Страница 30 из 66
Альберу Пинселе было не по себе. «А если я сойду с ума? – думал он. – А если опыт не удастся и я умру?..» Ведь теперь ему не хотелось больше умирать. Но профессор встал и раздвинул дверцу в перегородке.
Альбер Пинселе последовал за ним в белоснежное, как молочная лавка, помещение. Пахло лекарствами и жженой резиной. На стенах были полки с бутылочками с разноцветной жидкостью. На мраморном столике в центре комнаты стояла целая армия реторт, пробирок, перегонных кубов и змеевиков. Во всей этой научной посуде играли блики света, падавшего из окна. В стеклянном шаре кипела какая-то зеленоватая жидкость с сиреневыми переливами.
За ней через защитные очки следил Фостен Вантр.
– Все готово? – спросил профессор Отто Дюпон.
Откуда-то из угла появился помощник, такой же белый, как и стена, держа в изъеденных химикатами пальцах крохотную пробирку, заткнутую ватой. Профессор Отто Дюпон проверил содержимое пробирки на прозрачность и щелкнул языком:
– Думаю, что нужно бы немного разбавить. Ну да там видно будет. Матрикул четырнадцать, опустите брюки, друг мой. Повернитесь ко мне спиной. Расслабьтесь.
Альбер Пинселе, повернувшись носом к стене, подставил свой голый зад для непонятной хирургической операции. Пот ручьями катился по его лицу. В нескольких метрах от него звенели странные инструменты: вот бросили иглу в железную коробку, тихий хлопок открываемой пробки, всхлипнул кран. Затем шаги, все ближе и ближе. Горячее дыхание ему в затылок. Запах юфти. Прикосновение мягкой мокрой ватки к ягодицам. Он зажмурил глаза.
Сжал челюсти, ожидая нестерпимой боли. От слабого укола в ягодицу он подскочил. И ждал, что будет дальше.
– Все! – объявил профессор Отто Дюпон. – Вы свободны.
– Но. . .
– А вы думали, что я вас насажу на кол? Через десять-пятнадцать минут вы ощутите действие укола. Вы поменяете индивидуальность, как змея меняет кожу. Вы обретете волю, проницательность, веру в себя, которых вам всегда недоставало.
– Благодарю вас, – сказал Альбер Пинселе.
Он осторожно выпрямился, оправил одежду и вышел в сопровождении Фостена Вантра.
Альбер Пинселе медленно шел по парку, прислушиваясь к пробуждению в нем другой натуры. Как беременная женщина, он опасался любого резкого движения, боялся оступиться, упасть, чтобы не навредить загадочному существу, зародыш которого он нес в себе. Чувствовал ли он что-нибудь? Нет, еще ничего. А сейчас? Все еще ничего. Разве что небольшое головокружение, приятную тошноту, страх, радостное ощущение близкого рождения. Кем он будет завтра, а через час? Ощутит ли он переход от одной личности к другой? Будет ли он сожалеть о прошлом состоянии? Будет ли жалеть о себе?
Чем больше он об этом думал, тем печальнее становился. У него было такое чувство, будто он стоит на перроне, а скорый поезд должен вот-вот увезти навсегда его лучшего друга, друга порочного, серого и никчемного, не очень умного, не очень доброго, не слишком искреннего, но, несмотря ни на что, славного малого. И он думал о той привычной старой одежде, поношенной, которую уже нельзя починить, но и жалко выбросить; или о пейзажах угрюмых окраин, которые своей бедностью завораживают на всю жизнь. Ему стало до слез себя жаль. Он оплакивал собственную гибель. Лучше было умереть, чем становиться другим!
Да и к чему, Господи? Ну, какая-то кругленькая сумма, спокойная старость в деревне? Стоит 92 Анри Труайя Подопытные кролики ли это его предательства? А если он откажется менять характер? А если он хочет остаться самим собой?
Слабое жжение в месте укола вернуло его к медицинской действительности. Он повернулся к Фостену Вантру с разъяренным и решительным видом.
– Вы обманули меня, смешиватель вакцин! – вскричал он. – Но предупреждаю, что завтра же покину эту лавочку! Я заявлю в полицию о вашей торговле живым товаром для опытов!
Я в тюрьму засажу и вас, и вашего подлого хозяина Отто, прежде чем вы превратите меня в дуршлаг! И не улыбайтесь, как дурак, не то я на вас донесу!..
– Господи, – вскричал Фостен Вантр. – Очевидно, превысили дозу!
И он поднес к губам серебряный свисток.
– Что на вас нашло? – осведомился Альбер Пинселе.
– Ничего, ничего, любезный друг, – ответил Фостен Вантр. – Давайте продолжим нашу прогулку. Посмотрите на этих молодых женщин. Это тоже испытатели характеров. Матрикулы один бис и пять бис, если не ошибаюсь. К номеру женщин у нас добавляется «бис».
– Та, что справа мне нравится, – заметил Альбер Пинселе. – Сделайте одолжение. . .
Но он не успел закончить. Два рыжих парня, появившихся по свистку Фостена Вантра, схватили его за руки и за ноги.
– Отнесите к профессору, – приказал Фостен Вантр. – Скажите, что его нужно немедленно подправить.
Альбер Пинселе неистово отбивался, рыгал, плевался слюной и кусался, как помешанный. Профессор Отто Дюпон приказал привязать его к стулу и сделал второй укол в двух сантиметрах от первого.
– Вы меня простите, – извинился профессор, – мне приходится несколько раз примеряться, прежде чем я попаду на требуемый характер. Это издержки нашей профессии. Как вы сейчас себя чувствуете?
– Хорошо, – ответил Альбер Пинселе, – но я не хочу, чтобы ко мне подходили. Я вернусь сам.
В двери появился Фостен Вантр.
– Ну вот, мы и успокоились! – одобрил он.
Пинселе пожал плечами. Он чувствовал себя спокойным, сильным, уверенным в себе.
Словно чесотка, его снедало желание приказывать что угодно и кому угодно.
– Я хочу, чтобы в мою комнату поставили цветы, – заявил он.
Ему понравилось, как звучит его голос: чисто и по-мужски.
– Думаю, на этот раз это то, что нужно, – заметил профессор Отто Дюпон, обращаясь к Фостену Вантру. – Одна из самых моих больших удач.
Альбер Пинселе испытывал определенную гордость от того, что им восхищаются эти два специалиста.
– Снимите же эти путы, – сказал он.
Когда его освободили, он встал и протянул руку профессору.
– До скорого, матрикул четырнадцать, – ответил профессор. – Увидимся через десять дней.
Сердце Пинселе сжалось от внезапной грусти.
– Как через десять дней?
– Ну да, чтобы сделать из вас мечтателя.
– Но я не хочу быть мечтателем! Зачем это? Мне и так хорошо!
Он стукнул кулаком по столу. Отто Дюпон ничего не ответил. И матрикул четырнадцать смог выйти с достоинством, размахивая руками и стуча каблуками по плитам пола.
На следующий день матрикул четырнадцать встал поздно, надел коричневый халат и больничную шапочку и спустился в сад. От огромного парка, по которому прогуливались клиенты, сквер для испытателей характеров отделяла простая решетка. Альбер Пинселе сел под дубом и раскрыл книгу. Было тепло. В зеленой сени деревьев трепетали солнечные блики.
Вскоре молодой человек задремал, и книга выскользнула у него из рук.
Проснулся он от звонкого хохота. Он открыл глаза. В нескольких шагах от него сидели и оживленно беседовали две знакомые женщины.
Альбер Пинселе приветствовал их, сняв больничную шапочку. Они кивнули ему в ответ.
И вдруг та, что помоложе, заговорила:
– Вы новый испытатель?
– Да, мадам.
– Мадемуазель.
– Простите. . .
– И кто же вы сегодня?
– Кто я?
– Ну да, каков ваш характер?
– Волевой, с чуточкой гордыни и капелькой мистицизма.
– Как это прекрасно! А я нежна, немного наивна и чуть-чуть поэтична.
– Ну и у вас неплохой характер. На сколько дней?
– Еще на пять.
– А я на целых девять.
– Вам повезло!
– Почему?
– Всегда неприятно меняться.
– Так откажитесь менять характер!
– Посмотри, мамочка, какой он властный! Это великолепно!
– Мадам ваша мать?
Она засмеялась:
– Нет, мы называем ее мамочкой, потому что она испытательница с самым большим стажем. Мы с ней советуемся, она нас направляет. . .
Альбер Пинселе пододвинул к ним поближе свой стул, и разговор продолжался весело и непринужденно, так что они даже позабыли, что пора идти на обед. Матрикул четырнадцать рассказал о своих неприятностях и узнал, что молодую женщину зовут Иоланда Венсан, что родители ее умерли и что Фостен Вантр спас ее в ту минуту, когда она собиралась броситься в Сену. У нее было приятное, немного продолговатое бледное лицо с сине-зелеными глазами, взгляд которых странным образом вас освежал.