Ферт

Конрад за их спинами смеялся. И смех этот предназначался именно и только Раму.

— Я один пойду, — внезапно сказал он, когда Призрак остался позади. — То есть... Я ухожу.

Айк не удивился нисколько.

— Что ж... — пробормотал он, почесывая затылок. — Что ж...

Рам бы уже ушел, да только видел — напарник хочет еще что-то сказать. И была надежда, что это, сказанное, будет чем-то неожиданным. Чем-то, что стоит запомнить.

— Что ж, да все ж говорили, что свихнешься ты с этой бабой, — махнул рукой Айк. — Вот и сваливаешь вслед... Не держать же.

Отлично, даже сейчас с ним прощаются, вспоминая Клару. Неужели эта болезненная привязанность так сильно бросалась в глаза всем? Вообще всем?!.. И где Клара сейчас?

Где?

С этим отщепенцем, тоскливым инвалидом, ходячей машиной для убийства... где она?

Покинув Призрак, Рам по привычке положил на язык серебряную монетку. Вспомнил встречу с Гидом — и выплюнул в песок. Вытер губы и быстрым, уверенным шагом направился в неизвестность.

Мало кто ходит по пустыне вот так — смело, умудряясь печатать шаг даже в расплывающемся песке.

Рам, задумавшись, забыл поднять на лицо маску, и в ноздри забился песок, Рам приоткрыл рот — и тут же закашлялся. Он упал на четвереньки, стараясь выхаркать горячую пыль, на миг поднял голову — и не увидел горизонта. Сгреб пальцами воздух, как недавно Конрад, вытянул свою длинную, жилистую конечность — руку? — когти оцарапали плотную пелену ветра и песка.

Краем глаза он увидел свою тень — размытый темный силуэт с протянутой лапой, страшной, словно у мутантов. Ни пропорций, ни... Да ничего. Лапа.

Плотно зажмурившись, Рам стоял на коленях, копил во рту слюну — чтоб разом выплюнуть весь песок, — и думал о том, что вот сейчас вполне может умереть. Потому что он слеп, как псих из Призрака.

Но он не умер. Он-то — другой. Такие выживают. Даже без глаз. Даже без рук. Даже без...

Что же сейчас с ней?

Когда-то у него была цель, теперь же Рам просто шел вперед. День, два, три. Мутанты? Их мясо можно есть. Особенно если хорошенько прожарить на огне. Иногда даже рези в желудке не случалось. Однажды Рам все-таки сожрал кусок сырого мяса. Его рвало два дня, и еще день он не мог вообще ничего есть. Сама мысль вызывала тошноту. А это совсем неплохо, когда еды почти нет.

Когда-то у него была цель... Раньше. Одна.

Теперь же, без нее, Рам словно свихнулся. Что бы ни говорили о нем товарищи, Рам не был психом раньше. Он сдерживался.

А сейчас... Мутанты? Еще посмотрим, кто кого сожрет! Еще посмотрим.

Рам не сражался. Сначала он просто убивал, потом — стал охотиться. И брызги крови, осколки костей, ошметки кожи и мяса... Рам захлебывался песком и дышал им, а вместе со жгучим воздухом легкие опалял кисловато-сладкий, тошнотворный запах с привкусом железа. Патроны у него давно кончились, но так стало еще интересней, еще увлекательней, еще безумнее...

Пожалуй, это тоже цель. И тоже неплохая.

И все же там... Там, во сне, появлялась Клара. Сквозь жаркое марево и колючий воздух к Раму тянулись загорелые руки, всегда поражавшие своим совершенством. Однажды Рам видел, как Клара заряжает револьвер. Наверное, он завидовал пулям.

Тот единственный раз, когда его серьезно ранили, — ушастая длинноногая тварь полоснула его плечо когтистой лапой. Несколько глубоких царапин, ерунда... Просто потом, направляясь обратно в Призрак, Рам задумался. Ему предстояло прийти в госпиталь, вытерпеть равнодушный взгляд и несколько жалких минут чувствовать ее прикосновения.

Тогда Рам сел в песок, достал нож и долго, долго, сжав зубы, вонзал в собственное плечо узкий клинок. Вставлял, поворачивал, слезы текли, рука крепко держала нож... когда пальцы разжались, а раненая рука повисла плетью, Рам уже ничего не соображал от потери крови и боли. Зажимая рану, он дошел до Призрака и госпиталя по памяти, показался Кларе...

Зубы. Она решила — это следы зубов. Рам не возражал, хотя сам бы их ни с чем не спутал. Скольких трудов стоило не смотреть на нее тогда и притворяться огорченным и злобным. Хотя, может, Клара и догадалась — не зря же была так добра. Может...

Во сне она всегда была доброй, и Рам ненавидел сны. Там была не она — каждый раз он вспоминал это лишь наутро и каждый раз злился на себя. И каждую ночь — забывал и сходил с ума снова. На этот раз — от счастья.

...И как нож врезается раз за разом — «Не здесь. Не сейчас».

Новым утром Рам встряхнулся, проснувшись, дернул плечом и головой — коротко, нервно. Потом, на несколько секунд, его охватило холодное спокойствие.

Он был не один. И тот, другой, заметил Рама. Другой — мутант, до одури похожий на человека.

Значит, охоты не выйдет.

Ноги полусогнуты, шаг пружинист, движения — почти идеальны. «Почти» — потому что он все-таки не врач с умением стрелять, а патрульный с умением перебинтовывать раны. Он так далек от совершенства, приходящего к нему во сне.

Они смотрят друг на друга: у того, другого, черные волосы и темные глаза, хищно загнутый нос... Как выглядит он сам, Рам не знает наверняка. Только помнит что-то.

Другой бросается первым. У него в руке револьвер, но он не стреляет. Охотник... И Рам иногда, когда еще были патроны, предпочитал забивать тварь прикладом винтовки. Потому и тогда не достал ни ножа, ни найденного когда-то давно топорика.

Думал ли когда-нибудь Рам, что он — не единственный такой на этом свете? Что не один он найдет цель в убийстве тварей пустыни?

Борьба выходит тяжелой и душной. Когда Рам смыкает руки на горле незнакомца, тот хрипит.

— Мутант...

Пелена, затянувшая глаза Рама, падает.

Он даже не опознал в нем человека!

Рам оставляет его в покое и поднимается, забрав револьвер из ослабевших пальцев.

В темных глазах отражается узнавание — не знакомый, нет, просто еще один... человек!

Когда-то бродяга с пушкой вместо руки настойчиво повторял «Я человек» — единственную фразу, которой мог обеспечить свое спасение... Рам смотрит на черноволосого — и видит того урода, которого он сам, патрульный, по глупости привел прямо в город. Прямо к...

— Ты человек! — выдыхает черноволосый охотник. Голос дрожит, как воздух вокруг, и там — радость, удивление, надежда...

Рам, с трудом разлепив сухие потрескавшиеся губы, говорит:

— Да.

И стреляет ему в голову, доказывая свою человечность определенной сноровкой.