какую еще конвенцию?
- Международную, принятую генеральной ассамблеей ООН.
Похоже, у надзирателя процесс переваривания моих фраз закончился полным несварением. Тем более откуда ему, бедолаге, знать, что никакой Организации Объединенных Наций в природе еще не существовало. С прощальным: 'Ты у меня договоришься, Сорокин!' он вернул задвижку на место, и с той стороны двери послышались его удаляющиеся шаги. Ужина, впрочем, не лишил. Хорошо хоть пайку не урезали. При этом посуду после еды я должен был возвращать через окошко коридорному, которого сопровождал надзиратель - на прием пищи мне выделили буквально пять минут.
На второй день я принялся мерять свою узкую камеру шагами от двери к дальней стенке, к маленькому окошку. Семь шагов туда, семь обратно, семь туда, семь обратно... И ведь окошко хрен приоткроешь, нет тут такой опции - в смысле, форточки. Потом разглядел, что в камере я не один. Слева от оконца свою паутину связал махонький паучок, который притаился как раз на краю своего смертельного для мух кружева.
- Тебя-то сюда за что? За вредительство или шпионаж, как меня?
Паучок по-прежнему неподвижно взирал на меня сверху. Может, околел? Я подпрыгнул и кончикам пальцев чуть коснулся паутины. Мой молчаливый сокамерник встрепенулся, оббежал паутину по кругу и снова притаился в том же самом месте.
- Чем же ты там питаешься? Тут ведь даже окно не открывается, мухи как сюда залетают? Молчишь? Ну молчи, молчи... Следователь тебя заставит говорить. Попадешь к какому-нибудь Шляхману - он из тебя всю душу вынет. А если еще и Фриновский подключится... О-о, брат, тогда я тебе не завидую. Будешь потом кровью харкать. Что молчишь? Тебя хоть как звать-то? Имя, погоняло есть? Ладно, сам придумаю... Будешь Бармалей. Не спрашивай, почему.
Прошел еще несколько раз от окна к двери и обратно. Тут и обед подали. Все схомячил, вернул посуду разносящему, и снова принялся мерять карцер шагами. Только не сидеть молча, иначе депрессия захлестнет с головой. Вон лучше еще с Бармалеем пообщаться.
- Ты-то, дурень, небось и не понимаешь, что сидишь в карцере. Много ли тебе надо - угол с паутиной да свежая муха. А нам, людям, нужно общение, иначе мы можем крышей двинуться. А вот чтобы не двинуться - я разговариваю с тобой. Ладно, можешь не отвечать, главное, что слушаешь. Знаешь, кто я такой на самом деле? Не поверишь - хронопутешественник! Я, может быть, твоих прапраправнуков видел. Представляешь, какая жизнь будет через восемьдесят лет? Техника, конечно, шагнет далеко вперед, а вот люди останутся такими же - мелкими и злобными существами в своей массе. Ну, за редким исключением, типа меня, комбрига или артиллерийского инженера. Или тех ребят, с кем я воевал плечом к плечу, и на которых мог положиться, как на самого себя.
Еще несколько ходок от двери к окну.
- Не понять тебе, Бармалей, какой это кайф - прыжки с парашютом. Я вот еще собирался вингом заняться, уже себе вингсьют присмотрел - костюм-крыло, да не успел - в прошлое забросило. А ты вот сидишь там, и нет у тебя иных забот, кроме как из мухи все соки выжать. Скучное ты существо, Бармалей.