Страница 7 из 9
В Кишиневе Пушкин любил гулять в самых разнообразных костюмах. В костюме турка, в широчайших шароварах, в сандалиях, с феской на голове, важно покуривая трубку, а то вдруг появлялся греком, евреем, цыганом. Разгуливая в праздничные дни в своих оригинальных, ярких костюмах, Александр Сергеевич присоединялся к молдавским хороводам, не стесняясь зрителей, которые приходили специально «смотреть Пушкина». Разгоряченный после плясок, он переходил в общество наблюдателей из образованного круга, которым принимался с восторгом рассказывать, как весело отплясывать «джок» под звук молдавской «кобзы».
Одна молдавская барыня любила снимать свою обувь, садясь в гостях на широкий молдавский диван. Пушкин-шутник заметил эту привычку и однажды стащил ее туфли, аккуратно вытаскав по одной с помощью трости. Барыня поднялась уйти, не нашла своих башмаков и, к веселью окружающих, смущенно прошлась в одних чулках до дверей, где Александр Сергеевич вернул ей обувь и озорно извинился в «нечаянно» совершенной оплошности.
Фамилию Пушкина молдаванам трудно было произносить, и они прозвали поэта «куконаш Пушка» (паныч Пушкин). Его самобытные ухаживания за молдаванками вынуждали родителей и женихов жаловаться Ивану Никитичу Инзову на смущение нравов ввиду чрезвычайной ветрености и дерзости его чиновника. Инзов разбирал обращения всенародно, приглашал жалобщиков и заставлял их в присутствии «куконаша Пушки» излагать свои претензии.
Кишинев в азартной жизни Пушкина сыграл особую роль, именно в этом городе молодой поэт пристрастился играть в карты. Одно из самых пагубных развлечений стало для Пушкина настоящей страстью. Риск, быстрая смена событий, безоглядность и надежда на крупный выигрыш манили Александра Сергеевича за карточный стол всю его жизнь. В кишиневский период материальное положение молодого поэта было весьма незавидно. За сочинения он еще ничего не получал, родительская помощь была скудна, жалованье мизерным. Зеленый стол стал для поэта источником множества эмоций и иногда решением финансовых проблем.
Однажды во время игры с неким Зубовым, офицером генерального штаба, вышла крупная ссора. Зубов вызвал Пушкина на дуэль после обвинений в свой адрес в карточном мошенничестве.
Храброго молодого поэта было трудно испугать, он явился на дуэль с пакетиком черешни и аппетитно поедал ягоды, небрежно выплевывая косточки, пока противник стрелял.
Зубов промахнулся. Пришла очередь поэта, и вдруг вместо выстрела Александр Сергеевич невозмутимо спросил:
– Довольны ли вы?
Зубов радостно бросился к противнику с дружескими объятиями.
– Это лишнее, – произнес Пушкин, холодно отстранил Зубова и ушел.
Молодой Пушкин слыл отчаянным дуэлянтом, и в Кишиневе поводов для укрепления подобной репутации находилось более чем достаточно.
На этот раз противником его был человек достойный во всех отношениях и всеми уважаемый – командир егерского полка Семен Никитич Старов, прославивший свое имя в ряде военных компаний редким мужеством и храбростью.
В казино шли танцы. Пушкин с приятелями условились начать мазурку. В это время молодой офицерик-егерь из полка Старова скомандовал оркестру играть кадриль.
Пушкин настойчиво потребовал:
– Мазурку!
Офицер решительно:
– Играй кадриль!
Пушкин с торжествующим смехом:
– Мазурку!
Музыканты, давно знакомые с затейником Пушкиным, несмотря на военный мундир, выполнили рекомендации поэта, а не офицера.
Подполковник Старов пришел в раздражение, подозвал офицера и предложил ему потребовать у Пушкина объяснений. Офицер смешался.
– Господин полковник, как я буду требовать объяснений? Я его не знаю…
– Так-с. Не знаете? – сухо уточнил Старов. – Что ж, я пойду! – решительно заявил пожилой солидный человек и направился к Пушкину защитить «честь мундира» в борьбе за кадриль. Пушкин жизнерадостно согласился дать объяснения по всем правилам и продолжал отплясывать мазурку.
Дуэль состоялась на следующий день в девять часов утра. Секундантом Пушкина был приятель Н. С. Алексеев. Однако погода смешала все карты – метель, холод, плохая видимость. Расстояние первого поединка – шестнадцать шагов. Пушкин промахнулся, Старов промахнулся. Секунданты предложили помириться. Оба отказались. Одеревеневшими от холода пальцами секунданты снова зарядили пистолеты, сдвинули барьер на 12 шагов. Опять промах с двух сторон. И опять примирение невозможно. Противники потребовали сдвинуть барьер еще ближе. Секунданты решительно воспротивились. Решено было отложить дуэль на более благоприятную погоду. На обратном пути Пушкин заехал к приятелю А. П. Полторацкому, не застал его дома и оставил экспромт, который стал известен в свете каждому:
Усилиями Полторацкого и тактичного Алексеева непримиримых противников удалось свести в ресторации Ни колетти, и отчаянные противники превратились в друзей.
– Я всегда уважал вас, полковник, и потому принял ваш вызов, – сказал Пушкин полковнику.
– И хорошо сделали, Александр Сергеевич, – ответил в свою очередь Старов. – Я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стоите под пулями, как хорошо пишете.
Такой отзыв храброго человека, участника войны, не только обезоружил Пушкина, но привел его в восторг. Он кинулся обнимать Старова и с этих пор считал долгом отзываться о нем с большим уважением. Полковник же под старость сознавался, что его дуэль с поэтом – одна из величайших глупостей в его жизни.
Не все поединки поэта были столь героическими, как в случае с полковником Старовым, случались и нелепые и смешные стычки. В том же Кишиневе в 1822 году с Пушкиным случилась небольшая история. За карточным столом поэт повздорил с кем-то из провинциальной молодежи из-за мошенничества за картами, отбросил всякие церемонии, снял сапог и стукнул им противника по голове. Благородные последствия в виде честной дуэли не наступили.
Рисование всегда и забавляло Пушкина, и настраивало на нужный поэтический лад. Более того, его художественные способности развлекали светскую публику во время званых вечеров.
Пушкина веселило сходство собственного лица с восточным типом лица госпожи Крупянской, жены вице-губернатора.
Одной из его шуток на эту тему была изобразительная импровизация. «Бывало, – рассказывает близкий друг поэта Владимир Петрович Горчаков, – нарисует Крупянскую – похожа; расчертит ей вокруг лица волоса – выйдет сам он; на ту же голову накинет карандашом чепчик – опять Крупянская».
Из Кишинева Пушкин был переведен в Одессу, определен номинально на службу в канцелярию, которую, конечно, не нес, как, впрочем, и у Инзова. Генерал-губернатор Новороссийского края, холодный и властный Михаил Семенович Воронцов, невзлюбил гордого и независимого поэта. Александр Сергеевич платил ему взаимностью.
Эта и подобные эпиграммы из-под пушкинского пера расходились по городу и, вероятнее всего, делались известными самому Воронцову. Отношения портились, неприязнь нарастала.
Генерал-губернатор отправил предписание своему подчиненному коллежскому секретарю Пушкину А. С. отправиться в командировку на борьбу с саранчой. Поэт в статусе чиновника прибыл на место, где шла безуспешная борьба с вредителями, созвал крестьян и повел такую речь: