Кто сказал: Война?

Нарайн и Салема условились на закате порознь покинуть Орбин. В потоке работников и мелких торговцев, что жили в предместьях за городской стеной, они должны были пройти Малыми Мастеровыми воротами, встретиться в трактире «Козий брод», что как раз у ближайшего моста через Лидину, и уже оттуда вместе отправиться в храм. План был хорош, но дома не сиделось от волнения. Рассудив, что чем раньше он проедет мимо городской стражи, тем сложнее будет связать их с Салемой, Нарайн выехал из дома, когда солнце едва склонилось к горизонту, и добрался до Козьего Брода задолго до назначенного времени.

Но это и хорошо — не хватало еще опоздать и заставить ждать любимую. Что бы делала высокородная девица в харчевне на окраине города, среди пьяных крестьян и мастеровых? По-доброму и ему самому там не место — кому приятно, чтобы пальцем тыкали? Орбинит в здешнем кабаке для завсегдатаев как заморский зверь в зверинце… Узнают ли в нем наследника рода Орс? Вряд ли. Нарайн из свободных ремесленников почти ни с кем не знаком, а те, с которыми все же знается, живут в старом Орбине, за стеной. Если только какой из подмастерьев, что у них в обучении, случайно забредет?..

Все равно в кабак ему не хотелось, поэтому он только в двери глянул. Потом оставил лошадь у коновязи, а сам отыскал небольшой холмик с хорошим видом на дорогу. На склоне был дом, выстроенный в умгарском духе: деревянный с дерновой крышей, задней стеной упирающийся в тело холма, небольшой, на одну семью, но добротный, ухоженный: видно, хозяева не бедствовали и умели работать. Плетень вокруг дома уже оброс побегами лимонника и клематиса, а трава вокруг казалась густой и по-весеннему мягкой — отличное место для ожидания. Нарайн сбросил плащ и сумку, сел. Мощеный тракт просматривался примерно на полтора перестрела, пока не прятался за поворотом. Другого пути к Козьему Броду не было, Сали непременно проедет мимо — тут они и встретятся.

Из дома вышла молодая женщина с младенцем на руках и, увидев Нарайна, поклонилась:

— Доброго дня, славный. Вы к нам по надобности, или как? — спросила она по-орбински, но с заметным умгарским выговором. — Может, помочь чем?

— Не хлопочи, хозяйка. Я жду одного человека, — Нарайн указал на дорогу. — Встречу и уйду.

— Ну… тогда ладно, — улыбнулась молодуха. Малыш на руках завозился и закряхтел. — Пойду я… а ты, славный, если что надо-то, скажи. Помочь мы всегда рады.

И скрылась в доме. Вслед за хлопком двери послышался скрип засова.

Нарайн усмехнулся. Конечно, кто же откажет ему в помощи? Первородные господа щедро платят за услуги, но если что-то не по ним — злопамятны, об этом каждый умгар знает с детства. Да еще и про магию в народе слухи не утихают, даром что у самих орбинитов практика давным-давно под запретом. Так что любишь — нет, а помогай — деваться некуда. Только вот и дверь открытой, пока рядом златокудрый, ни один из умгар тоже не оставит.

А если завтра в самом деле начнется война? Кому тогда будут помогать орбинские умгары? Уж не Вадану ли охотнее? Вот бы заранее знать. Да как? Может, пока они и сами об этом не думают…

Тут на дороге кто-то появился. Нарайн поднялся и даже шагнул навстречу, вглядываясь вдаль. Но нет, это пешеход, а Сали, конечно, будет на лошади. Интересно, какую выберет? Свою кобылку или материного мерина? Какого коня смотреть — серого или рыжего? Так за размышлениями он отвлекся и забыл про умгар и про молодую хозяйку дома.

Солнце, уже не горячее и даже не слепящее, похожее на большую каплю меда, стекающую по стенке чаши, медленно ползло за горизонт; и чаша эта из голубой незаметно превращалась в темно-синюю. Нарайн ждал, Салема все не появлялась. Но раз ворота еще не заперты — время есть, а значит, беспокоиться рано. Так он думал, пока дверь за спиной снова не скрипнула.

Та же молодуха вышла на порог, позвала:

— Славный, ты тут еще? — и протянула большую запотевшую кружку. — На вот, хоть напейся. Умаялся на припеке-то?

Нарайн поднялся навстречу, взял. Пить, и правда, хотелось, а в кружке оказался яблочный сидр, почти ледяной, и очень вкусный, с летним запахом и тонкой хмельной остротой.

— Зазнобу, небось, ждешь? — понимающе улыбнулась умгарка. — Зря. Не придет она.

Хорошо, Нарайн как раз последний глоток сделал, а то захлебнулся бы.

— Откуда знаешь?

— Что девицу дожидаешься? Так это любой поймет. Завтра какой день? Во-от! Наши-то, кончанские, завсегда на Младшую сговариваются девок умыкать, каких добром сосватать не выходит. Родители-то что? Полютуют и примут — закон же…

Молодуха заговорила, и Нарайн вдруг заметил, что почти стемнело, значит, ворота в город запрут очень скоро, если уже не заперли… потому слушал, не перебивая: пока болтает, ему бы хоть с мыслями собраться. Наконец, оборвал, спросил:

— Нет. Откуда знаешь, что не придет?

— Так ежели твоей златокудрой из-за стены надо, то что-то не торопится. Глянь-ка, день весь вышел, дороги не разглядеть… Наши, что за стеной работают, почитай, все по домам сидят, да и ворота, поди, на запоре уже. Не придет она. Видать, не любит. Коли любишь, тянуть не станешь, я-то к моему Мирчу на крыльях летела бы…

Салема — не любит?! Неправда! Не может такого быть, чтобы Сали — и вдруг его не любит. Эта умгарка просто не знает, о чем говорит.

— Придет, — упрямо повторил он не то собеседнице, не то самому себе. — Я ее люблю. И она меня любит, потому придет обязательно.

Из открытой двери послышался детский плач. Молодуха подхватила кружку и заторопилась в дом, только напоследок раз еще оглянулась, добавила: