Страница 29 из 31
За лозунгом «непредрешения» не стояло никаких реальных, созидательных идей, в него не верили даже те, кто шел умирать за «белую идею». По словам самого Деникина, осенью 1918 г. оба его ближайших помощника заявили ему, «что работать под лозунгом Учредительного собрания они считают для себя невозможным. Это было убеждение, широко распространенное в военной среде и правых кругах, где понятия “учредилка” и “учредиловцы” встречали презрительное отношение»{480}. В итоге, констатировал атаман П. Краснов, «генерал Деникин не имел ничего на своем знамени, кроме единой и неделимой России… В Учредительное собрание уже никто не верил, потому что каждый понимал, что его фактически не собрать»{481}.
Бывший командующий Кубанской армией ген. А. Шкуро в связи с этим отмечал: «Смешно сказать, но приходилось искать добровольческую идеологию в застольных спичах и речах, произнесенных генералом Деникиным по тому или другому случаю; простое сравнение двух-трех таких “источников” убеждало в неустойчивости политического мировоззрения их автора и в том, что позднейший скептицизм и осторожность постоянно аннулировали первоначально обещанное»{482}.
«Тогда я ни во что не верил, – вспоминал один из лучших генералов Белой армии Я. Слащов, – Если меня спросят за что я боролся и каково было мое настроение, я чистосердечно отвечу, что не знаю… Не скрою, что в моем сознании иногда мелькали мысли о том, что не большинство ли русского народа на стороне большевиков, – ведь невозможно же что они и теперь торжествуют благодаря лишь немцам и т. п. Но эти мысли я как-то трусливо сам отгонял от себя и противопоставлял им слухи о восстаниях внутри России и т. п. Это было ужасное время, когда я не мог сказать твердо и прямо своим подчиненным, за что я борюсь»{483}.
«Главная внутренняя проблема отдела пропаганды, – констатировал другой участник событий Н. Карпов, – заключалась в том, что ему нечего особенно было пропагандировать, не было позитивных лозунгов, которые бы воодушевляли население и несли разложение в ряды красных войск»{484}.
Чего же тогда хотели белые?
«Они хотели победить красных. А потом? Потом, – отвечал Р. Раупах, – ничего, ибо только государственные младенцы могли не понимать, что силы, поддерживавшие здание старой государственности, уничтожены до основания, и что возможностей восстановить эти силы не имелось ни каких. Победа для красных была средством, для белых – целью, и притом единственной, а потому и можно совершенно безошибочно ответить на вопрос, что было бы, если бы они эту победу одержали. В стране появились бы бесчисленные организации, борющиеся между собой за кандидатов на престол, за Советы без большевиков, за Учредительное собрание и демократический режим и еще за многое другое[26]. Хозяйничали бы всякие разные батьки Махно, атаманы Семеновы, Петлюры и просто разбойничьи банды. Все это, прикрываясь высокими лозунгами, грабило бы население, разрушало бы города, сметало артиллерийским огнем целые деревни, насиловало женщин, распространяло бы сыпной тиф и внесло невероятную разруху. И страна представляла бы небывалую по эффекту и ужасу картину смерти нации»{485}.
Очевидно, в этом отдавали себе отчет и сами либерально-демократические идеологи белого движения. Этот факт отражали их идеи, появившиеся в то время, когда едва только возник мираж скорой победы: «Когда Деникин продвигался к Москве, в правых омских кругах… ярко выявилось пристрастие к диктатуре… нетерпимость даже к умеренным социалистическим партиям, – вспоминал Гинс. – Кадетский Национальный центр устами газеты “Русское дело” твердил только одно: “Диктатура, без всяких ограничений, без всяких перспектив”… «Партия народной свободы, – утверждал Устрялов, – относилась и относится отрицательно к идее законосовещательного и законодательного органа, ибо это ослабит, а не усилит диктатуру. Наша точка зрения заключается в необходимости укрепления диктатуры… Наш девиз не только “диктатор-освободитель”, но и “диктатор-устроитель”»{486}.
Лозунг «непредрешенчества», признавал белый ген. Н. Головин, был обманом: уже «“корниловская программа” стояла на “непредрешенческой” точке зрения. Учредительное собрание почиталось “единственным хозяином земли русской”, только оно может “выработать основные законы русской конституции и окончательно сконструировать государственный строй”. Однако весь тон и редакция “Корниловской программы” не оставляют никаких сомнений в затаенном стремлении к диктатуре…»{487} И к этой цели, по словам Головина, стремилась вся Добровольческая армия – «Военная диктатура – вот чего хотела рядовая среда добровольцев»{488}.
И в этом не было ничего необычного, ведь формально диктатура является объективно необходимой формой власти в кризисных условиях. Прогрессивный или регрессивный характер власти определяется не столько формой, сколько ее идеями и целями: во имя чего, ради достижения каких целей осуществляется радикальная мобилизация власти? Что могли ответить на этот вопрос лидеры белого движения?
Практически ничего. «Белое движение не провозгласило цели, а его лидеры отказывались говорить о будущем России», – отмечает П. Кенез{489}. Американского историка дополнял его британский коллега П. Флеминг: «У белых не было ни идеалов, ни принципов, ни веры…»{490} Причины этого явления Раупах находил в том, что: «столетиями державшееся в России крепостное право, одинаково развратившее как рабов, так и рабовладельцев, исключило из духовного мира русской общественности всякую, даже самую примитивную идейность»{491}.
Впрочем, не совсем, белая идея все же была, ее выразителями стала «вся бежавшая от большевиков буржуазия. Бывшие губернаторы и бюрократы, помещики, торговая и финансовая знать, интеллигенция и масса рядового обывателя. “Это были люди, – отмечал А. Суворин, – которых революция лишила их привилегированного и сытого положения, и оттого идейность сводилась к уничтожению большевиков и восстановлению порядка, то есть возможности прежнего благополучия”»{492}.
«Это те самые люди, – пояснял вл. князь Александр Михайлович, – которые сначала взяли от империи все, что она могла дать – защиту от черни, право эксплуатировать крестьян, недоплачивать рабочим и обманывать вкладчиков, жизнь, полную неги и очарования…»{493} Именно эти «бывшие», по словам военного министра Колчака ген. A. Будберга, и определяли всю «идеологию» белого движения: «Очень тревожен состав ближайших к Деникину кругов и административных верхов; слишком много фамилий, вызывающих воспоминания о непривлекательных сторонах недавнего прошлого; возникают опасения, что и там, как и у нас, ничего не забыли и ничему не научились»{494}.
Всю сущность «Белой идеи» с откровенной прямотой выразил призыв лидера либерально-демократической партии кадетов П. Милюкова – «загнать чернь в стойла»{495}. Методы рекомендовал ультраправый черносотенец B. Пуришкевич: «только публичными расстрелами и виселицей»{496}. Либерал Милюков в этой связи добавлял, что: «бывают времена, когда с народом не приходится считаться»{497}. И не считались.
480
Деникин А. И. Национальная диктатура и ее политика ((Из книги: А. И. Деникин. Очерки русской смуты, т. 4, Берлин, 1925) В кн.: Революция и гражданская война… с. 18.)
481
Краснов П. Всевеликое войско Донское //Архив Русской революции, т.? c/ 278–280/ (Цит. по: Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, 2 т., с. 590)
482
Шкуро А. Г. Записки белого партизана. Буэнос-Айрес, Сеятель, 1961, с. 97 (Карпов Н. Д…, с. 12)
483
Слащов Я. А. Крым, 1920 // Гражданская война в России. Оборона Крыма. АСТ, 2003, с. 83 (Карпов Н. Д…, с. 12)
484
Карпов Н. Д…, с. 19
26
На подобный исход указывают и воспоминания вл. князя Александра Михайловича: «русские беженцы 1919-го принадлежали к бесчисленным политическим партиям и ненавидели друг друга много сильнее, нежели большевиков… Никто, кроме плохо информированных американских корреспондентов, не назвал бы ту разношерстную армию просто “белой русской эмиграцией”. Розовые и красноватые, зеленые и белесые, они все ждали, когда падут большевики, чтобы вернуться в Россию и продолжить свою грызню, прерванную Октябрьской революцией…». (Александр М…, с. 377).
485
Раупах Р.Р…, с. 283.
486
Правительственный вестник № 253, октябрь 1919 г. (Гинс Г.К…, с. 544–545)
487
Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 473–474.
488
Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 474.
489
Кенез П…, с. 198.
490
Флеминг П…, с. 166.
491
Раупах Р. Р…, с. 285.
492
Раупах Р. Р…, с. 254.
493
Александр М…, с. 377.
494
Будберг А. 24 сентября 1919 г…, с. 311.
495
Воейков В. Н…, с. 266.
496
Пуришкевич – Каледину 4 ноября 1917 г. Красный архив, 1928, № 1 (28), с. 170–171. (Мельгунов С. Как большевики… с. 285; См. также Голинков Д…, с. 195).
497
ЦГАОР. Ф. 6748. Оп. 1. Д. 3. Л. 726 (Милюков П. Н…, пред. Н. Г. Думовой, с. 9–10)