Конечная Остановка

Хотя на последней прогулке ее в который раз завели, «волки позорные, свистуны и свистуньи влагалищные», в клетку на входе у банных окон в подвале. Впрочем, расщелина под вышкой совсем гнусь, чтобы прогуливаться, разминаться в одиночку.

После каждой прогулки Тана давала себе слово по выходе на свободу разобраться «что в лобок, что по лбу» с владельцами FM-станций. «Взять ублюдков в плотную разработку, в оборот, блядунов и блядуний». Вкупе с их дикторами, ди-джеями-болтунами, имеющими такие противные гугнивые голоса. «Как если б из сраки тебе вещают, недовярки. Занадта гнуснее, чем Лука-урод хамзивый…»

Глава четырнадцатая Заводят слово стороной

―…Твой груз кокаина, Митрич, перехватила в мае служба охраны Луки. Мне это достоверно и документально известно. Туточки у нас, як в бородатом анекдоте. То ли генерал Витя Лукашенко наркомаршрут из варяг в москали прикрывал. То ли ему так выслужиться перед батькой приболело.

Другого разумного объяснения, откуда раптам организовалась хренова куча марафета у тебя в сумке, я не знаю и не предполагаю. Так что указание о твоем аресте родилось где-то в самом верху президентской вертикали. Предлог и подстава ― на усмотрение услужливых исполнителей.

Не исключаю, какой-то из своих статеек ты нефигово достал Луку. Подсунули чего-то ему на просмотр, как его в оппозиционных изданиях полощут. А он завелся, окрысился, закабанел, задрочился. Небось, и команду дал, разузнать, кто таков, разобраться, почему посмел, обнаглел.

― Теперь понятно, Вадимыч, отчего моего батьку следак ко мне на свиданку не пускает. Батянька мой мог бы то ж самое рассказать, имея необходимые вводные от старого корефана. С выпускающим со «Знича» он в одной группе учился. А того Лука с депутатских лет знает, водку вдвоем киряли, компромат на чиновников Совмина собирали…

Евген и Змитер много чего могут обсудить на двоих в прогулочном чистом дворике под аккомпанемент натужной попсы, раздающейся из хрипавого матюгальника у вертухая на вышке. Хотя сразу подумали они о разном, едва огляделись среди булыжных стен, и за ними заперли массивную железную дверь.

Евген недоуменно, чисто риторически вопросил, как же это некоторые попсовые певички умудряются в одно и то же время, в одно горло, толсто гундосить в нос и тоненько пищать в микрофон? Между тем Змитер восхитился, насколько верно и образно назван вертухаем тот зеленый крендель на вышке. «Крутится, вертится мудак как шальной. Туда-сюда зырит, мусор гебешный».

Многое воспринимать и рассматривать можно по-разному. Поэтому на окружающие их антураж и пейзаж, на звуковое и шумовое оформление прогулки они меньше всего обращают внимание. Если есть темы поважнее, не грех пренебречь тюремной обстановкой.

― Советовать тебе я ничего не порываюсь. Но кто-никто другой на твоем месте, Змитрук, безотлагательно и обстоятельно взялся бы писать сыновнюю слезницу не берестейскому родителю, а всебелорусскому батьке. Мол, сижу не за что. Прегрешения журналистской молодости осознал, каюсь. Если кого ругнул сгоряча, то прошу у всех прощения. К наркоте ни в жизнь близко не подходил. Так ведь?

― Ну да. Наркоту я ни разу в жизни не пробовал. Просто тютюн курить опять в тюряге начал. Три года выдержал без табачного зелья. Думаю по новой бросить.

― Это правильно, братка Змитер. Еще верней будет составить тебе жалобу на незаконное задержание и арест по косвенным уликам. Луке о ней точно донесут и доложат. Но это уже дела адвоката, которого у тебя пока нет.

Думаю, при должном юридическом рассмотрении твоего дела оно до суда не дойдет. На уроне Совбеза и Генпрокуратуры за все решат, при условии, что в нем замешаны привходящие обстоятельства твоей профессиональной деятельности.

Вельми возможно, откуда ни возьмись, возникнет какой-нибудь средней руки наркоделец-мафиозо, который чалится на зоне. Скажет, его-де груз того марафета в количестве и качестве трехсот двадцати граммов. Мол, курьер углядел за собой слежку, топтунов у дома, где редакция газеты «Знич», сунул пакет первому встречному на лестнице фраеру ушастому, проследил, куда тот зашел. И слинял, когда гебисты оравой подкатили.

Мифического курьера сдавать нашему предполагаемому наркодельцу совсем не обязательно. Следаку и того хватит, чтобы закрыть мутное и муторное дельце. А мафиозо, сотрудничавшему со следствием, если не скорая воля по особой статье УК, амнистии таким не дают, то всенепременно безбедное существование на зоне до конца его значительно урезанного срока.

Но сначала, ясное дело, тебе нужно писать напрямую Луке в домик на улице К. Маркса.

― Ты меня извини, Евген. Но этого, то есть писать, кланяться Луке, я покуда не буду. Воздержусь. Ни мне, ни тебе пока еще не ясны все туманные обстоятельства, каким макаром и манером подставили кролика Роджера. То есть некоего Змитера Дымкина.

Ну напишу я, ну откинусь без суда из крытки. Ну а дальше-то что? Ни в один президентский официоз на работу не возьмут. Бо им стремно иметь дело с признанным политзеком. В оппозиционной прессе от замаранного наркотой еще дальше будут нос воротить.

И что тогда? В Брест к батьке под крылышко в его провинциальную газетку?

Не хочу! Будет открытый суд. А там во всем и со всеми разберемся.

― Ага, жди-пожди в Американке полгода-год. Авось дождешься закрытого рассмотрения. Если твое дело связано с политикой. Журналеров твоих со злобным умыслом пустят на первое заседание суда. И на последнее, чтоб услышать приговор, который тебе спустят с горочки сверху вниз.

Пугать тебя я не пугаю. Из осужденки на Володарке или из зоны ты откинешься в продолжение года по касатке. И выйдешь опять же никому не нужный, каб сесть на плацкартный пассажирский поезд Минск ― Брест. Казенные проездные деньги тебе выпишут.

Оно тебе надо? Не меньше полутора лет ни за что ни про что на нарах припухать?

Змитер внимательно выслушал собеседника и потому вопросом на вопрос поинтересовался:

― Касатка это что?

― Кассационная жалоба в вышестоящую судебную инстанцию на приговор нижестоящего суда. В твоем случае в Верховный суд на Минский городской. А для того придется частично признавать свою вину, неизвестно какую.

Говорю тебе, Митрич. Пиши челобитную батьке Луке. Батька у нас добрый, любит прощать чужим свои собственные грехи.

― Подумаю…

Эх, мне бы мой комп сюда и вай-фай! Горя б не знал и работал.

А что? Трехразовое горячее питание, прогулки ежедневно, в душ водят аж четыре раза в неделю. Утром поднимут, вечером спать уложат. Книжки с военными приключениями белорусских партизан из библиотечки носят. Или вон в переводе с немецкого толстую биографию какого-то бородатого хмыря по фамилии Маркс в кормушку подкладывают.

― Угу. Мало так кто говорит в стиле нашего дядьки Алеся. Ты ― читака, я ― писака, однако. В вольном переложении с японского.

Скажи-ка мне, Змитер, с воли телеящик в камеру заказывать будем?

― Зачем нам телик-брехунец? Зуб глазной даю, подключение к «Нэшнл джиогрэфик» и «Дискавери» тюремным кабельным телевещанием не предусмотрено.

Думаю, хватит выписанных тобой газеток. В том числе и моей бывшей, орденоносной, вечно совковой.

― Совсем ты политическим стал, как я погляжу.

― А я всегда таким был, с ранней юности, когда ежемесячную нелегальную газетку в школе издавал, тайно распространял. Батька мой, конечно, догадывался, чьих рук дело пасквили на учителей и школьного директора. А также, кому очень нравится заглавный девиз в ученической самоуправной газете «Зубровка»: РОДИНА, СВОБОДА, ДОЛОЙ ЛУКУ-УРОДА. Батька у меня профи, потомственный журналист. Но остальные, лохи, вычислить меня таки не сумели, пока я сам в десятом классе не закрыл то свое издательство из подполья.

― Или не пожелали вычислять?

― Могло быть и так.

― А я, Змитер, из рабочей династии ментов и прокуроров. И сам-то вон из ментуры в бухгалтерию подался.

― Да что ты!!! О тебе ведь дед Двинько мне говорил с придыханием: джентльмен и аудитор мистер Печанский! Не верю! Шуткуешь?