Страница 15 из 20
– Всё закончилось, мы тебе поможем… Идём с нами.
И она, немного помешкав, вложила свою узкую, холодную ладонь в его изрытую мозолями ручищу.
Часом позже, сидя в здании садика с кружкой горячего чая, Вика рассказала, как её и двух молодых сталкеров поймали сектанты, как посадили всех троих в какой-то подвал. Там они просидели без еды и воды больше суток. А потом один из сектантов сказал, что девчонка не нужна и её стоит убить, но не в лагере, чтобы не осквернять землю, а дальше, в лесу. Двое в балахонах подхватили испуганную пленницу и повели.
– Куда они тебя вели? – спросил Инк.
– Уби… – девушка всхлипнула вновь, – уби-вать…
Начали расспрашивать о том, какие здания находятся на территории складов, и благодарная, отходящая от испуга девушка рассказывала. Об одноэтажной казарме, об огромном, похожем на ангар здании, где сектанты жгли огромные ритуальные костры, о небольшом одноэтажном пристрое к ангару, где и находился подвал с её собратьями по несчастью, пленниками.
– Сколько там сектантов?
– Человек двадцать, – пожала плечами Вика.
Мы переглянулись. Двадцать – это много. Двадцать – это слишком много для того, чтобы надеяться изничтожить их столь малой группой.
– Двадцать – это много, – озвучил общую мысль Монгол, – давайте немного отдохнём, а потом будем решать, что делать дальше.
– Идти вперёд, – оскалился Фрегат, – нам что двое сектантов, что двадцать, всё одно.
– Тебе, дурачку, может быть, – парировал Монгол. – Нужно хорошенько подумать, прежде чем принимать решение. Всё, отдыхаем! Караульным будет Спам, его сменит Хорёк, потом я.
Глава 4
Зона вновь собрала нас вместе, совсем как минувшей осенью, на Болотах. Тогда мы сидели на кухне в доме Болотника – злые, напружиненные, готовые вцепиться друг другу в горло. Но за два месяца изменилось многое. Прежние соперники и враги объединились ради общей цели.
Я стоял на крыше кирпичной двухэтажки – основного корпуса заброшенного детского садика. Когда-то сюда привозили своих детишек жители посёлка с позитивным названием Радостный. Теперь вокруг на два десятка километров – Зона, а подросшие детишки ходят в школу другого посёлка Радостного, возведённого за пределами Зоны после катастрофы. Если называть отпрысков именами умерших родственников считается плохой приметой, то называть новообретённый дом именем почившего посёлка – в порядке вещей.
В руках я крутил измятую сигарету. Не курил с детства, когда втроём с пацанами, Пашкой и Никитой, дымили стащенной у соседа «Примой». Даже в Зоне, когда на моих глазах истёк кровью сослуживец, курить не стал. Вовку, фамилию которого, хоть убей, не вспомню, я держал под скулы, чтобы голова не заваливалась набок, а старшина зашивал распоротое горло.
– Как его зовут?
– Вова…
И медик похлопывал побледневшего, обмякшего бойца по щеке:
– Вова, сынок… Посмотри на меня… не закрывай глаза… мужики, говорите с ним. Он должен находиться в сознании.
Уже потом, когда врач поднялся с колен и прохрипел: «Всё, кабздец», мне предложили сигарету. Принял трясущимися пальцами, пачкая в крови Вовки тонкую папиросную бумагу. Тогда не закурил.
Теперь же, разбуженный посреди ночи мучительным кошмаром, жевал сигарету, шарил по карманам в поисках спичек. Их не было. Да и пачка «Кубанских» служила лишь для успокоения нервов.
Мне приснился погибший осенью учёный, профессор Анатолий Шилов. Мутная была история… Сначала я вёл Шилова к одному из многочисленных строений, расположенных у Мёртвого озера, такому же ничейному, обросшему мхом, как здание бывшего детсада, потом оставил умирать. Почему так поступил – отдельная история. Шилов тогда выжил, и мы встретились в доме Болотника. Я повинился, он простил, но осадок остался, тем более что за короткий срок, предавая друг друга – ладно, что уж там, предавал лишь я, – парадоксальным образом сдружились. Один из наместников Хозяев, подлый старикашка Кривошеев, убил Шилова на моих глазах. Прострелил ему голову из огромного хромированного револьвера. Так просто и без сожаления лишил жизни человека, у которого остались жена, трое детей и собака по кличке Шкет…
Во сне Анатолий сидел, привалившись к стене полупустого здания блокпоста. Горло его было разорвано.
– Как его зовут? – звенел чей-то голос.
– Анатолий… – отвечал я.
– Говори с ним, он должен оставаться в сознании.
Тщетно пытался зажать рану, из которой фонтаном била кровь.
– Я не умру, Александр, – на удивление внятно говорил Шилов, – не могу умереть, мне ведь только весной будет сорок. Я так много ещё не сделал… Старший сын только пошел в первый класс, я хочу видеть, как он получит аттестат, как влюбится, женится, как у него появятся свои дети. Я хочу услышать, как средняя дочурка скажет первое слово. У неё с этим проблемы. Два года скоро, а девочка не говорит. Врачи успокаивают, мол, такое бывает, и ребёнок нормальный, но мне страшно… А младшая, Александр, только не смейтесь, уже что-то лопочет. Её недавно из роддома забирали, а она пробует говорить. Вся в папку. Я тоже рано начал… Правда, жена сказала, что я нафантазировал себе, что ребёнок не может ничего произнести в трёхмесячном возрасте… Жена… Её зовут Надя. Мы познакомились, вы не поверите, Александр, в Сирии. Я работал там какое-то время, помогал восстанавливать медицину страны после известных событий. А она служила медсестрой в военном госпитале. Это судьба… Я не могу умереть. Я хочу видеть, как она постареет, как поседеют её волосы, выцветут её глаза. Странно, наверное, такое слышать, но я хочу прожить с ней всю жизнь… Мне нельзя сейчас… Александр, мне нель…
Я тупо смотрел на него, произносящего свой страшный и трогательный монолог, а потом вдруг услышал: «Всё, кабздец». И сон прервался, будто фильм, последнюю сцену которого смяли бегущие в атаку безукоризненно ровные шеренги титров.
А ведь Шилов погиб из-за меня. Пошел за мной, как телок на веревочке, и был убит. Мёртв и друг юности Верещагин, и Саныч, и Кондрат…
Зона, ты отняла их у меня. Всех…
Тихо поскрипывали ржавые петли ведущей на крышу двери, мерно ударяла о стену захватанная сотнями рук латунная ручка. Дом жил своей, непонятной человеку жизнью. По этажам бродили сквозняки, свистели, стучали, завывали в длинных, захламлённых коридорах, а где-то на первом этаже покачивалась старая детская игрушка «ванька-встанька».
Фрегат появился рядом со мной так неожиданно, что я вздрогнул, разжал пальцы, и сигарета полетела вниз, в промозглую, сырую ночь, где влажно блестели крыши детских грибочков, арматурные скелеты качелей.
– Не спится? – сталкер присел рядом на край крыши, свесив ноги.
– Кошмары снятся.
Фрегат понимающе хмыкнул.
– Мне тоже снятся, – он запустил руку в карман штормовки, достал горсть семечек и предложил мне. Я отказался.
– Несколько раз снился Максим Зверев. Будто мы с Инком нагнали его в доме Болотника, схлестнулись в рукопашной. Он, значит, меня за горло схватил, аж воздуха нет вздохнуть. Всё, думаю, кранты.
– И что?
– Ничего. Просыпался каждый раз на этом моменте. Причём у Зверя одни и те же приёмчики в каждом сне, захваты одинаковые. Если разучить, в следующем сне я его, суку, заломаю.
Я усмехнулся. «Пепловцу», а может, теперь и «лешему», удалось разрядить обстановку. Стало не так муторно на душе.
– Я подумываю бухать начать, – вдруг, как бы между прочим, сказал я.
Фрегат скривился.
– Ты либо бухаешь, либо нет. Тут «подумывать» нельзя. Да и вообще – дурак ты, солдатик.
– Мне мутанты, которые у Болотника живут, сказали, что мёртвые за мной идут.
– Ага, а мне они сказали ссать против ветра, но я же их не слушаю, – Фрегат засмеялся до глухого посвиста. – Я чё пришел-то… По поводу Белки. Ты ей веришь?
– А почему нет? – поинтересовался я, пытаясь различить в темноте черты лица собеседника, но в свете далёкого нарождающегося месяца виднелся только острый силуэт.