Страница 21 из 31
Все более обострявшиеся конфликты определяли отношения между Белой армией и казаками и в Сибири. Посланник ген. Алексеева в Азиатской России ген. В. Флуг весной 1918 г. в своем отчете писал о местных казачьих организациях: «некоторая моральная распущенность, неразборчивость в средствах, стремление больше руководствоваться честолюбивыми побуждениями своих атаманов, чем сознанием гражданского долга»{357}. Военный министр Колчака Будберг в апреле 1918 г. отмечал: «разные вольные атаманы Семенов, Орлов, Калмыков, своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом… внутреннее содержание их разбойничье»{358}. Гинс обращал внимание на «неуважение (казаков) к чужому труду и праву, презрение к крестьянам, которые якобы не воюют. Все, мол, должны выносить на своей спине казаки…»{359} Мало того, как отмечал Гинс, в политической и военной сфере казаки требовали собственного независимого от Верховной власти казацкого управления. «Не удивляюсь, – писал ближайший соратник Колчака Г. Гинс, – что многим приходила мысль вовсе уничтожить казачьи войска, роль которых во всем движении оказалась роковой, чтобы с корнем вырвать казацкое политиканство и атаманщину»{360}.
Офицеры
Кто были эти офицеры, почему они решили сопротивляться советскому режиму и как они представляли себе будущее России, остается главным вопросом Гражданской войны?
«Именно офицеры, – отмечает историк С. Волков, – были той силой, благодаря которой Белое движение вообще могло возникнуть»{362}. «Сочувствие населения было на стороне красных, нас, белых, поддерживала лишь сравнительно небольшая группа интеллигенции и казачество… Нам приходилось опираться только на офицерство», – подтверждал атаман Г. Семенов{363}. «Офицеры, – по словам историка П. Кенеза, – сформировали главный штаб антибольшевистского движения…, хотя их было очень мало, они захватили военное и политическое лидерство, они стали тем ядром, вокруг которого антисоветские группировки могли объединиться»{364}.
За три с небольшим года мировой войны было произведено в офицеры около 220 тыс. человек, то есть больше, чем за всю предыдущую историю русской армии. Общее число офицеров, вместе с кадровыми, составило 300 тыс.{365}. В Первой мировой погибло 73 тыс. офицеров, при этом «едва ли не весь кадровый офицерский состав выбыл из строя уже за первый год войны»{366}. С начала войны офицерский корпус сменился в пехотных частях 3–5 раз, в кавалерии и артиллерии – на 15–40 %{367}.
К 1917 г. «в результате наиболее распространенный тип довоенного офицера, – констатирует С. Волков, – потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носящий погоны с десятилетнего возраста – пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, – практически исчез..»{368} Офицерский состав военного времени утратил свою социальную специфику и «в общем соответствовал сословному составу населения страны»[23]. «Это не были дети буржуазии и помещиков…, – подтверждал эсер В. Шкловский, – Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью»{369}.
Вместе с тем, качественный уровень офицерского корпуса «катастрофически упал, – отмечает Волков, – прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми, а производимые из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, они не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями». Так, например, один из командиров корпусов сообщал в своем донесении: «состав офицеров… – это механическая смесь лиц, одетых в офицерскую форму, лиц разного образования, происхождения, обучения, без взаимной связи, для которых полк – “постоялый двор”. Кадровых офицеров на полк – 2–3 с командиром полка, причем последний меняется очень часто “по обстоятельствам настоящего времени”…»{370}.
Потеря кадровых офицеров, по мнению ген. В. Марушевского, сыграла ключевую роль в снижении боеспособности армии: «Я всегда учил и на академической кафедре…, что государство получает офицера не с помощью каких-либо прочитанных курсов или учебников, но лишь путем длительного воспитания…»{371}. Другой ген. Р. Фадеев еще в 1889 г. утверждал: «вся сила армии – именно в строевых офицерах мирного времени; без них она не станет ни кадром, ни школой, а останется только расходом»{372}.
В то же время, отмечает В. Успенский, офицеры русской армии, даже самые образованные и передовые, слабо разбирались в вопросах политики. У офицеров был четко определенный круг обязанностей, заниматься политикой им было запрещено. «Слуга царю и Отечеству – остальное не имеет значения»{373}. Давая общую характеристику офицерскому корпусу, Керенский отмечал: «“Он виновен: пытается думать”, – заявил по слухам, Николай I после допроса одного из декабристов. Этот афоризм дает вполне достаточное представление об отношении царизма к армейским офицерам». «Понятие будущего офицера о гражданском долге, чести, родине, государстве и службе полностью отличались от понятий остальной России. Проведя десять лет в искусственной среде, будущий офицер считал себя “высшим существом”. Он включался в то или иное армейское подразделение, не имея никакого понятия об остальной России, ни к чему не приспособленный, кроме военной атмосферы, в которой воспитывался»{374}.
С началом войны «В руках офицеров, когда-то описанных Куприным в “Поединке”, оказалась грозная сила армии, собиравшейся в бой. Опостылевшая мирная жизнь забыта, впереди война, цель жизни офицера. Переживания командного состава не были сложными»{375}. «Средний русский офицер – аполитичен, он только национален, – утверждал один из них. – Он молчалив, он действительно поможет нам вернуть родину, а не ученые дрозды, до головной боли насвистывающие одну и ту же фальшивую партийную песенку»{376}.
В полной мере эти настроения передают частные признания А. Колчака: «Война прекрасна, хотя она связана со многими отрицательными явлениями, но она везде и всегда хороша. Не знаю, как отнесется Она к моему единственному и основному желанию служить Ей всеми силами, знаниями, всем сердцем и всем своим помышлением». «Война дает мне силу относиться ко всему “холодно и спокойно”, я верю, что она выше всего происходящего, она выше личности и собственных интересов, в ней лежит долг и обязательство перед Родиной, в ней все надежды на будущее, наконец, в ней единственное моральное удовлетворение. Она дает право с презрением смотреть на всех политиканствующих хулиганов и хулиганствующих политиков, которые так ненавидят войну и все, что с ней связано в виде чести, долга, совести…»{377} «Моя вера в войну, – заключал Колчак, – ста(ла) положительно каким-то религиозным убеждением…»{378}
357
Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 408).
358
Архив Русской революции, т. XIII, с. 199. (Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 408).
359
Гинс Г.К…, с. 476.
360
Гинс Г.К…, с. 510–511.
361
Кенез П…, с. 8–9.
362
Волков С.В…, с. 291.
363
Семенов Г…, с. 165, 167, 197, 206.
364
Кенез П…, с. 9.
365
Россия в мировой войне 1914–1918 гг. в цифрах. М., 1925, с. 31 (Волков С. В…, с. 9)
366
Волков С. В…, с. 11.
367
Гиацинтов Э. Записки белого офицера, М., 1992, с. 253; (Волков С. В…, с. 11.)
368
Волков С. В…, с. 11–12.
23
До войны (1912 г.) 53,6 % офицеров (в пехоте – 44,3) происходили из дворян, 25,7 – из мещан и крестьян, 13,6 – из почетных граждан, 3,6 – из духовенства и 3,5 – из купцов. Среди выпускников военных училищ военного времени и школ прапорщиков доля дворян никогда не достигает 10 %, а доля выходцев из крестьян и мещан постоянно растет… Свыше 60 % выпускников пехотных училищ 1916–1917 гг. происходило из крестьян. (Осипов А. К 65-й годовщине начала Белого движения // Ч. N 641, с. 20) Н. Головин свидетельствовал, что из 1000 прапорщиков… в его армии (7-й), около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов и только 40 из дворян. (Головин Н.Н. Российская контрреволюция. Ревель, 1937. Кн. 1, с. 85. (Волков С.В…, с. 12))
369
Волков С. В…, с. 14.
370
Донесение Командира 37-го армейского корпуса. (Революционное движение в русской армии. 27.02–24.10.1917. – М.: 1968. с. 169. (Волков С.В…, с. 21)).
371
Марушевский В. В…, с. 172–173
372
Фадеев Р.А…, с.181.
373
Успенский В.Д…, т.1, с. 31.
374
Керенский А. Русская революция…, с. 142, 144.
375
Яковлев Н. Н…, с. 36.
376
Горелов М. На реках Вавилонских. Новый журнал. № 183. с. 207–209. (Волков С.В…, с. 292.)
377
Краснов В.Г…, кн. 1, с. 382–383.
378
Черновик письма А. В. Колчака А. В. Тимиревой (24 июня 1917 г., 2 и 17 января 1918 г.) // «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». М., 1996, С. 203–204, 253, 259. (Мельгунов С. П. Трагедия адмирала…, с. 18–19).